2020-4-14

Поэтическая критика

В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ «ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИРЫ»

КНИГИ 2017-2020 ГОДОВ

Даниил ЧКОНИЯ (ГЕРМАНИЯ)

ВОРУЮЩИЙ БУКВЫ

Михаил Сипер. Время собирать камни. Книга стихотворений. – Москва: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2019. – 448 с.

Михаил Сипер – известный израильский поэт, пишущий на родном русском языке. Огромный, весёлый, с искрящимися глазами, всегда позитивный, готовый пошутить. Человеку, впервые увидевшему Михаила, может показаться, что перед ним – поверхностный весельчак. Но очень скоро становится ясно, что первое впечатление оказалось обманчивым. Да, Сипер устроен так, что в любой ситуации он, прежде всего, видит смешную сторону. Однако его реакции точны, искренни, они свидетельствуют, что перед нами – живой, страдающий, остро чувствующий и способный сострадать вам человек.

«Ты знаешь, мои друзья считают меня раздолбаем, не использующим свои таланты и на четверть. Мне кажется, что они преувеличивают количество моих талантов. Просто они путают таланты и способности. Талант невозможно использовать не полностью. А вот способности – можно. Способности могут даже вообще не раскрыться, оставаясь где-то под спудом вредных привычек, самая главная из которых – лень. Но лень, хоть и вредная привычка, но мною любима и желанна».

Так, избрав эпистолярный жанр, пишет автор о себе некому Серёге, то ли другу прежних лет, рассказывая о своей жизни, то ли вымышленному персонажу, на что обращает внимание автор замечательного предисловия к этой книге Игорь Иртеньев.

«Мне говорят, что в своих писаниях я подражаю. Подражаю Олеше, иногда – Генису. Это неправда. Да, я вторичен. Я подражаю Кириллу и Мефодию, я ворую у них буквы. Украсть всегда легче, чем придумать своё. Да и кто бы смог прочесть что-либо, если бы я писал неворованными буквами?

Я пишу воспоминания. Я прожил долгую и не всегда правильную жизнь, поэтому мне есть что вспомнить. Часть воспоминаний похожа на отчёты с фронта, часть – на записки хвастуна . И почти всегда мои писания не похожи на правду. Именно поэтому они правдивы».

Так Сипер затягивает читателя в свои воспоминания, в парадоксы бытия, наполняя своё повествование удивительными эпизодами, яркой на самом деле, жизни нижнетагильского молодого человека и зрелого отца семейства в израильском кибуце. Читаешь его воспоминания о детстве, замечая, как вдруг оторвался от чтения, впадая в свои воспоминания, потом возвращаешься на рельсы повествования Сипера, порадовавшись перечню имён авторов и героев их книг – видимо, у всех нас было похожее детство. Только у Михаила Сипера талант к беглому чтению проявился уже с четырёхлетнего возраста:

«Во дворе мои успехи в чтении имели разнообразный успех. Иногда меня зазывали в гости, сажали рядом с великовозрастным балбесом – третьеклассником, совали мне газету и говорили: «А ну-ка сбацай!» Я бацал без малейшей паузы, бегло и отчетливо. Через несколько минут подобного чтения балбес-третьеклассник получал оглушительной силы затрещину и на него обрушивалась лавина отцовского гнева: «Полудурок! В школе учится! Вон жидёнок и в садик не ходит, а читает! А ты буквы даже не все знаешь!!!» Я уходил во двор, через некоторое время там появлялся тот самый балбес, и я получал полностью гонорар за свой талант. Меня это ничему не учило, и всё повторялось. Так что битый я ходил часто. Битый, но гордый».

Так весело и непринужденно рассказывает читателю о своей жизни писатель. Остроумные повороты сюжета, парадоксальные повороты мысли создают атмосферу этой книги воспоминаний. И цитировать её хочется всю целиком. Во всяком случае, читатель не заскучает. Тем более, что книга написана умным, талантливым человеком, великолепным рассказчиком, а за кажущейся лёгкостью повествования, то и дело, всплывают глубокие мысли.

Вторая часть книги Михаила Сипера представляет большой цикл его стихотворений. Здесь так знакомо для читателя звучат его ритмы, его интонация. Ирония, боль, радость – самые разные чувства несёт в себе поэзия этого автора. И завершить этот краткий отзыв о книге поэта позволю одним его стихотворением:

ИМПЕРАТОР САПОЖОК

Смотри, как бедствует народ

В стране, где солнце – круглый год,

Где император Сапожок,

Хоть низкорослый, но божок.

Любви столь призрачен уют.

Когда тебя бичами бьют.

Где император Сапожок

Пейзанку завалил в стожок.

– Не спится, няня… – Спи, малыш… –

Звучало часто между крыш,

Где император Сапожок,

Страну будил, дудя в рожок.

