pluschikov-vladimir-2015-4-1

Поэзия метрополии

Владимир ПЛЮЩИКОВ

Родился в 1955 году в Ленинграде. Выпускник исторического факультета ЛГУ. После учебы занимался в основном преподавательской работой в вузах и школах города. Писал стихи, занимался журналистикой. Стихи были опубликованы в журналах «Звезда», «Аврора», «Нева», «Шут». В 1991 году в издательстве «Современник» вышла книга стихов «Купель». Осенью 2014 года в Санкт-Петербурге была издана книга избранных стихотворений «Ангелы пространства».

В стихах Владимира Плющикова трагизм бытия и экзистенциальное одиночество являются чем-то вроде principium et fons – началом и источником поэтического творчества. Безупречное владение техникой, органичность и уникальность образов, «дыхательное», совершенно естественное движение речи придают текстам Плющикова весьма импрессивное звучание. Но в том, наверное, и отличие незаурядного поэта от поэта посредственного, что у первого, в отличие от второго, осмысление даже самых трагических моментов судьбы, пережитых и вновь проживаемых, в конечном счете, всё равно работает на утверждение жизни, на ощущение великой ценности каждого сущего мгновенья.

О.Г.

БОЖЬИ КОРОВКИ

Посланник богов безымянных, увы, не промазал.

На лазерный, видно, сменил допотопный прицел.

И небо, которое только что было в алмазах,

Свернулось в овчинку, и краешек чуть заалел.

Лишь капельку крови поймал я ладонью неловко.

Скатилась она в придорожную липкую грязь…

…И крылья расправив, взлетела, как божья коровка,

И мир накренился, позволив ей в небо упасть…

Свет клином сошёлся, в тот свет отразившись наивно,

Я богу молился, и тут же дерзил сгоряча.

Звенящие капли июльского тёплого ливня,

Обрывок пространства и время с чужого плеча.

В чем мать родила, я стоял на коленях устало.

Великая честь – превратиться в безликую часть…

…Казалось, что небо на землю некстати упало,

И мир накренился, позволив мне в небо упасть...

Сбежать бы, исчезнуть, уйти подобру-поздорову.

Презреть суету, и томление духа, и тлен.

Десятки, и сотни, и тысячи божьих коровок,

А, может быть, капелек крови из вспоротых вен

С ладоней моих обречённо взлетали навстречу

Заре восходящей грядущего судного дня…

…Дробились минуты, пространство давило на плечи.

И мир накренился, и небо упало в меня...

ПИСЬМО СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЕ

– А ворон с вороной? – спросила Герда.

– Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой, ходит с чёрной шерстинкой на ножке и жалуется на судьбу.

Г. Х. Андерсен «Снежная королева»

Ну, здравствуй, ошибка моя фатальная. Я тоже застрял в ледяной глуши и тщетно пытаюсь найти проталину в заснеженных дебрях твоей души.

Вчера я раскладывал карты веером, в пасьянсах на части судьбу дробя, безумно желая, чтоб ты поверила, что мир не обязан вокруг тебя вращаться, одаривать светом ласковым, скулить у твоих королевских ног, раскрашивать будни цветными красками…

Ты знаешь, а я бы, наверно, смог тебе подарить пусть не всю Вселенную, но свой уголок на её краю. Я даже согласен, пускай разменная монетка согреет ладонь твою. Из пальчиков выскользнет и покатится, легко затеряется где-нибудь. Ты снимешь корону и в белом платьице проводишь монетку в последний путь.

На все ледяные четыре стороны ты можешь отправить меня – пойду. А хочешь, я стану придворным вороном, как в сказке? Но только имей в виду, что воронам свойственно одиночество, во взгляде таится немой укор, а их потрясающий дар пророчества, как правило, сводится к «Nevermore!»

И всё б ничего, но уйти по-доброму уже не получится – злись, не злись. Зверёк, что от боли кричит под рёбрами, когтями стальными кромсает жизнь, судьбу изменяет по наущению той силы, что всякой другой сильней...

И пройдена точка невозвращения, и стимула нет возвращаться к ней.

Короткие тени скользят по комнате, луна безразлично глядит в окно. В моём беспокойном, но тихом омуте чертей разномастных полным-полно. Они на свободу рванут при случае, и всё это действо, как мир, старо. Потрёпанный бес, одолев излучину, уткнулся рогами в моё ребро. Увы, как бывает порой, не сразу я сумел догадаться, что он не враг. На ниточках, к пальцам твоим привязанным, душа моя пляшет не просто так. В экстазе порочном гремит оковами, звенит бубенцами, как верный шут.

Но, Ваше Величество, расколдовывать меня бесполезно – напрасный труд. Мы верим, упрямо творя грядущее, едва ли не каждому миражу.

