artis-dmitrii-2016-2-1

Поэзия метрополии

Дмитрий АРТИС

Дмитрий Артис (Дмитрий Юрьевич Краснов-Немарский) родился в 1973 году в г. Королёв Московской области. Окончил Российскую академию театрального искусства и Литературный институт им. А.М. Горького. Книги стихотворений: «Мандариновый сад» (Издательство «Геликон+», 2006 г.), «Ко всему прочему» (Издательство «Русский двор», 2010 г.), «Закрытая книга» (Издательство «Авторская книга», 2013 г.), «Детский возраст» (изд-во «КП ОГТ», 2014). Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Южнорусского Союза Писателей.

Поэзия экзистенциальных путешествий, когда автор стихов по-настоящему глубок, сложен, проницателен и, главное, обладает незаурядным образным мышлением, которое я иногда называю индивидуальным авторским сумасшествием – всегда большое удовольствие для читателя. Вот и поэзия Дмитрия Артиса, на мой взгляд, такое изрядное удовольствие. Правда, зачастую с горчайшим привкусом, потому как ощущение всей трагичности жизни вам в этих путешествиях гарантировано. Впрочем, это ощущение во многом компенсируется этаким ироничным художественным прищуром автора, позволяющим почувствовать, вернее, даже почуять, что определяющим в этом поэте является его принятие жизни.

О. Г.

* * *

В январе на море смотри, смотри

и не смей глаза от него отвесть.

Только всем, что есть у тебя внутри,

можно море съесть.

Горизонт повсюду, куда ни ткнись,

завалился набок небесный штырь,

и совсем не стыдно подняться ввысь,

растянуться вширь.

Ледяную крошку запьёшь вином.

К сорока годам, как подросток, тощ,

но какая сила в тебе одном

и какая мощь!

Будто кто тебя наделил движком,

в оборот пустил, отвалил щедрот –

в январе по морю ходить пешком,

разевая рот.

* * *

Раньше сауна, лес, рестораны,

а теперь по судам, по судам.

Завелись в головах тараканы –

вот и маемся не по годам.

Не хватило для брака двужилий

всем известного слова на «ж».

Вроде толком ещё не пожили,

но своё отгуляли уже.

Адвокаты из местной конторы

закопаются в нашем белье,

в осознании снов, по которым

измеряется небытие.

Друг на друге завязаны туго –

и туда не рвануть, и сюда,

вот и выйти из брачного круга

не смогли без решений суда.

Будто чай из опилок заварен,

пьём и думаем: «Что же мы тут?»

Размножаются рыжие твари

и себя за стихи выдают.

* * *

У Бога за пазухой тесно,

и всё-таки лестно, поди,

пластами слоёного теста

лежать у Него на груди.

Забыться, отринув печали,

не ведать земной суеты,

когда упадают ночами

с небес ледяные цветы.

Его аккуратные Длани

любого к себе приберут.

Каких ещё надо желаний

святому и грешнику тут?

* * *

Какая скука в Петербурге...

Махнув от ста до пятисот,

идёшь выдавливать по букве

однообразие пустот –

писать, нисколько не вникая

в происходящее с тобой, –

ночь скоротается, такая

похожая на день любой,

когда ни воздуха, ни дыма,

живётся только тем, что пьян –

внутри тебя непобедима

страна рабочих и крестьян,

демонстративная эпоха,

и, чтобы не было смешно,

тебе должно быть очень плохо,

а может быть, и не должно.

* * *

Мы с тобой на коне,

и вокруг ни единого мрака –

эта часть бесконечности

больше законного брака.

Восходящей прямой,

по наклонной,

неправильным кругом –

и друг другом промокнем,

как сны промокали

друг другом.

По траве ли, по гравию,

чувствуя сложенность крыл,

и не важно, кто правит

и кто кому спину прикрыл.

* * *

Война, война...

А жизнь всё так же

невозмутимо хороша.

