Поэзия диаспоры
Саша НЕМИРОВСКИЙ (США)
Саша Немировский (Александр Немировский) – поэт, писатель, хай-тек антрепренер, гражданин мира. Считает себя основоположником поэтического стиля «джазз-поэзии». Автор пяти книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в изданиях США, Германии, Финляндии, России. Родился в 1963 году в Москве. В период с 1980 до 1987 гг. выпустил 7 сборников стихов в тогдашнем самиздате СССР. В 1987 г. открыл и сформулировал основные принципы нового стиля – «джаз-поэзии», в соответствии с которыми с тех пор и пишет. С 2013 года Саша Немировский член Петербургского Союза писателей (иностранное отделение).
Саша Немировский называет джаз-поэзией тот непрерывный поток сознания, в котором воплощены его воспоминания о различных эпизодах жизни, выстраивающих картину этой жизни. Так проявляется его творческий стиль, характер его личности. Следить за подобным движением мысли интересно, потому что движение это затягивает тебя в воронку убегающего эмоционального потока. Такой вот джаз.
Д. Ч.
Стены замка над облаками тумана парят
Отдельно от его основы – крутой горы.
Руки хватаются за объектив.
Мыслей о делах, оставленных до поры,
Чиркающий волну залива, на пределе
Оживляющие тысячелетние камни,
Туристского фаэтона, бредущего в гору,
Отдают эхом в кельях бывшего монастыря.
Я чувствую себя в панораме
Времён, как их хранитель, говоря,
Строго, не потому что я помню прошлое,
А потому что я и есть прошлое,
Не пропустить мимо стильно укороченный сарафан,
Далее босые стройные ножки,
Вниз к шлёпанцам, к воркующим голубям,
«Да, сеньор», – миндальные говорят глаза –
«Никогда не бросайте монетку в сухой фонтан».
Приветствие умерло, не начавшись. Я опускаю руку.
Чем-то западные побережья континентов похожи.
Жара спадает. Я прикуриваю трубку.
А помнишь, тогда, в Монтерее,
На улице консервных фабрик,
В ресторанчике, имя которого я не запомнил,
Ты у барной стойки пила сангрию?
Неторопливого лета фабула
Раскручивалась сама и без предисловий.
А вечер отдавал вкусом рыбы на гриле?
Никуда не плыл привязанный накрепко рыбацкий сейнер.
К причалу, что скрипел костями,
Когда по нему носились дети, передвигались семьи.
Мы обнимались и глядели на даль лазури.
От ресторанчика тянуло другой эпохой.
Когда пианино в углу ещё играло.
На прокуренных стенах едва держались
И мы пропустили, как вздрогнуло время и постояло.
Как солнце пыталось придать размер океану.
Мы застряли в трафике на фривее.
Ах, он был или не был, тот уикенд в Монтерее?
Я считаю ступени, ведущие к Дюку.
Я делаю вид, что набил себе руку,
Чтобы лихо вести удачную жизнь.
Если придётся сбежать вниз,
Камней ноги сами смогут узнать.
На эти я капал мороженным
А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек.
Что поделать. Мы помирились гораздо позже
Четырнадцать, пятнадцать.
Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку,
Вздрогнув, переплелись. С тех пор, запахом твоей кожи
Голоса загорается память.
Шестнадцать, семнадцать, двадцать.
Через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию.
Я поехал за тобой – догнать и оставить.
Я в туристской толпе на пятидесятой ступени.
Я грызу семечки из газетного кулёчка,
Каштанов соответствуют точно
И быстро мимо поднимаются не наши дети.
Шестьдесят, семьдесят, девяносто.
К залитой солнцем последней площадке,
Дюны вдоль фривейной дороги.
Сто десятая, сто девяносто вторая.
Стихов на языке, что больше не прочитать.
Мне было одиноко, и я создал себе собеседника.
Так нога подбирает опору под шаг, иначе – зачем нога?
Слово, обречённое в форму звука, –
Суть, существующая без посредника,
«Здорово!», – сказал я ему тогда.
Но слово ещё не могло ответить,
Глазами лупало и месило воздух,
Крыльями, как руками, держась за ветер,
И лишь когда я обрезал ему крылья,
Между нами возникла ясность.
«Пора», – я подумал, кивнул
Чтобы отделить звуки друг от друга, –
А по-другому в них нету прока.
И наш контакт получил глубину
Он посмотрел на меня без испуга,
И я понял, что ему одиноко.
…в притонах Сан-Франциско лиловый негр…
Стенам, тротуарам струится
Под надписью «Течёт в залив. Отходы не сливать!»
Везёт тележку: спальник, ну и прочее,
Что так необходимо для свободы,
Дощечка «подайте ветерану».
Не велики. Но на марихуану
Топорщится «гортексом» куртка-свитер.
Надежда к ночи забрести в приют.
Под капюшоном видно, что небритый,
Авто неторопливой улицей в сорочке
Из разноцветных домиков. Моторека,
Где светофоры по фарватеру наперебой
Моргают. Мы едем с дочкой
Чтоб в дом внести любовь.
Секундная стрелка соборного шпиля под вечностью гор.
Переходит в тумана простор,
Разрезаемый замком, где плечами
На немецком прохожих спотыкается в русский.
Туристы с востока, на швейцарском курорте.
Как будто опять девятнадцатый век.
По моде. Открытые ножки, и на отвороте
Сходят в озеро возле отеля.
Здание в стиле прошедшей эпохи.
Ледники набегают волной по прозрачной воде.
Силуэт Вильгельма Телля –
Белый лебедь скользит и балетною пачкою хвост.
И конечно симфония просится
В нотную запись. Подыграть этой птице-царевне.
Мелодию снега и тему крыла.
В вышине гнутся горы колосьями.
Дует время сквозь щербатые гребни.
А про всё остальное история соврала.