balmina-rita-2014-7-1
Поэзия диаспоры
Рита БАЛЬМИНА (США)
Поэт, художник-дизайнер. Публиковала стихи и прозу в литературных журналах России, Украины, Европы, США и Израиля, в многочисленных альманахах и антологиях. Номинант Бунинской премии за 2007 год. Член ПЕН-клуба. Участник антологий: «Вольный город» (Одесса, 1991), «Поэты Большого Тель-Авива» (Израиль, 1996), «Левантийская корона» (Израиль, 1998 г.), «Освобожденный Улисс» (Москва, 2004 г.), «Антология поэзии» (Израиль, 2005), «Антология одного стихотворения» (Москва, 2010), «Глаголы настоящего времени» (Киев, 2013) и многих других. Автор книг: «Закрытие Америки» (1993), «Флорентин, или Послесловие к оргазму» (1996), «Стань Раком»(1998), «Гончарный круг» (1998), «Из бранного» (2004), «Лишняя жизнь» (2006), «Недоуменье жить» (2008), «Бал мин» (2008), «Лишнее зачеркнуть» (2013). Живёт в Нью-Йорке.
Мне не раз доводилось утверждать, что женщины в исповедальной лирике превосходят мужчин мужеством открытости и незащищённости. К Рите Бальминой это утверждение имеет прямое отношение. Она бескомпромиссна в своих сюжетах и темах, что вызывает чувство уважения к позиции автора. Но чувство уважения в восприятии художественного текста – довод малоубедительный. Поэтому и дорого с читательской точки зрения, что тексты Бальминой затрагивают эмоциональную сферу сознания, побуждают к сопереживанию, тревожат и отзываются болью. Потому что перед нами художественное воплощение мысли и чувства. Потому что перед нами – поэт.
Д. Ч.
* * *
осипший голос дребезжит
пиндос кацап хохол и жид
на злобный микрофон слюна
ну на хрена
сначала ложь казённых рож
но к ним нельзя и их не трожь
под ацким сотоной страна
потом война
бежит матрос бежит солдат
рабочий тащит банкомат
на площадях аж до отрыжки
горят покрышки
пылает братской дружбы склеп
ты брат оглох или ослеп
в бронежилете перебранки
айда на танки
прощай мой незаконный брат
нам не откроют райских врат
и врать не стану мы не братья
долой объятья.
потомки не найдут в золе
когда не будет на земле
границ и виз и прочей дури
концов культуре
мы были как один народ
но сделалось наоборот
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОСЛАНИЕ К АНГЕЛАМ
1
Мой ангел, я тебя любила –
И потому не родила.
Слащаво тает пастила
В слюнявой полости дебила.
Он походя плюет мне в душу,
Потом уходит на носках,
Чтоб ангел, сизый от удушья,
Зашёлся на моих руках.
2
Но бывает ещё больней:
Жмут жгуты до сизых полосок –
Это зверем взревел во мне
Недоскрёбаный недоносок.
Он породой не вышел в знать.
Смою с рыльца пушок пыльцы,
Раз его не желали знать
Все родные его отцы.
И не выросло ничего
На бифштекса кровящей ране.
Это я кромсаю его
В разухабистом ресторане,
Где ухой от заморских тун
Шатко выстелен пол пологий.
Околеет совесть-шатун
Вдалеке от пустой берлоги.
3
Мой ангел сизый, голубь сизый,
почтовый... скорый... электричка,
ведь у тебя была сестричка:
горячий ком кровавой слизи...
4
Мой голубь сизый, почтовый, скорый
Глядит на землю небесным взором,
Перелетая державу ту,
Где Волга впадает в кому и нищету,
А в Каспийское (о чем не писал Расин)
Закачивают керосин.
5
Смотрит сизокрылый мой
Из-за облака домой:
Сквозь протёкший потолок
Видит клок семейных склок.
Видит маму, видит папу,
Видит: кошка лижет лапу.
Это значит: будут гости
Веселей, чем на погосте.
