puzirevskay-lada-2-1

Поэзия метрополии

Лада ПУЗЫРЕВСКАЯ

Родилась в Новосибирске (1969), выросла на Дальнем Востоке, жила в Новокузнецке, Санкт-Петербурге и других городах. В 1995 году окончила Новосибирскую Государственную Академию экономики и управления, большую часть трудовой биографии посвятила часовому бизнесу. Стихи публиковались в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Ковчег», «Дети Ра», «Аэрополис», «Литературной газете», «Вечернем Новосибирске» и других изданиях. Автор трех книг: «Маэстро полуправды невсерьез» (2004, Новосибирск) «время delete» (2009, Санкт-Петербург) и «Последний десант» (2010, Таганрог).

* * *

Лишь остынет в сердцах новый год,

зацелован фанами,

накрываясь елейным шлейфом хмельных речей,

задохнувшимся эхом в сумраке целлофановом,

перебором горячечным –

если бы горячей.

Всё принцесса, пора

собирать реквизит,

горошину –

что ни сказочник, то бездомный космополит.

Время наше уходит молча,

не по-хорошему,

только камень за пазухой

ёкнет как,

заболит.

Заболеет забытым и богом и чертом городом

предпоследний герой,

не мал впотьмах,

не велик,

величает перинным калашный ряд – верно,

скоро там

не останется ни паломников, ни вериг.

А своих от чужих всё трудней отличать

по репликам,

по разбитым туфлям, обтрепанным обшлагам,

очертаньям теней,

прикипевшим навек к поребрикам

у забитых дворцов, похожих на балаган.

Скоро скажется сказка –

тебе бы терпенья, странница,

без запаса бодяги блажь разводить сезам.

Подкидная судьба-горошина,

что с ней станется,

если с дури поверит стража твоим слезам?..

каста

Где саду цвесть – белеет остов,

а мы краснеем для контраста,

лазутчики из девяностых,

нас – каста.

Неприкасаемая свора,

в напрасной нежности жестоких

солдат, не вынесших фавора,

не стойких.

Так высоты все ниже градус,

и будто нет звезды позорней,

чем та, что выпала на радость

в наш лепрозорий.

Лечить отпетых нет причины,

и что в сердцах не налабай ты,

мы – сто пудов – не излечимы,

нас килобайты.

В анамнезе – сто строчек в ворде

за тех, кто не успев наспамить,

за скобки вынесен – подводит

нас память.

Мы все еще on-line – на случай,

когда забыв про чад и жен их,

провайдер свыше свистнет

лучших

из прокажённых.

* * *

Ведь не с нами цунами, что же трясет-знобит

поднебесный ковчег, стартующий в Урумчи,

и зазор между снегом и небом похож на бинт

наливаясь пунцовым светом.

Молчи, молчи

про последний приют –

тут что не тюрьма, то скит,

а попробуй в сердцах надеждой не заболей,

окунаясь в чумные глаза лубяной тоски,

пропадая в краю не пойманных соболей.

Лягушачья не меркнет слава – из кожи вон,

не святую являя `заполночь простоту –

словно родинки, помертвевшие на живом

огоньки за бортом, потускневших небес тату.

Пусть по жизни уже не светит, факир зачах,

поле лётное – словно вымерло – по прямой

переходит в трофейных сказочных кирзачах

безутешный царевич с бряцающей сумой.

Что невесел-то?.. Реквизита с чужих болот

нанесло на три сказки – лучше не городи

про залётные стрелы, волшебный автопилот

и застенчивых жаб, пригревшихся на груди.

По колено здесь всё – сугробы и горе. Впрок

только водка и хлеб, да вечная мерзлота

обесточенных глаз,

лёгкий флирт и тяжёлый рок,

да зияющий выход `за борт – дерзай, латай.

там, где нас нет

там, где нас нет, и не было, наверно,

где даже сны – пиратский фотошоп,

и воет ветер в брошенных тавернах –

там хорошо.

где нас уже не будет – там, где мы

в нелепых позах,

не лишенных шарма,

взлетали с арендованной с кормы,

карманную прикармливая карму.

и уплывали в ночь неправым галсом,

где рыбы мрут от съеденных монет –

о, как же ты блистательно ругался,

что счастья нет.

верстая стих запальчиво запойный,

смерть прогибалась радугой-дугой –

ты про меня, пожалуйста, запомни

другой, другой.

на расстояньи наши взгляды вровень.

так хорошо, что дальше – не сослать,

а то, что мы одной бродячей крови –

так не со зла.

мело во все пределы по полгода,

бросались тени замертво на снег –

ты глянь, какая выдалась погода

там, где нас нет.

такая ночь

Такая ночь – хоть закажи оркестр,

не видно нот и проще утопиться,

когда бы не

с упорством летописца,

считая вслух проталины окрест,

банкует март –

на игровом столе

вчерашних блюд большие перемены,

убитый скрежет передач ременных

впрок на сто лет.

