2018-1-1

Поэзия диаспоры

Анна ГАЛЬБЕРШТАДТ (США)

Выросла в Вильнюсе, училась в Москве, в МГУ, вышла замуж и жила в Москве. С 1980 года живёт в Нью-Йорке. Автор поэтических сборников «Vilnius Diary», «Transit» и книг переводов поэзии Айлин Майлз «Избранное» и избранного Эдварда Хирша «Ночной Огонь». В 2018 году выходят два новых поэтических сборника Анны на английском и русском языках. Её стихи на английском и русском опубликованы в более чем сорока пяти литературных журналах. Она автор переводов поэзии с литовского и русского на английский и с английского на русский. Стихи Гальберштадт дважды номинированы на Pushcart Prize, она также финалист поэтических конкурсов трёх американских журналов и обладатель премии International Merit Award международного поэтического конкурса Atlanta Review. В 2016 году Анна стала лауреатом приза «За Поэзию» журнала «Дети Ра». Журналом «Персона PLUS» в 2017 году названа Переводчиком года за перевод поэмы Боба Дилана «Девчонка из Браунсвилля».

Анна Гальберштадт пишет свою книгу памяти. Её стихи пронизаны болью воспоминаний. Трагические эпизоды прожитого и пережитого чередуются с ироническими деталями мелкого обывательского проживания жизни, подмеченными её острым глазом. И тем самым оттеняют и отделяют поверхностное мировосприятие от глубокого мировидения. Она не форсирует свой голос, уверенная в том, что вдумчивый читатель расслышит её и разделит с ней печаль и горечь поэтического высказывания.

Д. Ч.

ПЕРЕКОШЕННЫЙ АБАЖУР

Cвет то слепит глаза

то тускнеет

жизнь в перекосе

как фотография с оборванным углом

не разберёшь, кто там

за столом в манишке,

но с оторванным лицом

и чья нога под столом

гладит

ножку в туфельке с бантом

то ли офицера усатого

в мундире с аксельбантами

то ли вот этого господина

с длинными волосами

в открытой рубашке народовольца.

Сама себя в опрокинутом времени не узнаёшь

вот девочка в колючей кофточке

с овечками

улыбается застенчиво в камеру

держит куклу кустарно-советского производства

всё на фоне обоев

которых не делают больше

та же девочка с потрёпанной куклой

на другой фотографии

на коленях отца, ещё молодого

но с грустным взглядом,

мама слева, красивая и стройная,

домработница Фрося с полурасплетённой белокурой косой

и тётин муж Хаим,

убежавший из Берген-Бельзена, рядом.

Время движется по кругу

девочка на фотографии

спрыгивает с дивана и бежит

к соседям по коммуналке

позвать стриженого

розовощекого Альфредку

играть под ёлкой

там целлулоидный шимпанзе

прислонён к крестовине

в книжке Бианки ласточка

отбилась от стаи

в тёмной спальне гудит

круглая печь

а на стене пляшут таинственные тени.

Накопившаяся жизнь

накопившиеся книги

накопленный опыт

прогрессирующее слабоумие

век живи дураком помрёшь

противные злые идеальные

дети Долли в Анне Карениной

преемственность поколений

любовь до гроба

доброта случайного встречного

жизнь копейка белиберда

снова фотография без угла.

* * *

Из разговора с пациентом:

«Полина как придёт с работы, поест,

ляжет с компьютером и весь вечер фейсбучит».

За окном декабрьская темень

шум радиатора

подсвечник на подоконнике с Диогеном

несущим факел, хоть и стемнело,

чего не хватает людям

на фотографиях старых в интернете

уже распавшиеся пары

всё ещё сидят в обнимку на диване

и, как всегда, кто-то хороший

умер.

Енот кувыркается в бассейне

с ушастым спаниелем

женщины демонстрируют новую стрижку

или рукодельные шляпки

а их подруги ставят лайки.

В Третьяковке Иван Грозный

продолжает убивать своего сына

школьники пишут сочинения

про Магадан в день чекиста

кто-то в шорт-листе Русской Премии

а кто-то в Брянске просто выпивает

и закусывает

за прошедший день танкиста.