Нарядная жизнь, как строка бегущая, мелькает, а я на неё гляжу. Поэтому пусть всё идет по-прежнему, своим чередом в суматохе дней…

…Искрится на солнце вершина снежная, и ворон устало кружит над ней…

ВРЕМЯ НА ВКУС

Теперь-то всё просто, привычно, зеркально, знакомо.

И сами с усами, и опыт мотаем на ус.

Однако и мы из песка возводили хоромы,

И жить ухитрялись, и пробовать время на вкус.

Пьянящее, сладкое, вязкое, терпкое время,

Судьбу примеряли к себе молодым на авось.

Мы были никем, стали всем, а, конкретнее, всеми,

Но, к счастью, за всех отдуваться не нам довелось.

Всегда находился такой, кто сурово, но вкратце

Внушал молодым – мол, покажут вам кузькину мать…

…Мы слишком легко научились красиво прощаться,

И так же легко разучились красиво прощать…

А время бурлило, неслось и плескалось по венам.

Но карты легли наконец-то как надо – не в масть.

Когда отстоялась безликая, серая пена,

Вся тяжесть похмелья по душам прошлась

И пришлась

Некстати, не вовремя…

Время-то было эрзацем,

Хотя и сегодня не лучше – «опять двадцать пять»…

…И мы разучились изломам судьбы поражаться,

Зато научились без промаха цель поражать…

Пусть наши хоромы давно превратились в руины,

И пусть непривычен и горек стал времени вкус,

Титаник плывёт, и до боли знакомая льдина

Давно откололась и выбрала правильный курс…

DANCE MACABRE

Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким безумием

счастья, которое испытывает только страдающий больше всех.

Ф. Ницше

Старый питерский двор.

Вся компания в сборе.

Кто-то тихо подсел, кто-то молча прошёл.

А старушки сидят у подъезда и спорят

О квартире моей –

Нехорошая, мол…

– Как жена померла, одичал мужичок-то.

Всё один, да один,

Видно спятил уже.

Хоть бы окна открыл, так зашторены окна…

– Заглянуть бы…

– Ты что? На восьмом этаже

Он живёт бобылём больше года…

– Постой-ка,

А давай постучимся.

– Не лезь на рожон.

Вот вчерась, говорят, образа на помойку

Выносил, представляешь?

С нечистым дружён…

…А квартира моя в эту ночь приоткрыта,

Голубые огни пляшут возле дверей…

Все чудовища спят, только щерятся сыто,

Если мимо проходит апостол Андрей.

Символичен не он, а порог Ренессанса.

Получилось у нас, или было дано?

На чудной граммофон «Пляски смерти» Сен-Санса

Ставит друг наш Андрей, наливает вино.

Смерть танцует легко под мелодию смерти.

Вариант оркестровый, и древко смычка

Издаёт стук костей, и в ночной круговерти

Закружились скелеты…

А с нами пока

Наш хранитель Андрей, возвращённая вера,

Обречённая жить, несмотря на богов.

Я целую тебя…

Глаз открыла Химера,

Уплывала куда-то основа основ

Безраздельной любви…

На душе стало пусто.

И не скажешь ведь Господу: «Трогать не смей!»

«…Нет, не надо мне их, – так сказал Заратустра –

Этих спутанных сетью небесной зверей!»

Никому не нужны…

Разорвал бы подушку,

Из кровати разжёг поминальный костёр…

…Поседевший старик так любил бы старушку…

Если бы, да кабы…

Вот и весь разговор…

ВО ИМЯ ВЕРЫ

Ещё дробился колокольный звон,

Хмелел народ...

Смятением объятый,

Санкт-Петербург давно был обречён

На диктатуру пролетариата.

И день, и ночь

Была настороже

Внезапно одичавшая столица.

Грядущий Апокалипсис уже

В кошмарных снах увидели провидцы.

Ещё звенели лихо бубенцы,

И в ресторанах подавали мидий...

Неисправимых сыновей

Отцы,

Стыдясь, предпочитали ненавидеть.

А сыновья смеялись им в лицо,

Словам предпочитая револьверы,

Чтоб разрядить их,

Может быть, в отцов...

Во имя веры всё...

Во имя веры...

КРОНШТАДТ, 1921

Мертвецов везли обозами,

Шли живые в Питер пешими.

Говорят, туман был розовым,

На крови густой замешанным.

Над Кронштадтом вились вороны,

Над собором, да над башнями.

Полыньи зрачками чёрными

В глубину манили страшную.

Кровь за кровь…

Цвели подснежники

Над могилами расстрелянных.

На цветах клеймо мятежное –

Тоже молоды и зелены.

Сколько судеб исковеркано,

По ночам рыдали матери.

Вы в Кронштадтский лёд,

Как в зеркало,

Посмотрите повнимательней –

Небо серое разостлано...

Наступали дни пасхальные.

По церквушкам над погостами

Гасли свечи поминальные.

Отгремело лето грозами,

Шли невесты на венчание...

...А туман остался розовым,

И вода хранит молчание...