2018-3-1

Поэзия метрополии

ДЕБЮТ

София МАКСИМЫЧЕВА

София Максимычева (1964) родилась и живёт в Ярославле. В детстве занималась хоровым пением, посещала художественную школу, бальные танцы, библиотеки и читальные залы. Опубликовала рассказ в журнале «Юный натуралист». Училась в техническом вузе. Работала в государственных учреждениях, освоила бухгалтерское дело, была звукооператором на радио, вела свой бизнес. Публикации на интернет-порталах и в альманахах «Великороссъ», «Журнальный зал», «Ликбез», «45-я параллель», «Белый мамонт», «Топос», «Зарубежные Задворки». В журнале «День и ночь» напечатано стихотворение финалист конкурса «Рыбье царство». Журнал «Луч» – дебютная подборка. Журнал «Нижний Новгород. Шорт-лист конкурса журнала «Москва», журнал «60 плюс». Дипломант литературного конкурса им. М.М. Пришвина «Хранители Природы». Шорт-лист Всероссийского литературного конкурса к 200-летию И.С. Тургенева «Родине поклонитесь», второе место в номинации «Неоставленная страна» Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира – 2018».

Стихи Софии Максимычевой словно бы просвечены изнутри. Такое в них неизбывное принятие жизни, такое острое ощущение хрупкой красоты и зыбкой гармонии в мирах и пространствах, городах и садах, временах, снегопадах, шорохах, шелестах, звуках. И это ощущение тем отчётливей, чем глубже понимание автором всей трагичности бытия и неизбежности смерти, чем подробней «язык вещей», расслышанный поэтом и хранимый, удерживаемый до предсмертного выдоха.

О. Г.

* * *

...окно распахнутое,

ночь.

листвой спелёнут куст сирени.

изнемогая, гонишь прочь

густые сумрачные тени,

глаз не смыкая,

ждёшь и ждёшь –

не очертания, но лица...

идёт неспешно майский дождь,

и золотая вереница

гусей небесных бороздит

чертог заоблачного царства.

где очарованный пиит,

разбавив музыкой пространство,

укроет дымкой сонный сад,

туманной влажностью и негой...

где капли всё

стучат,

стучат

по подоконнику ковчега...

МАРИНА НАБЛЮДАЕТ ГОЛУБЕЙ

1.

...Марина наблюдает голубей,

жара такая, что располагает

к сонливым состояниям.

левей

её плеча обосновалась стая

воркующих, и более того –

им знойный день – достаточная скука...

подвержено рефлексам большинство

в преддверии грозы.

иного стука,

казалось бы, уставшим не постичь,

расплавлен воздух;

пыльная облава,

как пелена, скрывающая дичь,

от медленно плывущей кошки справа...

2.

...что голубям людской озноб,

и недоверие, и страхи;

ладонь, ответившая «хлоп»

пустой безделице.

на плаху,

несущим каждому себя,

увы, к себе не возвратиться.

свет поднимается, клубясь,

над головой клюющей птицы,

и золочёное зерно

пыльцой на лапках оседает,

где жизни равенство дано,

как соразмерность с певчей стаей.

и милосердие, и такт,

созвучный музыке и Богу:

всего движение, и взмах,

и август просится в дорогу...

* * *

...жестяное время – барабанщик,

сливовый закат и алыча.

что мы всё твердим:

– а был ли мальчик?

жизнь всегда – молчальница, печаль.

ты с ней говоришь, она качает

синей беспросветной головой,

кутает в бесформенные ткани

то, что наступило, да прошло...

* * *

...листок бумажный, мельничная блажь,

мучная пыль – языческое право.

одна луна до боли обожгла,

другая,

заслонив собой пространство,

взошла на царство,

горе от ума

всем отлюбившим, вышедшим до срока

в сырую темень,

где вода груба

охрипшая, да голос ополоскан

в закате цвета вишни.

отболит,

а может, наконец забыть позволит,

как медленно уходят мотыльки,

чья смерть на листьях влажных –

иероглиф...

* * *

...время глянцевой вишни, где август

наложить наказанье горазд

на листы испещрённой бумаги,

чьё сиротство – утерянный сад.

истреблённая юность, деревья,

лихолетье, беспамятство, ночь,

где луна проплывает левее

правды той, от которой темно...

* * *

...говори,

сквозь игольное ушко

сизый дым тихой струйкой течёт,

черепаховый гребень, ракушка,

перламутровый чувственный рот.

из жемчужин речных – ожерелье,

из колец – серебристая вязь;

снегопадом, позёмкой, метелью

остужаема робкая связь.

говори,

здесь ещё не остыло

время зыбкое – тонкий ручей,

мягкий слой изумрудного ила

с каждым часом чернее, черней.

пусть звучит непрерывное эхо,

перестроив ночной звукоряд,

чтоб по чистому следу проехал

до конца и вернулся назад...

* * *

...сорочий всполох, времени в обрез;

домчаться,

достучаться – не успею!

ты носишься со мной наперевес,

наверное, нет ничего глупее

застигнутыми стать,

и на виду

людского говорливого базара

сдувать пылинки...

перехватит дух

от зависти у ветреных товарок.

им перья расправлять всегда сезон,

а мне с тобой одно на картах –

осень,

чудачество,

да тихий перезвон

берёзовой листвы уставших просек...

