jaroshevsky-efim-2017-1-1

Поэзия диаспоры

Ефим ЯРОШЕВСКИЙ (ГЕРМАНИЯ)

Родился в 1935 году в Одессе. После окончания Педагогического университета работал в школах и вузах Одессы преподавателем русского языка и литературы. Первые поэтические публикации относятся к 80-м годам прошлого века. Стихи и проза публиковались в журналах «Арион», «Крещатик», «Октябрь», «Новый мир», «Дети Ра», «Артикль» (Израиль), в антологии «Освобожденный Улисс» (Москва, 2004) и других изданиях. В 2001 году в Одессе, достаточно поздно, выходит первая поэтическая книжка автора «Поэты пишут в стол». Роман «Провинциальный роман-с» был написан в 70-80 годах, впервые опубликован в Нью-Йорке в 1998 году, позже переиздавался в Одессе и Петербурге. Лауреат Международного конкурса «Сетевой Дюк» (Первые премии в номинациях «Поэзия» и «Большая проза», 2000–2001 гг.), в 2006 году – муниципальная премия им. Паустовского (Одесса) за книгу «Королевское лето». Кроме того изданы «Холодный ветер юга» (большая книга стихов, 2010), «Непрошеная речь» (стихи, 2015, лонг-лист «Русской премии», 2016). С 2008 года автор живёт в Германии (Котбус).

Замечательный прозаик и поэт Ефим Ярошевский обладает своим, ни на кого непохожим лицом, своим голосом, своим неповторимым мировидением. Он всегда смел иметь независимость суждений. Такому места в советской литературной жизни не нашлось, и это было платой за его внутреннюю свободу. «Поздней славы коготок царапает, не раня…» – писал Давид Самойлов. К Ярошевскому признание профессиональной среды пришло давно – те, кто был знаком с его стихами, цену им знали. С переменами в жизни страны (стран) его творчество стало доступным широкому читателю. Свобода поэтического жеста, интонационная раскованность, поэтический взгляд, охватывающий своими ассоциациями огромное пространство жизни, вызывают отклик в душе благодарного читателя.

Д. Ч.

СРЕДА ОБИТАНИЯ

* * *

Тоска по осени…

Рвёт провода восточный ветер.

Страна осенняя дрожит на белом свете.

Там курит трубочку медлительный генсек,

валяет дурочку известный гомосек,

и рубит тумбочку сибирский дровосек…

(лесоповал мне друг, но враг полей и рек!)

Трава измучена, река зализывает раны,

и пляшет кришнаит

в предчувствии нирваны.

…………..

Спецназ по осени уже людей считает…

по пням, по сосенкам страна прогноз читает.

там дети курят травку втихаря,

там звёзды падают в холодные моря…

и избы светятся

в преддверье января…

* * *

Смеркается… на улице мороз

скопление созвездий и берёз.

Уже пробрал Снегурочку мороз,

до возбухания грудных желёз,

до синевы, до поздних зимних гроз,

до звёздных сумерек в пупырышках,

до слёз…

Простуда, миазит, туберкулёз.

…………..

Там до сих пор стоит зарёванная Ева,

вкусившая плодов сомнительного древа.

Глядит испуганно направо и налево

и ждёт автобуса беременная Дева...

* * *

От тёплого хлеба и нищей сумы –

до звёздного неба, где все спасены.

От спелого лета,

от белого Фета –

до грозной метели и трезвой страны...

От тихого Дона – до тихого стона,

от Волги – до волка…

и вечной вины.

* * *

Ледяное в лугах Лукоморье,

калорифер согреет леса...

Утопая в поверьях и в горе,

проступает зари полоса.

Там, где кофе был жёстко размолот,

сделан первый горячий глоток…

Где ножом Митридат был заколот

и закатан в цементный каток.

Там рванулся в снега Ломоносов,

Соломон комсомолу не рад…

Вся Москва, посинев от заносов,

завершает осенний парад.

ИЗ ЦИКЛА «СЕРПЕНТАРИЙ»

* * *

Виноградная давка в давильне мира,

полуголая девка в разгаре пира,

подноготная лавка в ногах кумира,

там гуляет кафка вокруг овира…

Карнавальные лавры в подвалах духа,

повариха мавра, зима-старуха…

Грозный мрак холокоста, голодная вьюга,

мировые погосты

да метель-подруга…

* * *

Не слушай отрока, не чествуй водолея!

