Поэзия диаспоры
Демьян ФАНШЕЛЬ (ГЕРМАНИЯ)
Родился в 1955-м, у самого Чёрного моря, жил – у самого Белого. Потом – аккурат посредине и левее по карте. Профессия – врач. (т.е. способность к вранью подтверждена дипломом). Печатался в журналах «Крещатик», «Дикое поле», «Родная речь», «Пилигрим», «Век ХХI», «Литерарус», в антологиях («Киевская Русь», др.). Изданы 3 книги: «Текст», «Обучение сну» (поэзия, эссеистика), «Мейл» (книга переписки, поэзия – в соавторстве с Марией Каменкович). Публикации и книги были тепло отмечены Львом Лосевым, Виктором Соснорой, Алексеем Парщиковым, Владимиром Порудоминским и др. Член жюри международного двуязычного поэтического конкурса им. Н. Хаткиной. Живёт в Кёльне, Германия.
Парадоксально звучит, но поэт Демьян Фаншель – старомоден. Авангардистские приёмы поэтического высказывания уже, кажется, превратились в привычно рутинные. Да как бы не так. Фаншель умудряется повторять эти зады авангарда с удивительной свежестью мировосприятия! Недаром же, пересчитывая языки, которыми владеет, поэт восклицает: «Русский не считается. Я на нём дышу…» И наслаждается звуковой игрой, превращаясь во взрослого ребёнка, дорвавшегося до весёлых затей, выстреливает метафорами, как мальчишка из водяного пистолета. Радуйся и резвись, читатель, вместе с автором. Но отчего чувство тревоги, отчего царапающая боль и беспокойная мысль проникают в наше сознание? Думается, от того, что Демьян Фаншель постоянно слышит этот гул времени, наполненный тоской и болью.
Д. Ч.
Вен. Ерофеев. «Москва-Петушки»
Тоска. Мученье. Тяжкий крест.
Как Вий оглянешься окрест.
Припоминаешь, как бывало:
Сперва стоят как истуканы
(О, только б хорошо пошло…),
Но вот – воздымутся стаканы
И звякнут, звякнут тяжело!
Постыла хитрая сноровка, –
Дзынь! – В настроенье рокировка.
Бокалов, рюмок узких шеек.
Дно видишь, солнце сквозь стакан.
И гравировку: «5 копеек».
Кёльн, готика. Олени, нарты.
Что было. Что сейчас. Что ждёт…
Так погадать? Раскинем карты:
У Чёрного, где жили-были.
У Белого, где гибли-стыли,
Живёшь, судьбою принуждён.
И это будет в миттельшпиле.
Ты всё узнаешь, всё подряд:
И скучный мат, и женский взгляд,
И бегство, и любезность немцев.
Значок колючий октябрёнка
И знак гвардейский на груди.
Во лбу кокарда, герб имперский.
Ремень, свинцом залита пряжка.
Халат врачебный на тельняшке
И алый галстук пионерский.
Ни смысл, ни логику событий.
Всё тянешь, – тянется не нить –
Что непредвиденно застыли –
В аморфном, коматозном штиле.
Двина Архангельск рассечёт,
С весла холодной каплей брызнет.
И Кёльн стоит. И Рейн течёт.
И книжек всех – наперечёт.
И длится сон о моей жизни.
Замкнутым кругом пошла голова.
Олово солнца листает едва.
Вот и родители снова детьми
Что твоего ещё между людьми?
Аэропорт да буфет, да вокзал –
Ты отмочил. Залучил. Доказал –
Немы, качаясь, плывут за окном
С той же дремотой, качанием, сном –
Едешь. Автобус – неведомо чей.
Плечи попутчиков. Тряска плечей.
Лиц их не видно. Дрожанье плечей –
Птиц трепетанье. Бренчанье ключей.
Плюс – над асфальтом, размытым слегка,
Чуждый чарам чёрный чёлн…
К. Бальмонт. «Чёлн томленья»
В рюмке – из варенья вишня.
