melnik-alexandr-2014-8-3

Поэтическая критика

В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ «ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИРЫ»

РЕЦЕНЗИИ НА КНИГИ 2014 ГОДА

Александр МЕЛЬНИК (БЕЛЬГИЯ)¹

Александр Кабанов. Волхвы в планетарии. Избранные и новые стихи. – Харьков, «Фолио», 2014 – 542 с.

Юбилейная, десятая книга киевского поэта Александра Кабанова, одной из наиболее заметных и авторитетных фигур постсоветского поэтического пространства, включает в себя преимущественно избранные стихи, написанные автором за последние 25 лет (с 1989-го по 2014 годы). Как и в предыдущей итоговой книге автора («Весь», 2008), стихи опубликованы в обратной хронологической последовательности. Сборник, состоящий из четырёх глав, получил своё название по словам из строчки «волхвы скучали в планетарии» («Соединялись пролетарии…»). Это название («Волхвы в планетарии») можно трактовать и как совет поэтам, критикам и читателям выйти из искусственного, чрезмерно технологичного мира-планетария с его точно поделенным на созвездия куполом, и посмотреть на реальное небо (русской поэзии?).

Стихи Кабанова растут не из ахматовского «сора», и даже не из пресловутых каламбуров и «слов-кентавров», которыми и в самом деле насыщены его тексты. Перечислять все эти аппансионаты, фонтанго, бедные Линзы и Жар-кошки – дело неблагодарное, для этого пришлось бы переписать половину книги. Не сами по себе каламбуры делают Александра Кабанова поэтом первой величины, а то, что он с ними делает. Вольно или невольно, но своё поэтическое кредо автор, споря с Ахматовой, высказал в одном из своих ранних стихотворений («Жалейный островок»): «Стихи растут из ссор поэта с мирозданьем». Всё банальное и аксиоматично-привычное побуждает Кабанова протестовать, вызывает его на спор, на желание обнаружить в сложившемся миропорядке подспудные закономерности, новые смыслы и скрытые взаимосвязи. Что касается прямого протеста, то в качестве примера достаточно вспомнить «Бэтмена Сагайдачного» – книгу-иронию в адрес расплодившихся мифов о национальной исключительности милой автору родины.

Техника Кабанова виртуозна, его умение играть словами – филигранно. Причём в большинстве случаев это не игра ради забавы, а приём, метод решения той самой «ссоры с мирозданьем», хотя временами автора слегка заносит, и тогда и в самом деле начинает немного попахивать эпатажем («Мне снились скотобойни: младенцы на крюках…» и др.).

Можно много рассуждать о причинах популярности кабановских текстов. Но ни словесная эквилибристика, ни умение по образцу фокусника расщепить на составные части кажущуюся монолитной действительность, ни доходящий иногда до циничности эпатаж сами по себе ничего не объясняют. Кабанов – неисправимый романтик, тончайший лирик, и это, пожалуй, самое главное. Даже в своих «социальных» стихах он чрезвычайно чувствителен в переживаниях. Всё творчество этого автора проникнуто мягкостью, исповедальной искренностью и тонкостью эмоционального начала.

Особая тема – «внутренняя эмиграция» живущего в украинском Киеве русского поэта А. Кабанова, в административном смысле оказавшегося после распада СССР за пределами единого литературного поля, вне видимого из окна русского поэтического пространства. В одном из самых лучших своих стихотворений («Мосты»), практически ставшим его визитной карточкой, поэт размышляет об этой своей «раздвоенности»: «Лишенный глухоты и слепоты, / я шепотом выращивал мосты – / меж двух отчизн, которым я не нужен. / Поэзия – ордынский мой ярлык, / мой колокол, мой вырванный язык; / на чьей земле я буду обнаружен?». Особенно остро эта тема звучит в контексте нынешних драматических событий, происходящих в Украине.

Бахыт Кенжеев. Довоенное. Стихи 2010-2013 годов. – М.: ОГИ, 2014 – 144 с.

Последняя книга одного из самых ярких современных поэтов Бахыта Кенжеева включает в себя семь циклов (занимающих с 32 стихами около трети её объёма) и 66 отдельных стихотворений. Книгу открывает «грузинский» триптих «Колхида» («…Жизнь в Колхиде – праздник слуха и зренья…». Цикл «Шесть стихотворений мальчику Теодору» посвящён одиннадцатилетнему поэту-аутисту – второму alter ego Кенжеева после «гражданского лирика» Ремонта Приборова. «Три стихотворения» погружают читателя в колоритную атмосферу вчерашней и сегодняшней Камбоджи. В «Назиданиях» египетские родители-бедняки наставляют уму-разуму своих великовозрастных детей. «Странствия» – самый длинный, «географический» цикл из 12 стихов. «Светлое будущее» включает в себя семь временных срезов российской истории. Последний цикл «Имена» создан из точных психологических портретов «простых людей».