Это – пойло, это – жрачка,
Это – винт, а тут – заначка.
Это вовсе не гестапо
Убивает маму с папой.
P.S.
Я кружусь в танце,
в большом хороводе
со своими нерождёнными детьми...
БАЛЛАДА О ГОНЧАРНОМ КРУГЕ
Гончарный круг вокруг земной оси
Вращается в небесной мастерской.
Останови его, затормози,
Толкни против движения рукой.
Пусть перекрутит часовые стрелки
Обратно – до времён мастеровых
Богов со дна таврической тарелки
И в керамические кармы их.
Пусть он вернёт меня во времена,
Когда была необожжённой, ломкой
Пустышкой глиняной. Керамикой больна,
Я с ним жила рабой и экономкой.
Гончарный круг: по клинкеру клинок
Скользил в руках, как детородный орган
У грязного жреца меж ног,
А жрец был зол, затравлен и издёрган.
Он заливал лазурные глаза
Галлюцинаций глянцевой глазурью,
И жгучая тягучая крейза
Его колесовала дурью.
Он смерть вертел в руках, как наркоман
Калёный свой кальян из каолина,
И кафелем в печи взрывался план,
И каменел от глины фартук длинный,
И мир-мираж, как подиум, пустел,
Распространяя древний запах оргий
От мертвых душ покорных женских тел:
Он пропадал, он падал в беспредел,
А я искала Демиурга в морге...
Диван вращается гончарным кругом,
И от него не оторвёшь башки.
Божки, конечно, обожгли горшки,
Дружки вернулись к жёнам и подругам.
Гончарный круг, скрипевший, как диван
Взрывоопасной смеси бартолина
И спермы, закрутил роман
Руками, красными от глины.
Скрипел и пел, любил, лепил и пил,
Хмелея, задыхаясь и потея.
Но щебнем осыпалась со стропил
Его очередная Галатея.
В те дни хворал божественный гончар:
Он провалил пожизненный экзамен,
Хоть был не глуп. Хоть был ещё не стар,
Носил в мешках усталость под глазами,
Таскал мешки – пигменты и песок,
У муфельной печи сушил обноски,
Неброский скарб, о руку тёр висок
И рисовал наброски на извёстке.
Всё оживало под его рукой
Роденовской, мозолистой, мужской.
Он вылепил меня из ничего,
Из липкой вязкой жижи под ногами,
И я прощала выходки его:
Попробуйте дружить и жить с богами.
Я мужественно обжига ждала,
Училась ремеслу, умнела,
И, как себя, вела его дела.
Но в муфельном огне окаменела
И стала не нужна ему такой.
Он вышвырнул меня из мастерской.
Распался замкнутый гончарный круг,
А я весьма изысканной деталью
Музейных экспозиций стала вдруг,
Сама себя покрывшая эмалью.
Через двенадцать лет, за океаном,
Мне рассказали, что, взорвавшись, печь
Сожгла учителя. Ожогам, ранам
Числа не счесть. Чтоб с честью в землю лечь,
Глотай обид горчащую таблетку.
Из божеских, из обожжённых рук
Поймай спасательный гончарный круг...
Вращай его, как русскую рулетку.
РЕКВИЕМ
1
Кто выдумал тебя, дурная весть,
Порвавшая струну арфистки-стервы?
Употребляя ржавые консервы,
Мы угрожали дирижёра съесть.
Скрипичный ключ скрипел, корёжа нервы,
И струнные настроились на месть.
И только ты, вальяжный, как рояль,
Предпочитая на рожон не лезть,
Топтал в сердцах рояльную педаль
И неуёмно пил, зачем невесть.
Stakatto опрокидывал стакан,
На время обезвреживая рану,
И нотный стан бежал во вражий стан,
И пальцы беглые взлетали рьяно.
От горьких возлияний затяжных
На нет сходило нежное piano,
И уводили пьяного буяна
Под белы руки двое пристяжных.
2
В гастрольном, безалаберном раю
Шуршали по обоям тараканы.
