udin-boris-2015-3-1

Поэзия диаспоры

Борис ЮДИН (США)

Поэт и прозаик. Родился в Латвии в 1949 году. Учился на филфаке Даугавпилсского пединститута. С 1995 года живёт в США. Стихи и проза публиковались в журналах и альманахах: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово/Word», «Встречи», «LiteraruS», «Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Иные берега», «Barkov`s magazine», «Время и место», «Глаголъ» и др. Автор семи книг. Отмечен Премией журнала «Дети Ра».

Борис Юдин – поэт внутреннего диалога. Он словно беседует сам с собой, доверяя нам и позволяя присутствовать при этих беседах. Иногда всё его стихотворение – это одна развёрнутая метафора, которая держит читателя в напряжении от первой до последней строки. В других случаях – поэтический образ следует за другим – из строфы в строфу, из строки в строку – создавая поле художественного пространства, над которым властвует Юдин. Он неожидан в своих поворотах мысли, непредсказуем в своей самоиронии, за которой так неприкрыто слышатся боль и страдание, без которых нет поэзии.

Д. Ч.

ГДЕ-ТО ТАМ

ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Как хорошо под замять

декабрьским вечерком

помять руками память,

как глины влажный ком.

Ваять, сдирая кожу,

былое вороша,

так, чтоб была похожа,

свежа и хороша.

Снега поля бинтуют,

прикрыв собою стыдь,

чтоб можно было втуне

о прошлом говорить.

ТАМ

И я там был...

Пословица

Где примус в кухне дышит ядовито,

где скрип полов и злые санузлы –

там прошлый век, оббитый об обиды,

как пьяница об острые углы.

По радио – романсовая похоть,

победных маршей грозовая стать.

И страшно было выжить и не помнить.

Ещё страшнее – выжить и не знать.

Валентина Жолудева. «Без названия».

об искусстве

Если у меня был рубль

я мог сесть в кафе

скатерть в пятнах

пластиковые цветы

музыкальный автомат в углу

и взять «фифти-фифти»

то есть

пятьдесят граммов водки

и пятьдесят

очень «Советского шампанского»

курить и

говорить об искусстве.

Но можно было добавить

двенадцать копеек

и взять бутылку

«сухача»

сесть на скамейку в сквере

парке дворе

стоя в подворотне

на ступеньках подъезда

выбить пробку ударами кулака

по донышку

курить

и говорить об искусстве.

А если не было рубля

то можно было сдать

старые бутылки

и взять

пару «Жигулёвского»

сорвать зубом

кольцом

о стол о забор

колючую крышечку

пить из горлышка

курить

и говорить об искусстве.

У меня есть доллар

есть штопор

есть водка

несоветское шампанское

и пиво в холодильнике

но я уже не хочу

говорить

об искусстве.

Наверное от того

что бросил

курить.

поэты мельхиорового века

Шаг вправо, влево – это смерть для зека:

Такое у конвоя ремесло.

Поэтам мельхиорового века

Не нравилось кремлёвское фуфло.

Но тем, кто жил вне мудрого Устава –

Этап и чад погасшего костра.

Поэты мельхиоровой державы –

Тончайший слой живого серебра.

У скрипочек вибрировала дека,

Кричал смычок о том, что неспроста

Поэтам мельхиорового века

Пытались намертво зашить уста.

Гуляет по России кнут и пряник.

Под тенью мельхиоровых знамён

Штампованный советский подстаканник

Гордится тем, что он посеребрён.

сосед играет

Сосед играет. Звуки скрипки липки,

Как патина на старом серебре.

Я стал прошедшим годом по ошибке

Молчащих цифр в твоём календаре.

Но всё же каждый год и раз за разом

Скисала Лета в топких берегах,

Мерк Кремль, залитый храмами и квасом,

И Рига гирей висла на ногах.

Кровит закат, скрипичный торс лаская,

В рукав течёт дрожащая рука,

Неумолимою грачиной стаей

В меня летят прошедшие века.

хотения

Хотелось снега, снега, сне…

Чтобы щенком скулила вьюга,

И чтобы кактус на окне

Поёживался от испуга.

Хотелось снега, чтоб к тому ж

Скрипичной тайной светотеней

Была прикрыта хрупкость луж

И неразгаданность коленей.

Хотелось. Но коварство льда,

Следы помады на окурке

Ложились белизной бинта

И терпким запахом мензурки.

И хоть твердили роддома

О том, что вечность неизбежна,

Была бесснежною зима,

Безденежной и безнадежной.

желание

Весёлым криком мальчугана,

озоном пролитой грозы

непрошено и самозванно

в случайный сад войти босым.

Пусть шмель гудит в чертополохе,

а на стволах – камеди медь.

И замереть на полувздохе,

и от восторга умереть.

Чтоб, став на миг самим собою,

пройти по облачной пыли

и посмотреть на голубое

глазное яблоко Земли.

И быть простым, как заклинанье,

как тень на теле городском.

Но помнить нежный плод познанья

с набухшим розовым соском.

вечность

На стене нашего дома

под перхотью

охристой краски

красовалась надпись

чёрным по жёлтому

«Ажур, гофре и плиссе,

момент. исполнение.

Сёстры Бенманъ»

Время от времени

коммунальщики

делали

косметический ремонт

но сёстры Бенманъ

упрямо проступали

сквозь эту косметику

как угри на лице

сквозь тональный крем

Через полвека

я заехал в этот город

на месте старого дома

блестя стёклами

стояло

нечто современное

но под самой крышей

на теле бетона

видна была надпись

«Ажур, гофре и плиссе,

момент. исполнение.

Сёстры Бенманъ».

наследство

Портрет, (в пиджаке из вельвета,

но стрижен уже наголо)

кровавый цветок партбилета,

письма фронтового крыло,

две гильзы, медаль «За отвагу»…

Звезду на пилотке знобит,

но я поднимаюсь в атаку,

и знаю, что буду убит.

до скорого

До скорого свидания. Да до.

До вечера, до утренней звезды,

До настового хруста холодов,

До талости простуженной воды.

До разноцветия осенних дней,

До странности ночного бытия,

До страсти местечковых дульциней,

До откровений нижнего белья.

До встречи, до повестки на допрос,

До важности замшелых валунов,

До дортуарных на подушку слёз

И до казарменных кирзовых снов.

До полного возврата статус-кво,

До онемения цветастых фраз.

До времени, что было до того,

И времени, что будет после нас.