Поэзия метрополии
Виктор СОСНОРА
Родился 28 апреля 1936 года в г. Алупка. Впервые стихотворения Сосноры, посвящённые Древней Руси, были опубликованы в 1960 году в газете «Литература и жизнь». Первый сборник стихов Сосноры «Январский ливень» вышел в 1962 году. В 1963 г. принят в Союз писателей СССР. Большинство стихов на родине поэта не печатались и впервые увидели свет спустя более двух десятилетий после их создания на страницах «Избранного» (1987), вышедшего в США. В России сборники поэта появились в печати лишь в 1990-е гг.: «37» (1993), «Верховный Час» (1998), «Куда пошёл? И где окно?» (1999). В 1970 и 1979 гг. читал лекции по древнерусской поэтике и русской литературе XVIII века в Париже, в 1987 г. – в ряде университетов США, преподавал во Вроцлаве. Отмечен литературными премиями: Довлатовской (1998 г.); им. Аполлона Григорьева (1999 г.); лауреат премии «Северная Пальмира» (2001 г.) и премии Андрея Белого (2004 г.). Живёт в Санкт-Петербурге.
Поэзия Виктора Сосноры, несмотря на весь свой урбанизм, это дикорастущая, завораживающая в своём естестве образность. Образность, как сама природа. При этом в своей целостности, в проявлениях своих внутренних связей практически каждое стихотворение Сосноры воспринимается как обобщённый и вполне эндемичный образ, как удивительное, диковинное, но безоговорочно живое существо, обитающее исключительно в ареале сосноровского текста и нигде более. Собственно, этот образ, он одновременно и космос, и природа, и архетип, и онтология. То есть нечто целостно-гармоничное, необходимое и самодостаточное. Не просто слово, но некий логос. Не больше и не меньше. Для меня это безусловное свидетельство и творческого своеволия, и творческой мудрости поэта. Неспроста ведь одним из сквозных знаков, оменов в стихах Сосноры является сова. И, действительно, вчитываясь в его стихи, начинаешь слышать шелест совиных крыл, чувствовать на себе совиный взгляд – пристальный, проницательный и пронизывающий.
О. Г.
Белый вечер, белый вечер.
Не кузнечик, а – бубенчик
Белый вечер, белый вечер.
Что же, скоро – я не дрогну
Белый вечер, белый вечер.
И кузнечик, как бубенчик,
В садах рассчитанных, расчёсанных
я – браконьер, я – бракодел;
а листья – красные пощёчины
за то, что лето проглядел.
с качелями воды над гидрой,
с телячьей нежностью моряны
Что ж! летом легче. Лето лечит.
Что ж. Лето кончено, конечно.
ДУРАЧИТЬСЯ, ЧИТАТЬ СКАЗАНЬЯ...
(страниц пергаментных мерцанье),
знаменьем осенять мерзавцев.
в чаны чернильного позора,
а старцев – грации танцоров.
в глаза властителей лобастых
Земля моя! Пчела! Дикарка!
Печёным яблоком в духане!
и вот – метели, стражи стужи.
Когда хлеба ревут: – Мы в теле!
Я так спокоен, так неспешен.
Ночь над гаванью стеклянной,
над водой горизонтальной...
Что же ты не спишь, кузнечик?
по цветам стучишь, по злакам,
спят стрекозы и оркестры,
Только ты не спишь, кузнечик,
То ли воздух воздвигаешь?
Лечишь ночь над человеком?
Ты не спи, не спи, кузнечик!
по пыльце стучи, по зёрнам,
Ты звени, звени, кузнечик!
По городу медленно всадник скакал.
Копыто позванивало, как стакан.
Зрачок полыхал – снежнобелая цель
Икона! Тебя узнаю, государь!
В пернатой сутане сова – красота!
Ты – боцман Сова, помазанник Пётр.
Из меди мозги, из меди уста.
Коррозия крови на медных усах.
И капля крови направлена вниз, –
висит помидориной на носу.
Ликуй, истеричка, изверг, садист!
Я щёки тебе на блюдце несу!
Я гол, как монгол, как череп – безмозгл.
Но ты-то скончался, я – буду, мой монстр.
Я страшный строитель. Я – стражник застав.
Когда-то моя прозенит звезда.
Она вертикально вонзится в Петра! –
А кони-гиганты Россию несут.
А контуры догмы совиной – внизу.
Внизу византийство совиных икон,
и маленький металлический конь.
И ты, муравей, ищешь искренний выход,
ты, внук муравья, ты, муж муравьихи.
Тропой муравьиной в рабочей рубашке
Суд мира животных и мира растений
к оправданию или расстрелу?
– Другие – погибли в лавинах,
Ты всю жизнь шёл тропой муравьиной.
– Да, шёл муравьиной, – скажи (обойдётся!)
Все шли муравьиной, – скажи убеждённо.
– Нет, – скажут, – не все. Подойдите поближе.
– Но, – вывернешь оторопелые очи, –
я шёл муравьиной, но всё же не волчьей.
– Волнуешься? Ты – неповинен.
А всё-таки шёл ты тропой муравьиной.
Ты выйдешь, в подробности не вдаваясь,
пойдёшь по тропе муравьиной, зевая,
всё больше и больше недоумевая,
зачем тебя все-таки вызывали?
и, следовательно – алела.
ей вся вселенная – арена.
С ним некому – в соревнованье.
Настольной лампочки лимон
шагала ночь в глубоком гриме.
Искрился только карандаш,
Зуб луны из дёсен туч едва прорезан.
В этом городе прогоном мы,
Прорезиненные внуки трубадуров.
город, птичьим хором знаменитый.
Пел и пел, как мы вплывали с кораблями,
как скорбели на моём горбу батоги,
а купецкие амбарины горели.
Этот город коротал мой дед Баторий.
Этот город городил мой дед Корнелий.
Третий дед мой был застенчивый, как мальчик,
по шеям стучал пропоиц костылями.
А четвёртый дед тевтонец был,
И скакали все мои четыре деда.
Заклинали, чтоб друг друга – на закланье!
развевается топор, звучит верёвка.
Я на все четыре стороны шагаю?
В четырёх углах стою одновременно?
Этот город – разбежаться –
на одно прикосновение губами.
То ли деды, то ль не деды –
на одно – спасибо – городу за полночь.
Ты – вельможа в балтийской сутане.
Ты торгуешь чужими судами.
А рыбы в берлогах морей обитают.
На что, уплывая, корсар уповает?
Моря абордажами не обладают.
А брызги, как листья морей, опадают.
Так ли твой парус колеблем,
звезда за звездой окунают колени...
Да будет сентябрь с тобой, удаляясь.
Я В КОТОРЫЙ РАЗ, В КОТОРЫЙ...
Я в который раз, в который
В последний раз последний лист
не улетает в понедельник.
Вечерний воздух студенист.
ты – творчество какой травы,
И пусть. И знаем все – впустую
учить старательный статут,
что существа лишь существуют
что бедный бред – стихотворенья,
что месяц – маска сентября,
что сколько сам ни балансируй
в бастилиях своих сомнений,
лес бессловесен и бессилен
И им, как листьям, улетать...
по росту – меньше валенка.
не помнил мальчик маленький.
Не помнил мальчик маленький
На нём – доха в подпалинах
Мальчишка встал тихонечко
и сел в куток с сопилкою.
Сны у оброчных прочные, –