Поэзия метрополии
Дмитрий ЛЕГЕЗА
Родился в Ленинграде (Санкт-Петербурге), закончил медицинский институт, кандидат медицинских наук. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза российских писателей, один из основателей и редактор ЛИТО «ПИИТЕР», организатор международного литературного фестиваля «Петербургские мосты». Автор сборников «Башмачник» (СПб, 2006), «Кошка на подоконнике» (СПб, 2010), «Картины изменчивого мира» (СПб, 2017). Печатался в журналах «Знамя», «Аврора», «Северная Аврора», «Зинзивер», «Бельские просторы», «Сибирские огни», «Интерпоэзия» (США), «Новый берег» (Дания), «Arquitrave» (Колумбия), «Шо» (Украина), «L’immaginazione» (Италия), «Mange Monde» (Франция), «Pratik» (Непал) и пр. Стихи переводились на английский, польский, французский, испанский и итальянский языки. Принимал участие в различных литературных фестивалях, в том числе в Канаде (Труа-Ривьер), Аргентине (Буэнос-Айрес), Никарагуа (Гранада) и др.
Дмитрий Легеза смотрит на этот мир и в человека (в мир и на человека) то ли сквозь дьявольский прицел, то ли через окуляр Господа. Стихи поэта зачастую страшны и одновременно спасительны. Ад и Небо, Жизнь и Смерть, наполовину Жизнь и наполовину Смерть, жертвенность и порочность, Жизнесмерть, ужас и внутренняя ирония, которая избавляет от ужаса. Все эти Дантовы аллюзии в поэзии Дмитрия Легезы далеко не случайны. А что человек? А человек в стихах Легезы вроде бы и отверженный, отвергающий. Он, кажется, и подл, и мал, порой не больше насекомого, но и неизмерим, безграничен, бесконечен, ибо он способен преодолевать весь этот ужас и, невзирая на инфернальный грохот, слышать далёкий серебряный звук.
О. Г.
В Архангельске дожди. Гостиница «Двина»
Готовится тонуть, задраивая люксы.
Соседние дома уже достигли дна
И шлют сигнал, что наверху не лучше.
Зато внизу еда и те же города,
Подонки есть, но их и ранее хватало,
«Мы ж рыбная страна, давайте все сюда»,
Но капитан «Двины» не слушает сигнала.
Канадку засмолив, он думает про тех,
Кто верность сохранил гостиничной присяге –
Уборщица Наргиз и спившийся портье,
И менеджер Олег, и грузчики-салаги.
А девочка одна, что так была близка,
Что с биркой на груди работала у стойки,
Покинула «Двину», теперь она – треска,
Подруга вожака некрупной рыбьей стайки.
Безмятежности тяжесть большая.
Петербурга дворы и болота,
Император кричит на бездарных
Исполнителей. Здесь же сосна
И какой-то колючий кустарник,
И далёкий серебряный звук,
Будто звон колокольный с Коложи.
Жаль, дорога кончается вдруг,
И конфета кончается тоже.
Матроски, стриженые чёлочки,
Но мне запомнились чулочки,
Они крепились на резинки.
Страна гудит, страна на марше,
Пыхтят станки, летят ракеты,
А мальчики из группы младшей
Как будто все открыты дали нам,
Твори миры, решай задачи,
Но разве можно быть Гагариным
В чулках сползающих девчачьих?
Пока над подлыми застёжками
Я истерил и топал ножками,
Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи
Наизусть? И те, кто знает,
Уцелеют ли они?» – «Это забытые, –
Тихо сказал Данте, –
Уничтожили не только их тела,
их творения также».
Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться.
Пришелец
Побледнел.
Б. Брехт «Посещение изгнанных поэтов», пер. Б. Слуцкого
Хотел придумать рай для поэта – и вот тебе на:
Ни пиров Валгаллы, ни сочных гурий Джанната.
Только ранняя осень и домик над озером, и луна,
Кисточки, тушь, бумага – большего и не надо.