Медленно, со дна, неслышно
Вместо сна всплывает – сом.
Ходит тёмной донной рыбой.
(Не спеши, не пей до дна).
И доходит – волос дыбом!:
Близок. Не даётся в руки.
Что – неясно. Вспомни, cito!²
Надо вспомнить. Но не можешь.
Перед тёмным сомьим ликом
Должен вспомнить. Но не можешь.
Ртом немым, беззвучным криком
Бесполезно звать на помощь.
И – толпой медузьи бельма.
Лишь огни святого Эльма –
Сквозь туман и сон, и мрак.
Что – неявно там, сквозь вату, –
Чёрным контуром нечётким?
Тускло светятся на вантах
Ухватись… На борт помалу.
Всё на месте? Кнехт надраен?
Встань спокойно за штурвалом.
Не спеши. Здесь ты хозяин.
И над зыбью – к дому, к молу,
К воле, к тверди, в порт, в покой.
Пусть дрожащим, мокрым, голым,
Не до жиру, не до счастья,
Полным ходом, над напастью –
Чуждый Чарам Чёрный Чёлн.
____________________________________________
¹ В буквальном и переносном, и прочих смыслах
Твой Бог состоит из букв. Звуков и знаков сплава.
Блаженного взрыва глухого меж верхней и нижней губой.
Невыразимой всуе Слова слепящей славы.
Бездны, глотающей глыбы. Бешеной силы слепой.
Твой прок состоит из рая. Утерянного Израиля.
Нездешнего Ерусалима, обещанного никем.
Там родина наша вторая – нигде, на заветном файле –
Купиною неопалимой, тяжёлой водою в реке…
Твой Босх состоит из ада: шипящих, дурашливых гадов.
Кренящихся ориентиров – чаш страшных, скрипящих весов.
Наивного неба-детсада, из верб вертограда, из сада.
Да воющих ветров эфира – досады ручного Руссо.
Твой слог означает: «Logos!», «Бог». Голос звучит твой глухо.
В ладонях, составленных плугом,
В щели меж пальцев больших:
«Во имя Отца и Сына, во имя Святаго Духа…»
(Ужели и «Матери, Дщери»?
И, может: «Во имя Души?..»)
Твой Бог состоит из слога, зеркального краткому вздоху…
Что, в ужас пришедши, бездумно ты называешь своим,
Со всхлипом ты мечешь, со смехом, – то собиралось по крохам…
Но – поздно. Относится эхом. И множится: «Элохим!..»
Сквозь Троицы координаты – трёхмерный, трёхликий, понятный –
(Все эти тихие трансы, раденья, запекшийся рот –
Зачем? Песнопения наши – порывисто, дико, невнятно?) –
Он слышит Моленье о Чаше, но только – наоборот.
В собраниях сводчатых, гулких, в закраинах, круглые сутки
К прямому эфиру готовых, с печальной акустикой мест,
Свечой освещаемый скудной, ты, в здравии полном, рассудке,
Всерьёз, как суфлёр из будки, шепчешь наверх – Его Текст.
Сеть слов – но не для человеков; ловец не людей – бери выше!..
Что ты плетёшь там с надеждой, мукою на лице?..
А он берёт выше. Всё выше!
Вот-вот перейдёт в фальцет.
Таракан ползёт – классически – в стакан.
Тень Лебядкина зависла над общагой.
Неестественным (чем кончится строка?)
Странным образом марается бумага.
Как хотел – не по клише, но по душе ль,
Под финал доставши контрамарку,
Рисковать быть спущенным взашей
По ступеням лестницы Ламарка?
По ступенькам, по углам, в чужих местах.
Тридцать семь. Стреляться неохота.
Таракан в гостях и я в гостях,
Кто ему – облава и охота.
Чёрт-те что и вправду, сей же час
Разберёмся с этим без прелюдий.
Слишком поздно и не в добрый час
Ты, старик, отправился в полюдье.
Тут себя, старик, совсем не зря
Чувствуешь немного идиотом.
