2019-3-1

Поэзия метрополии

Дмитрий ЛЕГЕЗА

Родился в Ленинграде (Санкт-Петербурге), закончил медицинский институт, кандидат медицинских наук. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза российских писателей, один из основателей и редактор ЛИТО «ПИИТЕР», организатор международного литературного фестиваля «Петербургские мосты». Автор сборников «Башмачник» (СПб, 2006), «Кошка на подоконнике» (СПб, 2010), «Картины изменчивого мира» (СПб, 2017). Печатался в журналах «Знамя», «Аврора», «Северная Аврора», «Зинзивер», «Бельские просторы», «Сибирские огни», «Интерпоэзия» (США), «Новый берег» (Дания), «Arquitrave» (Колумбия), «Шо» (Украина), «L’immaginazione» (Италия), «Mange Monde» (Франция), «Pratik» (Непал) и пр. Стихи переводились на английский, польский, французский, испанский и итальянский языки. Принимал участие в различных литературных фестивалях, в том числе в Канаде (Труа-Ривьер), Аргентине (Буэнос-Айрес), Никарагуа (Гранада) и др.

Дмитрий Легеза смотрит на этот мир и в человека (в мир и на человека) то ли сквозь дьявольский прицел, то ли через окуляр Господа. Стихи поэта зачастую страшны и одновременно спасительны. Ад и Небо, Жизнь и Смерть, наполовину Жизнь и наполовину Смерть, жертвенность и порочность, Жизнесмерть, ужас и внутренняя ирония, которая избавляет от ужаса. Все эти Дантовы аллюзии в поэзии Дмитрия Легезы далеко не случайны. А что человек? А человек в стихах Легезы вроде бы и отверженный, отвергающий. Он, кажется, и подл, и мал, порой не больше насекомого, но и неизмерим, безграничен, бесконечен, ибо он способен преодолевать весь этот ужас и, невзирая на инфернальный грохот, слышать далёкий серебряный звук.

О. Г.

* * *

В Архангельске дожди. Гостиница «Двина»

Готовится тонуть, задраивая люксы.

Соседние дома уже достигли дна

И шлют сигнал, что наверху не лучше.

Зато внизу еда и те же города,

Подонки есть, но их и ранее хватало,

«Мы ж рыбная страна, давайте все сюда»,

Но капитан «Двины» не слушает сигнала.

Канадку засмолив, он думает про тех,

Кто верность сохранил гостиничной присяге –

Уборщица Наргиз и спившийся портье,

И менеджер Олег, и грузчики-салаги.

А девочка одна, что так была близка,

Что с биркой на груди работала у стойки,

Покинула «Двину», теперь она – треска,

Подруга вожака некрупной рыбьей стайки.

БЕЛОРУССКОЕ

Что такое дорога в лесу?

Безмятежности тяжесть большая.

Я иду и конфетку грызу,

Кое-как тишину заглушая.

А у вас, говорят, замело

Петербурга дворы и болота,

А ещё агитируют зло,

А ещё отравили кого-то.

А ещё опустела казна,

Император кричит на бездарных

Исполнителей. Здесь же сосна

И какой-то колючий кустарник,

И далёкий серебряный звук,

Будто звон колокольный с Коложи.

Жаль, дорога кончается вдруг,

И конфета кончается тоже.

ЧУЛОЧКИ

Матроски, стриженые чёлочки,

Смешные детские рисунки,

Но мне запомнились чулочки,

Они крепились на резинки.

Страна гудит, страна на марше,

Пыхтят станки, летят ракеты,

А мальчики из группы младшей

В чулки позорные одеты.

Как будто все открыты дали нам,

Твори миры, решай задачи,

Но разве можно быть Гагариным

В чулках сползающих девчачьих?

Пока над подлыми застёжками

Мои сопели одногодки,

Я истерил и топал ножками,

Истошно требуя колготки!

ИЗГНАННЫЕ

Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи

Наизусть? И те, кто знает,

Уцелеют ли они?» – «Это забытые, –

Тихо сказал Данте, –

Уничтожили не только их тела,

их творения также».

Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться.

Пришелец

Побледнел.

Б. Брехт «Посещение изгнанных поэтов», пер. Б. Слуцкого

Хотел придумать рай для поэта – и вот тебе на:

Ни пиров Валгаллы, ни сочных гурий Джанната.

Только ранняя осень и домик над озером, и луна,

Кисточки, тушь, бумага – большего и не надо.

Наблюдать за дорожкой лунной, слушать шорохи камыша,

Рыбы тихий плеск да птичий крик над водой,

Так сидит поэт и кисточкой, не спеша,

Он выводит строки – одна прекрасней другой.