Играя стёклами над впадиной пруда,

зелёным паводком над родиною рея,

белела облаков летучая гряда…

Но грозный увалень таинственного брега

туманом северным заворожил стада…

Где по ночам скитается орда –

без сна, без отдыха, (без чести, без стыда!),

там в звёздах катится

небесная телега,

храня и пестуя ночные города………

* * *

На губах томится Бах,

и слезой сочится вереск.

Где треска идёт на нерест,

там бессонница и страх.

Рыба тает на кострах

(стирка маек и рубах),

где луна ползёт на берег,

рыбки в маленьких гробах

засыпают без истерик.

Соль на девичьих губах….

* * *

(фрагмент)

… И наша Россия не наша,

и спят в опустевших гробах

знакомая Чехова – Маша

и бедный барон Тузенбах.

Сквозь кружево пауз и реплик

Тригорин уходит в туман,

за пулю хватается Треплев,

Шарлотта стучит в барабан.

Дымится вдали синагога,

и в холоде страшных равнин

еврей уповает на Бога

и верит в судьбу славянин.

Поклонимся вечной отчизне.

Натянуто время – струной!

Концертная слава при жизни,

посмертный костюм ледяной…

* * *

Вселенским ужасом полны

ночные крики паровоза,

и недописанная проза

страдает комплексом вины.

И я с отверженным стихом

Стою у врат чужого храма.

Нет никого…

Уснула мама.

Я снюсь ей. Бедным пастухом.

* * *

Пока идёт война, витийствует оратор.

Рим кончился –

и некому качать гражданские права.

Приходит подшофе любимый император,

и мягко стелется дельфийская трава…

Но очень жёстко спать

в подножии у трона,

на бархатной щеке убийцы и патрона.

……………

Мы пьем дыханье мглы и грозных песнопений

и тайных прихотей своих не узнаём.

Нам страшен рёв толпы сквозь крики наслаждений,

но милой родины своей не предаём.

Опустоши бокал и выплесни остаток –

в огонь, в очаг, в пожар, где корчится чума…

Пчела-невольница, отяжелев от взяток,

летит над городом. И сходит мир с ума.

…О, древо мужества! над жирным чернозёмом

летает божество и смерти, и беды...

Напрасно ты бежишь – мудрей остаться дома,

где пламя очага, где Чистые пруды,

где хлеба и воды вполне достаточно,

где тихие сады родных библиотек,

где всё давно знакомо,

где стриженых овец кудрявые ряды,

где лица прадедов и варваров следы…

И где достаточно,

по смете предзавкома,

запасов совести, и чести, и еды.

…

Там ходит Бомарше, с ним Фауст молодой

и старец ветреный, трясущий бородой…

* * *

Дождям приедается капать

об этой осенней поре.

Там ходит простуженный папа

и кашляет кот во дворе.

Погода испортилась за ночь,

задёрнуты шторы в Кремле.

«Зачем ты, Василий Иваныч

Чапаев, гуляешь во мгле?»

Затем, что горячее лето

Улиткой свернулось в дубах.

Уже продаются билеты

На осень в стеклянных гробах.

Подпорчено что-то в природе.

Туманится месяца лик.

Навстречу неясной погоде

несётся безумный комбриг…..

* * *

С партитуры усталого негра

каждый слизывает свой блюз

здесь прошла шоколадница Энгра

(Лиотара, знакомого венгра)

и сказала: я тороплюсь!

Деве минус, а мне плюс.

Я уже давно не колюсь,

не читаю на ночь Коран,

не курю золотой кальян,

не базарю… (правда, Колян?)

Ухожу в предрассветный туман,

рву цветы с земляничных полян,

не тревожу больных землян.

И стираю, впадая в азарт,

неприличное слово с парт

(а под партой – Камю и Сартр)…

…..

Я снимаю заморский фрак,

избегаю уличных драк,

выпадаю в сырой овраг,

попадаю в чужой теракт.

За окошком – промозглый парк…

На пороге – Матвей и Марк.