Сузившийся объём внимания

не вмещает романов больше

прочёл главу – поехал дальше

и так вроде всё понятно.

Любовь до гроба

устарела тоже

для крематория и ящик сойдёт

вроде как из-под апельсинов

на вечность он ведь не рассчитан

память тоже у нас увечная

ляжешь с Милой

вдруг вскрикнешь: – Зина!

* * *

Толстый кот в генеральских

ботфортах

вишнёвое варенье с косточкой

большеротый еврейский ребёнок

ещё не попробовавший ужаса советско-литовско-казарменной школы

на фотке смеётся пока.

А вот уже

усатая завуч по прозвищу

Аракчеева гавкает

на девчонок в чёрных

фартуках у окна.

Монашки тихонько

окучивают грядки

в пришкольном

монастырском саду.

На третьем этаже кабинет

дантиста, куда с уроков

нас приводят кучкой.

Один третьеклассник сидит с открытой пастью напротив окна

пока трое на диване у двери

гогочут над его писком.

Вот перед этим окном

я и научилась

переносить боль молча

разглядывать двор

с баскетбольной вышкой

и ворота ведущие вниз

в сад монастырский

с пристальностью патологоанатома

изучающего снимок груди пациентки

с тенью под правым соском.

Практически разучилась плакать

от страха и боли

так и рожала,

дородная медсестра мне сказала:

«Ребёнок, чего ты пищишь,

не подойдёт ведь никто,

так и родишь бог знает что».

LA VIE EN ROSE

Прожить вторую жизнь

Начать жизнь заново

Начать старость замертво

Несгораемый ящик расставаний

Память о том что

О том, что любить

Что есть такие люди

Что был такой человек

Который умел

Умел думать о тебе

Умел предвосхищать

Помнить твой рассказ о том

Как ты болтала с пожилой венгеркой

Хозяйкой антикварной лавки

И она тебе рассказала, как её двадцатидвухлетняя дочь умерла от

Заражения крови

После после после пустяковой операции

Просто просто ошибочка вышла

Помню помню как ты внимательно слушал

Как у этой женщины, Алисы кажется,

На шее висела маленькая камея необыкновенно тонкой работы

С женским профилем.

И я после групповой терапии со стариками в еврейском доме для

Престарелых

И группы с подростками из России в школе на Шипсхед Бей

Которые ничего не читали и ничем не интересовались

Сочные брюнетки одесситки уже имели женихов в семнадцать лет

А ты приходила в ужас

От их невежества

Вместо того чтобы обсуждать психологические

Проблемы их адаптации к Америке

(Но не к Брайтону, и не к вечеринкам в Национале)

Слушала рассказы Алисы и покупала серёжки для Ленки

Которая будет умирать через тринадцать лет от рака и захочет подарить

Их своей двоюродной сестре Нине, которая будет за ней ухаживать.

А пока ты покупаешь эти жемчужные маленькие сережки

Как на фотографиях бабушки Фриды в белой блузе с высоким воротом

До того, как её убьют в каунасском гетто через двадцать семь лет

После того как эта фотография была снята фотографом в ателье в

Вильно.

Пока что я покупаю серёжки и показываю их в пятницу вечером Робину

Который сидит на диване в зелёном велюровом халате

Курит, и мы смотрим Касабланку пока я, уставшая после длинного дня

И двухчасовой поездки из Кони Айленд, не засыпаю, положив голову ему

На колени.

Смешные обои со старыми рисунками египетских пирамид

И книжная полка с фолиантами книг по истории ещё здесь

И мы с Робином ещё не разошлись

И он ещё не умер от рака легких, двадцать семь лет спустя

Оставив двадцатилетнюю дочь, мать которой умрёт за три месяца

До его смерти, от рака гортани, но с наследством в четыре миллиона

Долларов.