* * *

...до губ твоих дотронуться легко,

и лёгок ход воды с тяжёлой рыбой;

я чувствую – касаешься щекой

небес, чей край достаточен и зыбок.

не спрашивай, зачем опять молчим,

рассеивая белое по ветру,

и отчего становится чужим

наш общий дом безудержных проспектов.

ночь креативна, сонный часовщик

потребует оплату за поломку;

неон сверкает, город многолик,

привыкнув к безрассудству и потёмкам.

ты ходишь беспрестанно день за днём,

читая вслух молитвы и сонеты,

мне видится, что мы с тобой вдвоём

подвержены любовному сюжету.

но ночь, возникнув, спросит:

– как дела,

расставив между нами запятые;

и ты поймёшь, что я не поняла –

насколько мы уставшие, пустые...

элегия для Эмкея

1....всё – одиночество и боль,

и дальний свет, и птичий щебет,

и горизонт, плывущий вдоль

ладони.

суховатый стебель

склоняет голову (как ты),

приняв на веру смерть и зиму...

пустопорожние мечты

о нелюбимых и любимых,

о переходах в темноту –

пусть не забыться, но воскреснув,

превозмогая немоту,

подняться до высот небесных...

2....ты будешь спать и прорастать

своими снами.

у солнца огненная стать,

но между нами –

не птичье пение, не свет,

холодный отблеск...

как будто бы, ответив «нет»,

забыл и отбыл.

где узловатый горизонт

концы с концами

сплетать навеки обречён

ночами, днями.

и если робость навсегда

не одолеет,

сказать тому придётся «да»,

кто стал смелее...

3....слагать торжественные песни

о снежном, так тому и быть!

увещевания напрасны,

щеголью лапку держит нить,

но если страсть – под горло красным

ты заштрихуешь и поймёшь –

всё навсегда соизмеримо!

как слёз осенних поздний дождь

и неизбывное веселье,

как смерть, которой всё к лицу...

горит светильник в узкой келье,

подвержен голос бубенцу

на колпаке шутейной птицы.

где слышен вздох:

– который час?

где шелестящие страницы

и дым белёсый Голуаз...

ЯЗЫК ВЕЩЕЙ

Несведущим и право не дано,

горит светильный выжег, зов фонарный.

Наполненной сжимается ладонь

со стороны Фонтанки, где парадный

подъезд

скорей не первый, а седьмой,

пустяшный штрих, запомнивший рапсода ...

Царапается лунное стекло

и оставляет борозды на чёрном.

Конкретика – явление, где мы

цепляемся за кованные вещи.

Кривы изгибы их, неисправим

язык вещей, а времени оценщик

устаревает вместе.

Большинство

подвержено скучающему ветру,

но слышимые истины и вздох

не более, чем выдох перед смертью.

Промедлишь, и не хватит слабых рук

удерживать и сад, и шорох птичий.

Где воздух тесен, тёмную звезду

половник тащит бережно.

Урывчат

ход месяца по кругу.

Горизонт

над сонным царством спину выгибает,

но вызревает свет по возрастной,

сокрытый до поры в цветке багрящем.

ЭХОЛОТ

Т. А.

I

Так глубоко,

что некуда бежать…

Услышав гул фабричного Катулла

и рык звезды,

чья голова жарка,

ночь заполняет медленное русло.

Звенит зимой остуженной,

стеклом,

по рамам изъязвлённым, остывая,

их возраст узким брусом искажён,

лежащим снизу вверх диагонально.

Погрязшему в мздоимстве

не уйти

от голода и ярости округлой.

Перебирая мёрзлый алфавит

несведущему чаще сводит скулы

от не обозначения имен,

с которыми ты изредка являлся,

где комнатами множилось

темно,

и снег лежал

меж каменных балясин...

II

Взбираясь вверх,

как будто бы исчез совсем

и совершенно без остатка,

осознавая – нет иных вещей,

чем воркованье горлиц христианских,

свет проникал за огненный алтарь,

где погружались мысли причащённых

в нагорный омут.

Гнили вертела,

подав молчанием пример ничтожный,

не выдавать ни эхом,

ни любя,

ни прихотью какой, ни исцеленьем.

День воспевался лаяньем собак Иосифа,

и внутренним библейским

обзором приграничной полосы,

где выбор сна предрёк свои восходы,

а время ощущалось,

как пласты

истории,

стремящейся на воздух.

III

Отмаявшись зимой, скрипит мысок,

по шороху дверному узнаются,

по голосу, ходящему легко –

свои да наши.

Человеколюбцы

сидят себе тихонько на весу

и медленную тюрю уплетают,

как долго подвергались колдовству

и тот,

и тот,

и рядышком стоящий.

Сейчас они все освобождены –

умалишенцы гимна и чужого…

На ветках из-под снега боковых,

растёт и зреет солнечная чомга.

ЗЕЛЁНАЯ ШАЛЬ

Зелёная шаль, неизвестность,

на блюде две груши лежат.

Внутри он со мной, повсеместно –

по вере воздавшийся сад,

который связующим словом

проходит сквозь сотни стихов...

Я слушаю снова и снова

звучание птичьих свистков.

Перо и бумага готовы,

склоняюсь над ними и вот –

поют надо мной богословы

и свет золотистый течёт.

Ахра Аджинджал. «Виноград и бутылка». Бумага, пастель, 30х21 см. 2016 г.