Ни их, ни нас не приглашали в Канны.
Ты говорил: «Кантату раскрою,
Сошью не фрак, а тройку из пике
Фартовей, чем с помойки налегке».
Но дирижёр был в чёрном сюртуке,
И он махнул на нас из горних сфер,
Своей волшебной палочкой взмахнул,
Чтобы душевной музыки баул
Скатился в скверный маргинальный сквер,
Где ты блевал и задыхался, силясь
Подняться, до скамейки доползти.
А у рояля ноги подкосились –
И сделалось с тобой не по пути.
3
Морозный миг финального аккорда,
Тромбон – небритая с похмелья морда –
Своё лекарство разливал по флягам.
Венки проплыли под пиратским флагом –
Вчерашние концертные цветы,
И наконец, с небес увидел ты,
Что, как невеста белый и нарядный,
Взбежал рояль по клавишам парадной,
Ампирные перила теребя, –
Туда, откуда вынесли тебя...
ЗАРЯ КОММУНИЗМА
(сонет)
Прости-прощай угрюмый бог заката –
Империи багряная заря.
Ржавеют безымянные солдаты
Над грудой мёрзлого инвентаря.
Вокруг дрова, распилы и откаты,
И братьев брат ограбил втихаря.
Как дверца от манды твои мандаты
И монстры демонстраций Октября.
Но сказок детства не похоронить.
И больно сердце дёргает за нить
Простая дунаевская запевка.
И снова снов узорчата финифть:
Отряду октябрят не изменить,
Где аленький флажок держу за древко.
ДЕМОНСТРАЦИЯ ТРУДЯЩИХСЯ
1
Я плыву на плече отца
Через площадь, гремящую маршами,
За большим портретом лица,
Генеральным впоследствии ставшего.
Над плащами, пальто из драпа
Поплавком от шариков ярких
Проплываю, командуя папой –
Кораблём, под старую арку
Белокаменных рук атлантовых
Над плакатами, транспарантами
С плавниками из кумача
И цитатами Ильича...
Улыбаюсь улыбкой ангела
Четырёх с половиной, меньше ли...
Вот толпа у трибуны замерла
И в динамиках звук уменьшили.
2
Отец мой, подними меня повыше.
Неси меня с моей усталой жизнью
Сорокалетней суетной особы,
Оставшейся в растаявшей толпе.
Неси меня со всем моим сегодня
Сквозь страны, что не сделались моими,
На площадь, где под танки не придётся,
А если и придётся, то не мне.
Не всё ли мне равно, какие гимны,
Какие лозунги, какие флаги,
Не всё ли мне равно, кто на трибуне,
И разве можно что-то изменить?
А может, опусти меня на землю,
А может, отпусти меня на волю,
А может, помани меня обратно,
Не прерывая временную нить.
* * *
Ты можешь, как волшебный мотылёк,
Сквозь толщу стен и низкий потолок,
Всегда лететь к невидимому свету,
Который излучают те планеты,
Где лишь сегодня зародилась жизнь?
Не можешь? За соломинку держись,
За ломкий пустотелый стебелёк:
Туда твой тёмный путь тебя завлёк,
Где тёплый свет исходит лишь от сердца.
А чем ещё в такую ночь согреться?
Поскольку мили всё милей годам
Умноженных на женщину напастей,
Бомжиха-жизнь, вульгарная мадам,
Морщинистей становится, жопастей.
Не прожигай её, мой верный враг,
Пусть погружается в прощальный мрак
Твоей печальной памяти измятой,
А кубик рафинада с мятой
В заваренный тобой покрепче чай
Уже нырнул – но сделалось ли сладко?
Мой злейший друг, письмо к тебе закладка
Из Книги Бытия. Не отвечай
За то, что не дочёл до эпилога.
Мне пишут, будто ты поверил в Бога,
Чтоб старцем стать, о будущем скорбя,
В том карцере из каменного теста,
Где всем хватало места для протеста,
Но было тесно от самих себя.