И приходят друзья – Вергилий, Овидий, Дант,

Пьют вино, головами кивая, – ты гений, блин!

А потом я внезапно взял и придумал ад –

То же озеро, кисточки, строки... но ты один.

ЛЫСЫЙ АНГЕЛ

Твой ангел лыс как чёрная дыра,

Он первым поднимается с утра

И бьёт тебя по голове калечной:

– Я честно охранял твой сон земной,

Побудь со мной, поговори со мной,

Корми меня, ленивый подопечный!

Твой ангел лыс как чёрная дыра,

Он весь – посланец света и добра,

Отмеченный прекрасным аппетитом.

Смотри, не подведи его, герой,

Надень штаны, всю кухню перерой

И миску подходящую найди там.

Ты не готов, ты выпивал вчера –

Там развлекались гении пера

И томная читала поэтесса.

Красавицей увлёкшись молодой,

Ты позабыл купить пакет с едой

Для ангелов избыточного веса.

ОРГИЯ МАТЕМАТИКОВ

Вы не понимаете, ну как вы не понимаете,

Не знаете, ругая воров и творцов пенсионной реформы,

Какие страшные оргии устраивают математики,

Маленькие адепты гигантских формул.

Ни прокуратура, ни следственный комитет,

Ни даже всемогущая ФСБ

Не могут поймать математиков, а если и ловят, то те

В протоколах пишут: «Возьмём отрезок AB,

Расположим его на окружности,

Центром которой является точка О...»,

И следователь убеждается в своей ненужности,

Он не способен доказать ничего.

А математик всё доказывает без адвоката,

На любые случаи имея тысячи теорем...

Математик каждую пятницу едет за пределы МКАДа

На дачу, обозначенную на карте как точка «М»,

Где его поджидают коллеги, угрюмы и бородаты,

С графином водки в виде хрустального интеграла.

Математик берёт интеграл, закусывает салатом.

Им подвозят математичек (ФМШ тут за два квартала).

И тогда начинается нечто – мороз по коже,

Жуть во славу Эйлера, Перельмана и Фибоначчи...

И разоблачить математиков способен только такой же,

Но предателей вычисляют рано. А как иначе?

КУДА ПОЙДЁТ РОССИЙСКИЙ ГАЗ

Кстати, вы знаете, куда пойдёт российский газ?

Конечно, вы ничего не знаете.

А ведь наше правительство заключило секретный контракт

О строительстве нового газопровода.

Какие там Северный или Южный потоки, эти детские забавы,

На самом деле всё гораздо серьёзнее,

Ведь наше правительство подписало договор с Владыкой Тьмы

О строительстве газопровода «Адский поток».

Какие там Польша, Германия, Турция... Нет, мы будем поставлять газ в Ад,

В самое пекло для разогрева котлов, в которых мучают грешников.

Такой договор наше правительство

Подписало собственной кровью.

Наши трубы пойдут в глубины земли,

Они уже идут в глубины земли,

То, что взято из самых глубин, возвратится под землю.

С той стороны обещали помочь.

С той стороны обещали,

Что в ответ на поставку голубого топлива

Всем российским чиновникам

Облегчат посмертные муки.

Говорят, кое-кто из церковных иерархов

Уже благословил строительство.

Ведь это так важно,

Что на том свете

Можно жить, как на этом,

Пока не кончится газ,

Пока не кончится газ,

Пока не кончится газ.

В КАЖДОМ КЛАССЕ БЫЛ БОТАНИК

Ау, ау, ну где жы ты, ботаник,

Твоих очков, гербариев твоих

Нам, дуракам, сегодня не хватает,

О, как некстати ты затих,

В каких садах, среди лесов каких?

Мы были все самбисты и гимнасты,

Разрядники циничные слегка,

А ты молился богу Теофрасту,

Заучивая формулу цветка.

И всё, дружок, пока.

Лежи себе на белом цветоложе

В красивом ботаническом раю,

Мы более тебя не потревожим,

Не отберём амброзию твою...

We all are missing you.

ОФИСНЫЙ PROMOTION

Окуклился сотрудник Раппопорт,

Теперь он станет яркокрыл и нежен.

Мы думали – уехал на курорт

Или больничный взял, так нет же, нет же.

Он помещён в отдельный кабинет,

В условия телесного комфорта,

Где влажно и тепло, и мягкий свет

И на диване – кокон Раппопорта.

Окуклилась Егорова, она

И раньше не особенно хотела

Быть менеджером среднего звена,

Завидуя начальнице отдела.

Окуклиться готовы Федорук,

Карапетян, Потапов и Лучинкин.

Один лишь я, уткнувшись в ноутбук,

Сижу – забытый кандидат наук,

Оставленный на стадии личинки.