Пусть будет счастье и покой

Под августейшею рукой,

Где император Сапожок

Весь день косой косил лужок.

Ведь все равны и веселы,

И продолжаются балы,

Где император Сапожок

Вчера под «Криденсов» отжёг.

А мне – ну что за интерес

Чужая жизнь, чужой замес?

И император Сапожок –

Сквозь нашу боль кривой стежок…

НА ОПРОКИНУТОЙ ЗЕМЛЕ

Ян Бруштейн. Дым империи. Книга стихотворений. – Москва: «Русский Гулливер», «Центр современной литературы», 2020. – 192 с. (Поэтическая серия).

Ян Бруштейн, автор новой книги стихов, замечен ещё с давних времён его молодости, но так случилось, что в какой-то период своей жизни поэт замолчал. Молчание длилось почти три десятка лет, Бруштейн выпал из сознания читателя, из поля зрения коллег­ профессионалов. Но, когда стихи вернулись к нему, оказалось, что творческой формы он не растерял. Наоборот, его поэтический темперамент обозначился с особой силой. Бруштейн пишет часто и много, словно навёрстывая упущенное для поэзии время, настигая самого себя. Лирик по призванию, он нередко пишет сюжетные стихи, поражая видимой лёгкостью и свободой поэтического высказывания. Стихотворная речь поэта убедительна и технически совершенна. Она льётся неустанным потоком, вызывая отклик в душе читателя.

А дым империи мне сладок не всегда.

Колотит в стёкла зимняя вода,

Запретный смысл пытается морзянкой

Мне передать. И этот вечер зябкий

Наутро обещает корку льда,

Но вывернуто время наизнанку.

Это вывернутое наизнанку время проявляется в стихах, размышлениях, в печалях и радостях поэта Яна Бруштейна. О чём бы ни писал он, в его искренних стихах обнаруживается большой жизненный опыт, открывается перспектива художнического мировидения поэта.

Расскажу, как я не мог прибиться к берегу:

Енисей меня крутил-вертел отчаянно,

И спина его была от пены белая,

И осталась позади тоска причальная.

А я сломанным веслом, дуря, размахивал,

Песни пел, и слёзы лил разменной мелочью.

От Игарки ельник мне, сойдя с ума, кивал,

Я бы Богу помолился – не умел ещё.

Бруштейн часто оглядывается на впечатления своего детства, своей юности, о «времени, вывернутом наизнанку», о том, чем жива его память. Ему важен исток собственной судьбы, сопоставленный с судьбой страны. Вот стихи об измученной девочке, которую вывозят из осаждённого Ленинграда, стихи о юноше, выходящем из разведки – стихи о будущих родителях поэта:

Из ада везли по хрустящему льду

Дрожащую девочку Мусю...

Я к этому берегу снова приду

Теряясь, и плача, и труся.

Полуторка тяжко ползла, как могла,

Набита людьми, как сельдями,

И девочка Муся почти умерла,

Укрыта ковром с лебедями.

А там, где мой город сроднился с бедой,

Где были прохожие редки,

Ещё не знакомый, такой молодой,

Отец выходил из разведки.

Над Ладогой небо пропахло войной,

Но враг, завывающий тонко,

Не мог ничегошеньки сделать с одной

Почти что погибшей девчонкой...

Поэт через всю свою жизнь проносит нестерпимую, не проходящую боль:

Мой отец, корректировщик миномётного огня,

Спит – кричит, встаёт – не ропщет,

только смотрит на меня.

А когда глаза закроет – то в атаку прёт как все,

То опять окопчик роет на нейтральной полосе.

То ползёт, и провод тащит, то хрипит на рубеже...

Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.

Он снова и снова возвращается к трагическим судьбам своих близких:

Моя родня лежит во рву

Под городом Лубны.

Бывает, я во сне реву –

Последыш той войны.

Там по ночам горит земля,

Не забывая зла.

Моя еврейская семья

Бурьяном проросла.

Под ними горя три версты,

Над ними свет ничей...

И не приносят им цветы

Потомки палачей.

Печальная ирония последней строфы обостряет чувство боли, которое вызывает стихотворение. Но память не живёт только образами войны. Как трогательно звучат строки, запечатлевшие картинки детства:

Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,

Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!

Страшный фининспектор проходит по дворам,

Дедушка седеет, но трудится в ночи.

Бабушка – большая и полная любви,

Дедушку ругает и гонит спать к семи…

Денюжки заплатит подпольный цеховик,

Маленькие деньги, но для большой семьи.

Прекрасны страницы книги поэта, посвящённые природе, которую он любит, знает, чувствует, понимает, прогулки поэта с любимой собакой согреты весёлой иронией и придуманными «философскими» собачьими рассуждениями.