Правда, пока ничего ничего ещё ещё не призошло

Ленка пьет кофе с кофейным эклером в кафе «LaVieenRose»

В Марина дель Рей,

Бабушка в кружевной блузке ещё не вышла замуж за моего дедушку,

Который учится в киевском университете,

Робин и я ещё не разошлись

И он смотрит Касабланку, гладя меня по волосам

Пока я впервые в своей жизни понимаю,

Что я с мужчиной, который обожает терпеливо

Слушать мои рассказы, о том, как прошёл мой день

В психиатрической клинике,

Рассказы о походе в антикварную лавку,

О красавце Мише Райском,

Которому строят глазки все секретарши

И о его дебелой маме, которая приходит накрыть его одеялом,

В своей прозрачной комбинации,

И как у неё поднимается давление, если он отправляется на свидание.

Пока что пока что пока что всё ещё хорошо так хорошо

И мы любим друг друга.

* * *

Хочется лежать в высокой траве на нагретой солнцем земле

Слушать стрекот цикад

Вдыхать аромат левкоев и мёд резеды

Смотреть, как смеркается

Как лиловые тени сгущаются и прорезаются

Первые звёзды.

Забыть обо всём

Раствориться в лёгком шорохе летнего поля

Сердце омыть в родниковой воде

От прошлых обид

От липкости лжи

От тщеславных и глупых людей

Суетящихся, как муравьи,

Но не строящих дом,

Не несущих травинку в гнездо,

Как щегол,

Не поющих, как соловей,

Потому что поётся,

А методично культивирующих

Нужных людей,

Чтоб их поить и кормить,

Хвалить их труды,

Опутывать дружеской лестью,

Окучивать их и одаривать

с тем, чтоб дорога к успеху

стала накатанной,

гладкой,

как попка младенца.

Да и в себе разобраться,

накопившийся вымести сор,

ведь расстояние от жизни до смерти

так коротко.

* * *

«Сон разума порождает чудовищ» –

название одного из офортов Гойи в Каприччос

Дюймовочка проваливается

в чёрную дыру

открыв глаза, привыкает к темноте,

там крот подслеповатый

в золотом пенсне

и плюшевом капоте

пьёт чай

закусывая фрикасе

из боровиков.

На стенах гербарии из трав засушенных

и бабочек, булавками пронзённых.

Крот удивлён и очарован

Дюймовочкой,

бедняжка всё ещё в шоке от падения.

Во сне бывает, да и наяву

вдруг лифт проваливается

в чёрную дыру

где паутина по углам,

дышать мешает пыльный хлам,

там люди врут другу другу

по привычке,

голый король виляет задом,

упиваясь великолепием

камзола, про который ему уши прожужжали льстивые

придворные.

Любовники мучают друг друга

испытывают на прочность

шантажом и паранойей,

там истеричка выбрасывается в окно

как минимум раз в день

ребёнок вредный жалуется

на няньку, которая от усталости

прикорнула в кресле.

Там истлевают воспоминания

о любви,

предательство, как ядовитое растение, растёт как на дрожжах

из мерзкого болота.

Но наступает утро

и с первым бледным светом

болото отступает

хохочущая уродина-кокетка

на шарнирах

опускает вздёрнутую ногу,

часы перестают играть

электронного Шопена,

на кухне кофе закипает

и кот приходит

о ногу потереться и мяу

хозяину сказать.

* * *

Штормовое серое море

Галдящие над уловом чайки

Шум деревьев

Ставят всё,

в том числе

и человека,

на место.

Синий дрозд

Сидящий на спинке стула

Сам себе философ

Фрейд и Казанова

Не младший брат

а божья тварь

и шедевр

в том же ряду

что и сын Иова.

* * *

Пар клубится из бойлерной

на крыше жёлтого кирпичного дома

мавританские колонны упираются в землю

как мощные лапы бульдога

что нужно для счастья

совсем немного

снег покрыл карнизы кружевной салфеткой

не осталось на ёлке ни одной конфеты

согреть дыханием друг друга

щекой к груди прижаться

биенье сердца твоего

как птенец в моей руке

пушистый.

Мария Комарова. Триптих «Прощание», левая часть. 2013 г. Бумага, карандаш, пастель. 90 х 70 см.