Выбранные места из переписки с богами

или СТАНСЫ СРЕДИ ЗИМЫ…

РАЗГОВОРЧИКИ С НЕБОЖИТЕЛЕМ

одному поэту…

И. Б.

Я тебе подражаю только сегодня.

На тебе, должно быть, печать Господня.

Всем известно: Муза – большая сводня

Невозможно дважды – и в ту же реку.

Эта жизнь превращает меня в калеку, –

помогите увечному человеку!

……………………

Там, где каждый твой сокамерник – смертник,

где закат над Нарвской заставой меркнет,

там тамбовский волк тебе не соперник,

лишь балтийский ветер тебе напарник,

только звёзды одни

и ты – Коперник.

Там того и жди, что ворона каркнет

да товарищ в сердцах за решетку харкнет.

Там свободой уже давно не пахнет.

А когда в небесах разверзнутся хляби,

скажет дядя Исак (он мудрец и рабби):

«Время близко, поздно кричать о драме.

Ибо самое время вспомнить о маме.

Ибо самое время – кричать о потопе.

Жаль, что нет кипы в твоём гардеробе:

ты надел бы – и жил бы себе в Европе».

…..

Там сосед твой с утра не вяжет лыка,

в двух шагах от Петра не услышишь крика,

там с утра в стране назревает драка,

там опасно жить и любить вне брака

(вижу слабый свет в глубине барака).

Бойся, девочка, всяких прохожих дядек,

не бери из нечистых рук шоколадик,

не ходи одна в этот детский садик.

Не смотри на мир, раскрывая ротик.

Хорошо, если доктор просто невротик,

а не злой маньяк и не старый педик...

Так и будешь писать, как в отчизне плохо?

Дескать, нет там выдоха, нет и вдоха,

и стоят дома со времён Гороха,

на дворе зима – такова эпоха…

2

… там горят дерева, как посланцы духа,

там в крови голова, в головах разруха,

там качают права, а в делах – непруха.

Запасают дрова старик да старуха…

И свистит метель в небесах и бронхах.

Ростропович летит на великий конкурс,

Солженицын и Бёлль

покидают Франкфурт,

за родной бугор улетят во фраках –

и ищи их потом в чужих оврагах...

Высоко в небесах самолетик кружит,

шмель сидит в волосах и ни с кем не дружит,

спит царевна в лесах и о князе тужит,

и тамбовский рысак ей надежно служит.

И Гвидона тоска не напрасно гложет,

от такой картинки его корёжит.

За окошком зима свои хлопья вяжет,

скоро дева войдёт – и как карта ляжет...

Стюардесса, споткнувшись, падает в кресла,

до сих пор там лежит, раскинув чресла,

кабы к ней подойти – давно бы воскресла

(но её будить не имеет смысла).

…………….

У тебя там дела, ты, наверно, занят...

Вьюга в здешних лесах давно партизанит.

Подожди, пока соберётся саммит,

и увидишь всё своими глазами.

В этом мире нет ни низа, ни верха,

на плечах тирана седая перхоть,

по законам Корана – куда б ни ехать,

всё равно бараном придётся бегать

и жевать травы молодую мякоть

да над каждым цветком

холодеть и плакать…

……………………

Над Германией дождь,

и в России слякоть...

…………….

Нам пора... До свиданья, мой друг Иосиф!

Поэтический лес редеет от просек.

(Я здесь тоже живу, отчизну бросив.

Если крикнут: домой! –

я скажу, что не против.)

Нешто мало равнин на просторах Рассеи?

Инородцы, блин, там прочно засели.

Как их только терпит страна доселе?

Мы их где-то снова прочно расселим

среди диких скал и цветущих расселин.

А когда трава взойдёт из проталин,

им помашет ручкой товарищ сталин...

…………..

На пороге зима, на улице ветер.

Мир не сходит с ума, он высок и светел,

величав и сед, как писатель Федин.

Он едва ли жив, но уже безвреден.

...Мы с тобой заболтались. Луна в зените.

Если что, обязательно позвоните.

Ася Додина, Слава Полищук¹. «Что Остаётся XXVI (Птица)».

Смешанная техника/холст, 42-96". 2016 год.

¹ Информация о художнике приведена в разделе «Художник номера».