В этой своей новой книге Ян Бруштейн отвёл немного места любовной лирике, но тем дороже строки о любимой:

Кто эту женщину придумал,

Кто колдовал, кто плюнул-дунул,

Кто знал: я с ней не обручён,

Но вычислен и обречён?

Жизнь прожита, судьба прошита

Суровыми стежками быта,

Но как же дышат эти швы

Шершавым запахом айвы!

И вижу я, когда взлетаю

Над пережитыми летами,

Вот эту женщину во мгле

На опрокинутой земле...

Какой пронзительный образ «опрокинутой земли»! Впрочем, в стихах Яна Бруштейна ярких образов и метафор на строгий читательский вкус хватает.

ПО ПРОЗВАНЬЮ ЧЕЛОВЕКИ

Александр Габриэль. По прозванью человеки. Издательство «АураИнфо». – Санкт-Петербург, 2017; Небосвод несвободы. Издательство «Геликон Плюс». – Санкт-Петербург, 2017; А. Габриэль. «Дети Ра», №5, 2019; «Крещатик», №3, 2020; «Нева», №8, 2020.

Александр Габриэль – поэт, мыслящий нестандартно, неожиданно, непредсказуемо. Его стиль, давно сложившийся, хорошо известен ценителям поэзии. Яркая образность, метафорическое видение, ирония и, в особенности, самоирония, свойственные этому поэту, вызывают живой читательский отклик:

До чего ж хорошо! Я – иголка в стогу.

В школу я не пошёл. В школу я не могу..

В суматохе родня, носят пить мне и есть…

Мне везёт: у меня тридцать восемь и шесть.

Растревожена мать. В горле ёж. Я горю.

У соседей слыхать, сколько лет Октябрю,

там про вести с полей, трактора и корма…

А в постели моей толстый томик Дюма.

В палитре поэтических приёмов Габриэля – разнообразных и варьирующихся – уверенность в том, что мир, окружающий автора, выстроен эмоционально, неравнодушно, внимательно по отношению к человеческой жизни. Он слышит и видит чужую боль и тоску, вглядывается в простые житейские сюжеты, обнаруживая свои личностные человеческие качества:

Он к ней приходит не слишком часто,

Ну что поделать, не может чаще.

А в ванной тюбик – с зубною пастой,

Ему два года принадлежащей.

ему открыты её пенаты;

Она и речка, и переправа…

А он – женатый. Совсем женатый.

Хотя об этом не стоит, право.

Кажется, что тема избитая. Такие простые строки, так выстроена печальная повесть о любви. А вот и ещё банальная история:

Он знает давно: ничто под луной не ново,

но, верность пустой мечте до сих пор храня,

шесть дней из семи в неделю

он ждёт седьмого –

всего одного достойного жизни дня.

Один только день в неделю – его вершина,

И там пустоты кончается полоса…

В субботу ему разрешают увидеть сына.

На три часа.

Знакомо? А вот у Габриэля это звучит так остро, вызывая боль и сочувствие к героям этих стихотворений. При всём версификационном мастерстве поэта, демонстрируемом в других его стихотворениях, эти, вытянутые из житейской прозы кристаллы поэзии дорогого стоят. Объяснением этому феномену служат строки из другого стихотворения поэта:

Что нам, январь, твой ледяной улов.

и свет звезды, в холодном небе тающий,

на фоне наших, самых важных слов,

которые не сказаны пока ещё?

И что с того, что ночи дольше дней

и тучи собираются на вече?

Почти всегда январского сильней

сердечное.

Людское.

Человечье.

А это уже из новых стихов Александра Габриэля:

Из куста — стрекотанье беспечных цикад…

Я случаен, как зритель в партере.

И нырнул в океанские хляби закат,

словно кровь из небесных артерий.

Всё застыло в тиши уходящего дня,

и мальчишка так странно похож на меня:

ожила, словно в зыбкой истоме,

фотокарточка в старом альбоме…

Это какая-то иная интонация. Это звучит оглядкой на былое. Тут сквозит мудрость созревания. И узнаёшь поэта с его неповторимым характером, и слышишь эти новые нотки. Повторю свои слова из давнего уже отзыва на стихи Александра Габриэля: «его игра со смыслами – вовсе не игра, цель другая: дать слову новое дыхание, обострить восприятие поэтической мысли».

Но зрелость пришла. Дыхание новых стихов ощутимо.

Мы застряли в зимней паутине –

каждый человек и каждый дом…

Говорят, что лето в Аргентине,

но отсюда верится с трудом…

Но глядятся в снегопад искристый,

презирая стылые ветра,

гордые деревья-декабристы

на Сенатской площади двора.

Именно в ожидании новой книги поэта читаем:

И скупые прохладные ноты

заполняют вечернюю высь…

Ведь осталось лишь то, без чего ты

не хотел и не смог обойтись.