Наблюдать за дорожкой лунной, слушать шорохи камыша,
Рыбы тихий плеск да птичий крик над водой,
Так сидит поэт и кисточкой, не спеша,
Он выводит строки – одна прекрасней другой.
И приходят друзья – Вергилий, Овидий, Дант,
Пьют вино, головами кивая, – ты гений, блин!
А потом я внезапно взял и придумал ад –
То же озеро, кисточки, строки... но ты один.
Твой ангел лыс как чёрная дыра,
Он первым поднимается с утра
И бьёт тебя по голове калечной:
– Я честно охранял твой сон земной,
Побудь со мной, поговори со мной,
Корми меня, ленивый подопечный!
Твой ангел лыс как чёрная дыра,
Он весь – посланец света и добра,
Отмеченный прекрасным аппетитом.
Смотри, не подведи его, герой,
Надень штаны, всю кухню перерой
И миску подходящую найди там.
Ты не готов, ты выпивал вчера –
Там развлекались гении пера
И томная читала поэтесса.
Красавицей увлёкшись молодой,
Ты позабыл купить пакет с едой
Для ангелов избыточного веса.
Вы не понимаете, ну как вы не понимаете,
Не знаете, ругая воров и творцов пенсионной реформы,
Какие страшные оргии устраивают математики,
Маленькие адепты гигантских формул.
Ни прокуратура, ни следственный комитет,
Не могут поймать математиков, а если и ловят, то те
В протоколах пишут: «Возьмём отрезок AB,
Расположим его на окружности,
Центром которой является точка О...»,
И следователь убеждается в своей ненужности,
Он не способен доказать ничего.
А математик всё доказывает без адвоката,
На любые случаи имея тысячи теорем...
Математик каждую пятницу едет за пределы МКАДа
На дачу, обозначенную на карте как точка «М»,
Где его поджидают коллеги, угрюмы и бородаты,
С графином водки в виде хрустального интеграла.
Математик берёт интеграл, закусывает салатом.
Им подвозят математичек (ФМШ тут за два квартала).
И тогда начинается нечто – мороз по коже,
Жуть во славу Эйлера, Перельмана и Фибоначчи...
И разоблачить математиков способен только такой же,
Но предателей вычисляют рано. А как иначе?
КУДА ПОЙДЁТ РОССИЙСКИЙ ГАЗ
Кстати, вы знаете, куда пойдёт российский газ?
Конечно, вы ничего не знаете.
А ведь наше правительство заключило секретный контракт
О строительстве нового газопровода.
Какие там Северный или Южный потоки, эти детские забавы,
На самом деле всё гораздо серьёзнее,
Ведь наше правительство подписало договор с Владыкой Тьмы
О строительстве газопровода «Адский поток».
Какие там Польша, Германия, Турция... Нет, мы будем поставлять газ в Ад,
В самое пекло для разогрева котлов, в которых мучают грешников.
Такой договор наше правительство
Подписало собственной кровью.
Наши трубы пойдут в глубины земли,
Они уже идут в глубины земли,
То, что взято из самых глубин, возвратится под землю.
С той стороны обещали помочь.
Что в ответ на поставку голубого топлива
Всем российским чиновникам
Облегчат посмертные муки.
Говорят, кое-кто из церковных иерархов
Уже благословил строительство.
В КАЖДОМ КЛАССЕ БЫЛ БОТАНИК
Ау, ау, ну где жы ты, ботаник,
Твоих очков, гербариев твоих
Нам, дуракам, сегодня не хватает,
О, как некстати ты затих,
В каких садах, среди лесов каких?
Мы были все самбисты и гимнасты,
Разрядники циничные слегка,
А ты молился богу Теофрасту,
Лежи себе на белом цветоложе
В красивом ботаническом раю,
Мы более тебя не потревожим,
Не отберём амброзию твою...
Окуклился сотрудник Раппопорт,
Теперь он станет яркокрыл и нежен.
Мы думали – уехал на курорт
Или больничный взял, так нет же, нет же.