Персонажем, правду говоря,
Не литературы – анекдота.
Может, как подростки, дихлофос
И себе плеснуть – чего уж, чтобы
Завершить весь ряд метаморфоз
Кафкианской, предпоследней пробы?..
Ни к чему химические средства.
Наши здесь пересеклись пути.
Я один. Всё тонет в мухоедстве.
Я всеми мыслями – на Запад.
Я всей душою – на Восток.
Мне сей отчизны сладок запах.
Я – грубо срезанный росток.
Раздвоен. Помню свой шесток.
Я славно зажил, лучше вдвое.
Я отдан был ножу кривому.
Я – саженец, я – по живому.
Рассудку, смыслу вопреки,
На что-то всё ещё надеясь,
Сомкнув ряды, примкнув штыки,
Когда «свиньёю» прёт что невесть –
Забывшись, закатив белки:
Кричащий плебс, мычащий демос, –
Читай. Лелей. Пиши. Реки.
Знай: «Ubi lingua – ibi Deus»¹.
Слова на вкус. Не сеять хлеба.
Не сеять. Лыка не вязать.
Грешу. Пишу. Как знать, как знать:
Быть может, всё же: «ibi Deus»?.
Всё зыбко. Гелиос в огне.
Лишь: «Ubi lingua – ibi Deus».
Что там во сне? – Квадрат. В окне –
Сон. Чёрный ужас. Фобос. Деймос.²
И лишь лампадкой: «...ibi Deus».
Всё потерял – и водкой греюсь.
И передать. И – ibi Deus!
___________________________
¹ Ubi lingua – ibi Deus (лат.) – Где язык - там Бог. (пословица собственного изготовления)
² Фобос (греч.) – Страх. Деймос (греч.) – Ужас. В астрономии – названия двух спутников Марса.
Жилось ли, училось – а одна строка.
Так уж получилось – знать три языка.
Всё как полагается, читаю и пишу.
(Русский не считается. Я на нём дышу).
РАЗМЫШЛЕНИЯ ЕВРЕЯ В НЕМЕЦКОЙ ПИВНОЙ
Вот город, когда-то – колония Рима².
Вот кто-то, зачем-то, по имени Дима.
Порой сам себе удивляешься: «Ты ли?»
Ну что ж, эко диво. Здесь многие были.
Два шпиля собора торчат терпеливо.
Victoria? Или заказ на два пива?
Пользительно спрыснуть вчерашние скорби:
Для Urbi одно, а второе – для Orbi!
Собор называется попросту Дом.
Да город при нём. Да я живу в нём.
Зачем я живу (в смысле – здесь ) непонятно
Ни мне, ни соседям. Не правда ль, занятно?
Я пью то же пиво, что пили когда-то
Друзья-студиозы Фомы Аквината.
Поскольку оно здесь вовек не прокиснет,
«Два светлого!» – живо и ныне и присно.
Чем хуже, позвольте узнать это, мы
Вот – свежее, пенное… Сколько же дат
Новых, с тех пор, как два года назад…
Что там сейчас? Русский путч разливной?
Положим, здесь тоже, вот в этой пивной.
Не тот, чтобы дуром переть, озверев;
Так, путч – в животе, в мочевом пузыре…
Пожалста, – сосуд мне наполнить до края.
Я здесь, в уголке мочегонного рая
Не верю (какой умилительный тост!)
Ни в зубы дракона, ни в хвост – Холокост.
Я верю в погрома зажившие раны
(Да, знаю, читал, кто такие мараны).
Я верю, что беглые – все диссиденты.
Тьмы истин моменту. В успех импотента.
Я верую в город. В собор нерушимый.
Я верую в голос народа фальшивый.
Что толку мне здраво судить это. Мерить?
Проверить нетрудно. А ну, как – поверить.
Пускай безнадежно, неумно, подсудно,
¹ Credo quia absurdum (лат.) – Верую, ибо абсурдно.
² Colonia Agrippina – ныне Кёльн.