Стихи сборника чрезвычайно разнообразны и по интонации, и по содержанию, и по форме. Ведущей темой можно назвать вовсе не переживание поэтом собственного лиризма (о чём посетовал на заднике обложки Сергей Гандлевский), а текучее время: «Обнаженное время сквозь пальцы текло, / и в квартире прокуренной было тепло, / обязательной смерти назло». Бахыт Кенжеев подтверждает свою репутацию «поэта “осени мироздания”, всемирного износа, вселенского финала»[1]. Другие темы «Довоенного» достаточно традиционны – поэзия («…слова подобны глубоководным рыбам / вытащенным на поверхность с железным крючком в губе», «музы! Чтоб вам было пусто!»), вечные вопросы («смысл жизни, знаешь, только в ней самой»), экскурсы в собственное прошлое, шутливые автопортреты и т.д. Но пронзительный мотив безвозвратно уходящего времени, жизненной осени, смерти и бессмертия заглушает другие темы. Впервые он появляется уже на первых страницах, в «Колхиде»: «…Буду и я помирать, не подавая виду / по причине гордости, буду и я обнимать / деву не первой молодости…», после чего становится лейтмотивом всей книги. Возможно, самое щемящее и цельное стихотворение сборника – автобиографическое «Плывут в естественном движенье орёл, комар и гамадрил…» с его искренним недоумением перед скоротечностью жизни и грядущим исчезновением «в беззвёздных безднах бытия».

Один из излюбленных тропов Кенжеева – ирония. Большинство шутливых и иронических стихов размещены автором в конце книги. Среди них – и впечатления от фейсбуковых бдений («Произносящий «аз» обязан сказать и «буки»…), и сказ о «летучем мыше», и хроника отдыхающего отпускника… В двух словах творческий метод умудрённого жизнью остроумного поэта можно было бы охарактеризовать выражением «просвещённая ирония».

Утверждение о «неуловимости» кенжеевского стиха, близкого к классической традиции и потому якобы не поддающегося внятному аналитическому разбору[3], хотелось бы оспорить. По форме многие стихи поэта легко узнаваемы благодаря многочисленным анжамбеманам, порождающим неспешную прозаизированную авторскую интонацию, а также частому сдваиванию коротких строк ради получения певучих внутренних рифм. Кстати, Кенжеев иногда обходится без пунктуации и заглавных букв, а в подобных текстах применение анжамбеманов может легко привести к комическому эффекту: «наука победила голод / и старость тесно в облаках / от дирижаблей смертный страх / изжит где каждый чист и молод». Что касается содержания стихов, то тут дело обстоит сложнее – поэт действительно тяготеет к мейнстриму, поэтому распознать его по одной единственной характерной ноте вряд ли удастся. Ощущение «здесь был Кенжеев» возникает благодаря одновременному воздействию нескольких разнообразных факторов. Что бы там ни говорили о «кенжеевских длиннотах»[4], поэт не страдает излишним морализаторством. Как казахский акын, он нараспев повествует о виденном, оставляя слушателям самим делать выводы и обобщения. В нашем случае эта задача достаточно легко выполнима, потому что «если правильно отдаться на волю языка и культурной памяти, смысл начнет разворачивать себя сам, подтексты, накладываясь, переосмысливать друг друга»[5]. Не отличается поэт и метафорически усложнённой образностью – в его творчестве интеллектуальное начало заметно преобладает над чувственным. Богатые смыслы стихотворных посланий Кенжеева находят другие пути к читательским сердцам – через кристальную ясность мысли и безупречный слог, лёгкость самовыражения и отсутствие назидательности, некнижную мудрость и вальяжную надмирность, неподкупную искренность, иронию и особенно – самоиронию. Взятые вместе, все эти компоненты и образуют притягательный, неповторимый и очень даже уловимый «кенжеевский стиль».

[1] Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция»

[2] Ольга Лебёдушкина. Поэт как Теодор. Бахыт Кенжеев: попытка портрета на фоне осени. «Дружба Народов», 2007, №11.

[3] Мария Галина. Бахыт Кенжеев. Невидимые. «Знамя», 2005, №8.

[4] Пётр Топорков. Кенжеев и муза старости. «Альтернация», 2010, №6.

[5] Евгения Вежлян. Речь о невозможном (Бахыт Кенжеев. Крепостной остывающих мест: Стихотворения 2006-2008). «Знамя», 2009, №11.