Я заложу последний гаджет,

куплю винтажный ПэПэШа.

И негде будет ставить пробы,

когда, испытывая страх,

начну расстреливать сугробы

на отдалённых пустырях.

И день, и ночь. Без остановки.

За поддержание войны

меня погладят по головке

все коммунальщики страны.

Займётся болью поясница,

ладони сточатся до дыр –

погибну я, и мне приснится

весна, похожая на мир.

* * *

Приятен глазу белый цвет,

и я, весь в чёрное одет,

как неопознанный объект,

пересекаю: а). Проспект;

b). Тротуар; Тропинку – с);

газон с бордюром на торце...

Пересекаю (сквозь дома)

дворы, знакомые весьма,

затем – соседние дворы,

где не бывал до сей поры,

кусты, мосты, торговый ряд,

пересекаю всё подряд,

вокзал, газон один ещё –

он с тротуаром совмещён,

фонтаны, улицу, опять

газон, киоск «Союзпечать»,

эпоху, звёздочку в окне,

петра на бронзовом коне,

театры, площади, музей,

врагов, приятелей, друзей,

свободным шагом, на бегу,

пересекаю, как могу,

любовь, которой много лет,

любовь, которой больше нет,

и – выхожу на белый свет.

* * *

Не за горой, так за туманами,

под горизонтами чужими,

питаясь хлопьями овсяными,

когда-то жили, не тужили.

Поля, изгибы полумесяца,

равнины, выверенность кочек...

И мне хотелось не повеситься,

но с этим как-нибудь покончить.

То разворачивалась музыка,

то затихала, слышно еле,

и, будто крылья кукурузника,

ложилась в облако постели.

Ценилось большее за меньшее,

когда, подобно клавесину,

звучали песенки о женщине

и было одиноко сыну.

* * *

Куда бежать,

когда – тебе приснившись

вот этой ночью, этой вот зимой –

не ощущаю радости всевышней

и гордости не чувствую земной?

Каким галопом

вспенивать сугробы,

какие посетить монастыри,

шатаясь и расшатываясь, чтобы

хотя бы вера грела изнутри?

Пока ты спишь,

пока ещё настенных

светильников не вспыхнули бока,

пока ты спишь и видишь сон пока,

я по другую сторону вселенной

лежу в обычной позе неизменной,

разглядывая контур потолка.

* * *

В каком-нибудь избыточном раю,

где днём и ночью зреет чечевица,

зима наперекор календарю

к началу майских праздников

случится,

появится отчаянно, легко,

внезапно, как желание проснуться,

сгущённое польётся молоко

из облака похожего

на блюдце,

изогнутого облака, – и тут, –

пяти-, шести-, семиконечный атом

блеснёт своим божественным

распадом

и сызнова прокладывать маршрут

заснеженные мальчики пойдут

по самой главной площади

парадом.

* * *

Останься в одиночестве моём –

в моей высотке с выходом во дворик,

тот самый, где зацветший водоём

богат форелью на Великий вторник.

Влюблённому влюблённую в него.

Сжимается кольцо меридиана,

и над Москва-рекой, и над Невой

уже взошли туманы Иордана.

Неприхотливой женщиной, одной

единственной касавшейся престола,

останься, как религия, основа,

и в День благоволения – седьмой,

когда асфальт покроется землёй,

настанет Воскресение Христово.

* * *

Собака на коротком поводке,

газоном ограничена дорога

и жизнь моя, как в адресной строке

за три копейки скачанная прога,

теснится, ужимается, едва

вписавшись в общепринятые рамки.

Не слышно птиц, пожухлая трава

Топорщится, и солнце без огранки.

По тротуару мимо фонарей,

ларьков, заборов, мусорного бака,

хвостом виляя, шествует собака,

и поводок ослаблен, и за ней

трусит старушка голубых кровей,

услужливо отстав на четверть шага.