genina-natalia-3-1

Поэзия диаспоры

Наталия ГЕНИНА (ГЕРМАНИЯ)

Наталия Генина – поэт, переводчик, журналист, редактор детского журнала «Остров Там-и-Тут». Родилась в Москве. Окончила филфак Педагогического института. Работала в московских издательствах и редакциях газет. Автор книги стихов «Пятый угол» и нескольких книг поэтических переводов. Публикуется в российских и европейских периодических изданиях. Живёт в Мюнхене.

Наталья Генина, чья человеческая скромность – первое, что бросается в лицо при знакомстве, но остаётся навсегда очевидным для тех, кто знаком с ней долгие годы, порой несправедлива к себе – автору. А между тем её поэтическая искренность, культура сложившейся стихотворной речи, способность к постоянному художественному осмыслению жизни делают Генину гораздо более заметной поэтической фигурой, чем это видится ей самой. Вдумчивому читателю это видно невооружённым глазом.

Д. Ч.

* * *

О светло светлая и украсно украшена земля Руськая!

«Слово о погибели земли Русской», XIII век

Варяги тут как тут. Привет Карамзину.

Закрою толстый том и радостно зевну.

О светло светлая! Порядка только нету.

Затем и разбрелись мы все по белу свету.

Назад оборотясь, вперёд мы будем плыть.

Кириллица в узде – не та отныне прыть.

Но всё ж не совладать с членистоногим юсом –

наш транспорт гужевой заходит в гавань юзом.

К далёким берегам причалила ладья.

Не воспарить душой чугунного литья,

гляди – окуклилась арбатская Психея,

всё озирается, всё спрашивает: «Где я?»

Тяжёлый медный ковш давно упал на дно.

Досадно. Между тем, поднять-то холодно,

и жажды сумрачной не утолить отныне.

О светло светлая!.. Настал черёд латыни.

И новый гулкий звук – напрасный приворот –

приблизится, взлетит – и в воздухе замрёт,

когда скривит губу матрёшка расписная.

Как долго мы росли, о будущем не зная.

* * *

Живу – пока не надоест

(не выдаст Бог, свинья не съест),

пока река глядит окрест

и выгнута дугой.

Охота к перемене мест –

Норд-Ост зовёт или Зюйд-Вест.

Я смастерю в один присест

чугунный парус свой.

Пространство так искривлено –

взлетая, падаешь на дно.

А там и тихо и темно,

и некуда спешить.

И мне бы радоваться, но –

звезды холодное пятно

мне светит, как в глазу бревно,

и больно ворожить.

* * *

В расщелину меж бытиём и бытом –

разлаженным, раздёрганным, разбитым,

в дыру озонную, заветную войти,

оскальзываясь в космосе открытом,

склоняясь над распластанным корытом,

понять: иного нет у нас пути.

Известно – где по плану остановка.

Стрелять неловко, но в руках винтовка.

И цокает небесная подковка,

и никого нельзя предостеречь.

И на ладони божия коровка,

мычит – и в небо целится, плутовка.

Добытчик резвый, где твоя сноровка?

О чём бишь я? Да не о хлебе речь!

Где родина? И гнётся знак вопроса.

Так отнимают душу без наркоза.

Так рассуждают твёрдо и тверёзо,

покачиваясь, превращаясь в прах.

И просто всё, как во поле берёза.

Кобыле легче, если баба – с воза.

Щекочет ноздри вешний дух навоза,

и птица-тройка жмёт на всех парах.

Куда? Ну, не даёт она ответа.

Меня ссадили: езжу без билета.

Конец туннеля, а быть может, света.

И больше не захватывает дух.

А ночью вспомнишь: возлюби соседа, –

и любишь всех подряд в порядке бреда.

И не припомнишь Нового завета,

покуда трижды не споёт петух.

* * *

Чужой язык – насилье над судьбою,

когда перевалило ей за сорок.

И каждый звук уже дается с бою,

одолевая бессловесный морок.

Прими его и ни на что не сетуй.

Молчание? Оно для нас не ново.

Кати, кати, колёсико по свету,

лети, лети, несказанное слово.

* * *

Там хорошо, где нет

ни нас, ни вас, ни их.