* * *

Одного молодого поэта упрекнули

В недостаточной плотности текста.

С тех пор молодой поэт стал уплотнять и уплотнять свои тексты,

Пока не добился максимального –

Каждое его стихотворение

Становилось маленькой чёрной дырой.

Будучи опубликованным в толстом журнале,

Стихотворение начинало втягивать стихи других авторов,

Затем прозу и даже критику.

В конце концов втягивался и сам журнал.

Так пропало несколько известных толстяков.

А вы говорите, денег не хватает...

* * *

Антон Поликарпович умер

И стал понимать свою кошку

И свинку морскую, и даже

Алоэ шипастый и пыльный.

Они ему долгие годы

Шептали, шипели, шуршали,

Мяучили в красное ухо,

В огромное ухо, а он

Хоть раз бы напряг свое ухо,

Напряг или, может, расслабил

Хоть раз бы, но был суетливым,

Веселье и деньги любил.

Антон Поликарпович умер

И слышит: «Привет, Поликарпыч,

Ты многое понял, но поздно,

А мы же тебе говорили...»

CAT AND PATERSON

Включили кино про Патерсона.

Кошка глядит, прижимая уши,

Она стихами потрясена,

Кошка – любитель Джармуша.

Патерсон пишет в секретном блокноте

Про спички и женщину что-то,

У кошки секретного нет блокнота,

И даже обычного не найдёте.

Кошка – тоже поэт, но лежачий,

Кошка – тоже поэт, но кошачий,

Возможно, она – Ахматова

Измерения пятого.

Из мягкого кресла мы смотрим кино,

Но слышать двуногим, увы, не дано,

Как там, в измерении пятом,

Читают котам и котятам:

«Славный мурлыка, прыгун и бегун,

Где ты теперь, сероглазый мейн-кун.

Спрыгну с лоточка, себя оближу,

В серые глазки котят погляжу...»

* * *

Ангел-бабочка Маруся

Всё порхает и поёт,

Ожерелье белых бусин

Разорвала – раздает.

Получи-ка, брошенка,

Жемчуга горошинку.

От тебя ушла жена?

Вот чудесный шарик – на!

Ангел-бабочка Маруся

Ах, воздушный акробат,

Не жалея белых бусин,

Раздаёт их всем подряд.

Даже зэку Кузину

Подарили бусину,

Тот её закинул в снег.

«Счастья нет» – смеется зэк.

* * *

Ты будешь прозябать на пенсии,

В сенильном маяться маразме,

Когда Российская Поэзия

Тебе предъявит за харассмент.

Мол, двадцать лет тому назад её

Ты обнимал и что-то мял ей,

Нерукотворной блазнил статуей,

А на поверку вышел мямлей.

Ни пули, ни петли, ни лезвия

Не выбирал – и жил-то вяло,

Теперь ответишь за Поэзию,

За годы, что она страдала.

СЛУЧАЙ

«На войне случается всякое.

Так однажды сержанту Николаю снарядом

Оторвало правую руку, правую ногу

И полголовы разворотило (конечно же, справа).»

Лежит сержант Николай и сквозь шок болевой

Думает развороченной головой:

– Был я человеком, а стал половиной,

Кровь моя перемешана с глиной,

Вот я умер наполовину, сейчас умру целиком,

Стану облаком белым, ах, скорей бы стать облаком... –

И не видит сержант Николай, превращаясь в ничто и дым,

Как белые санитары идут за ним.

А за линией фронта – поле, на поле минном

Рядовой лежит – он тоже стал половинным,

Усечённым слева кусками кусачей стали,

И зовут его Николаем. Точнее, звали,

Потому что душа Николая, та, что цела,

Потихоньку уходит, то есть почти ушла.

И сейчас Николай превратится в ничто и дым...

Но приходят два санитара за рядовым.

....................

«Доктор Франк доволен. Группы крови совпали.

По всем параметрам эти двое подходят друг другу.

– "Идеальная пара" – шутит доктор Франк.

С хорошим настроением он идёт в операционную.»

...................

Человек на кровати, вокруг провода, по которым

Уходят сигналы от датчиков к мониторам.

Человек подключен к аппарату, но сам уже сделал вдох.

Доктор Франк, вы – бог!

.....................

Я не помню себя, не помню, кто я такой,

Я могу дышать, а вчера шевельнул рукой.

Медсестра говорит, что я иду на поправку

И за это всё спасибо доктору Франку.

О, спасибо ему, спасибо, что я живу

И что линия фронта теперь проходит по шву.

Слева прячется враг и справа прячется враг.

Ты родил чудовище, доктор Франк.

– Коля, Коля, Николай,

Сиди дома, не гуляй,

Ты зачем ходил гулять,

Из винтовочки стрелять.