С пейзажем за окном накоротке

страна моя, как схима именная,

спит,

паводок держа на поводке,

напоминая

рисунок хрупких вен один в один,

не выдержавших вирусной нагрузки.

Переводи мой свет,

переводи

на русский.

Предательски нахлынувший бетон,

а дна все нет,

как будто запретили –

целуя след линяющих рептилий,

дрейфует обезумевший планктон,

а ты плывешь в оранжевые сны,

страх оставляя ниже по теченью,

растаявшей палитры боттичелли,

усталый кровник ряженой весны.

В такую ночь без музыки ни зги,

жгут летописи желтые страницы,

горят колосники, поля, станицы.

Хоть ты не сгинь.

гуси-лебеди

подрастает луна – полумесяц к полуночи канет,

нам отказано в птичьих правах,

вышибающим клин,

но подмётные сны, как монеты, под утро чеканит

вещий стрелочник-март, до того тут его допекли.

жить взаймы у весны я до талого поберегусь, и

сочинять судьбоносный сочельник –

пора-то пора,

но с фарфоровых гор улетают последние гуси

в никуда без любви, косяком избежав топора.

в посеревшую тьму очарованно выкатив зенки,

отпевает зима свой последний дорожный навет,

Бог не в помощь,

но сказочник наш

из волшебной подземки

не выходит на свет, никогда не выходит на свет.

это родина, браза – чем только её не кропила –

обмирает земля, растранжирив трофейный елей,

не смотри на меня, на исходе не только крапива,

на исходе без веры, мой мальчик, всего тяжелей.

хуже нет отступать без надежды, забитых бросая,

прижимая к промёрзшему нёбу последний жетон –

как тут не подогрей, но судьба к турникету босая

доведёт с ветерком, по пути схоронив решето.

чудеса в решете застревают на вечном вопросе,

рассыпаются бисером – тысячей мелких «to be»,

и летят гуси-лебеди вдоль керамзитовых просек,

и никто не заметит, когда ты взаправду убит.

иероглиф

Просыпаясь случайно, не подойдёшь к окну,

не зажмурившись –

там такое, глядь, мураками.

Не забудь меня здесь и не оставляй одну

на весу разводить несусветную тьму руками.

Мне ли мёртвые сны рассаживать по плечам,

не умеющей толковать, токовать, молиться?..

Чай всё крепче – шафран, бергамот, мелисса,

всё едино – февраль не сахар, печаль-печаль.

Пусть не винные карты стопочкой на столе,

злое сердце уже не выдержит дележа, блин,

зги не видно до марта, а я не была сто лет

в тихом городе, где паркуются дирижабли.

Заметённые тёмным улицы всё стройней,

голосуют в ночь то ли призраки, то ли тени.

Помню, как провожала –

видно, не долетели,

заблудившись в по пояс белой моей стране.

Не прикроет в метель стеклянная береста –

у нечитаных книг страницы дотла продрогли,

и письма не напишешь –

как буквы не переставь,

получается индевеющий иероглиф.

ломка

то ли ангел с небес посаженный на иглу

в предвкушении света белого навесного

оказался ни разу не падшим

не так уж глуп

по большому счету затеял в сердцах игру

то ли снова

стынет кровь с молоком дорогою в облака

прикипевшая к килобайтам и децибелам

кочевого норд-оста транзитом на Абакан

под линяющим флагом, который не стал

пока

белым-белым

нас не много тут по периметру в два ряда

вот и носит земля до срока

не слишком рада

не умеющим в поле нечистом зазря рыдать

чередою кукующих призраков забредать

в сны комрада

самопальная дурь

опальная смерть в шприце –

в кайф двуглавая птица мечется, залетая

на палёном сырце, снова взятая на прицел

жизнь с чужого плеча на каждом её птенце

как влитая

отбываем по жизни в хлипких товарняках

всем приходом

по следу беглого счастья злого

матереет тоскующий клоун в проводниках

но в конце тоннеля нам светит наверняка

то же слово

декаданс

Отыграли по полной, сдаваться пора на милость

ёлопалой стране, победившей в "что–где–когда".

К перлам первых дождей

раз –

не сразу, но обломилась

тупиковая ветка в простуженный декаданс.

Хоть трава не расти по следам ледяных ристалищ,

кто б там, вестью напрасной махая, не поджидал,

ты с языческой страстью

свой майский букварь листаешь,

тянешь влажный сиреневый вечер, как божий дар.

С подрастающей тенью подробно срастаясь швами,

не крести календарь и знамений не отмечай,

слишком весел и зол к изумленью небесной швали,

а меча не принес – так и сгинешь не от меча.

Спросят – не отвечай, ни за что горизонт заштопал,

ни куда белый свет год за годом перетекал.

Пой, покуда не пойман –

никто не поймет за что пал

под молитвенный щебет с восторгом еретика.