Там хорошо, где свет

не жгут от сих до сих,

где, на руку не скор

и на слово не скуп,

ты не бежишь, как вор,

едва коснувшись губ,

где я себе не лгу,

тебе не лгу – вдвойне,

где гасну на бегу,

но смерти нет во мне.

* * *

Эта вечная бочка грохочет над нами,

и потоки воды, а не кровь под ногами.

Видно, вправду, сегодня ещё не конец.

Не сегодня нам в сердце загонят свинец.

Эта зыбкая жизнь – за беспечность расплата.

Бесконечен период полураспада,

где над нами сгущается мрак проливной.

Нелюбимый, нелюбящий, – плачь надо мной!

* * *

В кофейной лавке шарф куплю,

покуда нет войны и мора.

В ответ услышу: «Не люблю

твои причуды, Айседора».

Осенний выцветший рассвет

дохнул из недр иконостаса.

Гляди-ка, жизнь сошла на нет

в преддверье Яблочного Спаса.

Удушье, ладан, западня,

в руках – разменная монета.

Прости меня, спаси меня –

перед концом и тьмы, и света!

* * *

Ухожу в пустоту.

Не в эту, так в ту.

Не вверх, так вниз –

ни границ, ни виз.

Ни друзей, ни врагов,

ни молчанья, ни слов.

Ни ночи, ни дня.

Ни тебя, ни меня.

* * *

И вновь – повсюду постояльцы –

мы у ворот высоких ждём.

Сочится, как вода сквозь пальцы,

душа и шепчет о своём:

ещё, мол, вывезет кривая,

и нас услышат и поймут.

Но заперты ворота рая.

И к нам с ключами не идут.

* * *

Какое счастье – я одна.

Мне снится этот сон убогий.

Меж нами – чёрная стена,

меж нами – неба спуск пологий.

Там ангел больше не летит.

Парит орёл, а может решка.

И Бог с высот своих глядит,

и на губах его усмешка.

* * *

Очертанья жизни резки.

Кот висит на занавеске,

оттопыривая ус,

и поёт – вошёл во вкус.

Очертанья жизни скудны,

и желания подспудны.

Океан ушёл в песок –

еле слышен голосок.

Шёпот, робкое дыханье –

вот награда за старанье.

И щебечет соловьём

кот усатый день за днём.

* * *

Вот в кабинете чья-то голова

стоит и не мечтает ни о чём.

Она давно забыла все слова,

она не в силах вспомнить, что почём.

Какой-то друг степей её ваял,

поглядывая сонно на часы.

И взгляд её бесцветный тих и вял,

и нет в нем Божьей трепетной росы.

Она кричит, открыв беззвучно рот.

Заразна и бесстыдна, как болезнь,

к искусству тяга. И невпроворот

голов, провозглашающих: «Аз есмь!»

* * *

Простор хвалёных нечистот

лесов, полей и рек венозных.

Словесный собирай помёт,

жук-скарабей в размывах слёзных.

В хитоновой попоне лет,

в тупом сизифовом горенье

всё катит тучный шар поэт,

всё пишется стихотворенье.

* * *

Перевожу на славянский тоску с санскрита,

самый последний грош за душою прячу.

Всё отпираю дверь, что давно открыта,

связкой ключей гремлю и беззвучно плачу.

Что я ищу? Не веру, а, может статься,

только её предгорье, её предтечу.

Сколько можно доверчиво улыбаться?

Сколько можно лицо открывать навстречу?

Нет, ничего, увы, не стерпит бумага.

Чиркну спичкой – руки над ней согрею.

Я, всесильная, сделать не в силах шага.

Я, бесстрашная, глаз приоткрыть не смею.

Перевожу с беспамятства и молчанья,

перевожу со всех языков на свете –

на бессмысленный, грешный язык отчаянья,

за который я вечно буду в ответе.

* * *

Песнь песней перед закатом.

Зачем ты стараешься,

сидя на ветке,

глядя на колченогий город?

Роняешь перо за пером –

уже написана книга книг.

* * *

В конце концов, какое дело

вам до меня, а мне до вас?

Душа легко покинет тело,

с него не спустит зорких глаз.

А вы, надменные потомки,

махните мне платочком вслед:

Пегас, взлетая, рвёт постромки,

а я гоню велосипед.