Он помещён в отдельный кабинет,
В условия телесного комфорта,
Где влажно и тепло, и мягкий свет
И на диване – кокон Раппопорта.
И раньше не особенно хотела
Быть менеджером среднего звена,
Завидуя начальнице отдела.
Окуклиться готовы Федорук,
Карапетян, Потапов и Лучинкин.
Один лишь я, уткнувшись в ноутбук,
Сижу – забытый кандидат наук,
Оставленный на стадии личинки.
Одного молодого поэта упрекнули
В недостаточной плотности текста.
С тех пор молодой поэт стал уплотнять и уплотнять свои тексты,
Пока не добился максимального –
Становилось маленькой чёрной дырой.
Будучи опубликованным в толстом журнале,
Стихотворение начинало втягивать стихи других авторов,
Затем прозу и даже критику.
В конце концов втягивался и сам журнал.
Так пропало несколько известных толстяков.
А вы говорите, денег не хватает...
И стал понимать свою кошку
Шептали, шипели, шуршали,
Хоть раз бы напряг свое ухо,
Напряг или, может, расслабил
Хоть раз бы, но был суетливым,
И слышит: «Привет, Поликарпыч,
Ты многое понял, но поздно,
А мы же тебе говорили...»
Включили кино про Патерсона.
Кошка глядит, прижимая уши,
Кошка – любитель Джармуша.
Патерсон пишет в секретном блокноте
Про спички и женщину что-то,
У кошки секретного нет блокнота,
И даже обычного не найдёте.
Кошка – тоже поэт, но лежачий,
Кошка – тоже поэт, но кошачий,
Из мягкого кресла мы смотрим кино,
Но слышать двуногим, увы, не дано,
Как там, в измерении пятом,
«Славный мурлыка, прыгун и бегун,
Где ты теперь, сероглазый мейн-кун.
Спрыгну с лоточка, себя оближу,
В серые глазки котят погляжу...»
«Счастья нет» – смеется зэк.
Ты будешь прозябать на пенсии,
В сенильном маяться маразме,
Тебе предъявит за харассмент.
Мол, двадцать лет тому назад её
Ты обнимал и что-то мял ей,
Нерукотворной блазнил статуей,
А на поверку вышел мямлей.
Ни пули, ни петли, ни лезвия
Не выбирал – и жил-то вяло,
Теперь ответишь за Поэзию,
За годы, что она страдала.
«На войне случается всякое.
Так однажды сержанту Николаю снарядом
Оторвало правую руку, правую ногу
И полголовы разворотило (конечно же, справа).»
Лежит сержант Николай и сквозь шок болевой
Думает развороченной головой:
– Был я человеком, а стал половиной,
Кровь моя перемешана с глиной,
Вот я умер наполовину, сейчас умру целиком,
Стану облаком белым, ах, скорей бы стать облаком... –
И не видит сержант Николай, превращаясь в ничто и дым,
Как белые санитары идут за ним.
А за линией фронта – поле, на поле минном
Рядовой лежит – он тоже стал половинным,
Усечённым слева кусками кусачей стали,
И зовут его Николаем. Точнее, звали,
Потому что душа Николая, та, что цела,
Потихоньку уходит, то есть почти ушла.
И сейчас Николай превратится в ничто и дым...
Но приходят два санитара за рядовым.
«Доктор Франк доволен. Группы крови совпали.
По всем параметрам эти двое подходят друг другу.
– "Идеальная пара" – шутит доктор Франк.
С хорошим настроением он идёт в операционную.»
Человек на кровати, вокруг провода, по которым
Уходят сигналы от датчиков к мониторам.
Человек подключен к аппарату, но сам уже сделал вдох.
Я не помню себя, не помню, кто я такой,
Я могу дышать, а вчера шевельнул рукой.
Медсестра говорит, что я иду на поправку
И за это всё спасибо доктору Франку.
О, спасибо ему, спасибо, что я живу
И что линия фронта теперь проходит по шву.
Слева прячется враг и справа прячется враг.
Ты родил чудовище, доктор Франк.