urkevich-anastasiya-2015-4-1
Поэзия диаспоры
Анастасия ЮРКЕВИЧ (ГЕРМАНИЯ)
Выросла в Москве, в семье учёных. Псевдоним Юркевич взяла в честь прапрадеда, учёного-гуманиста, воспитывавшего детей Мамонтова. Из России уехала в возрасте 18 лет. Закончила консерваторию в немецком Детмольде и «Моцартеум», а также международную школу менеджмента в австрийском Зальцбурге, 8 лет проработала в ООН. Живёт в Берлине. Классический музыкант, поэт, переводчик. Печаталась в журналах «Гвидеон», «Плавучий мост», в поэтическом сборнике финалистов фестиваля «Эмигрантская лира – 2015», финалист конкурса «Поэт года» (2014), победитель фестиваля «Эмигрантская лира» (2015).
О стихах Анастасии Юркевич можно сказать коротко и исчерпывающе – лирика в её кристаллически чистом воплощении. По-женски мужественная исповедальность, не боящаяся никакого цинично-холодного стороннего взгляда. Вся, как есть, в радости и печали, она воплощена в нервной ткани своего искреннего лирического повествования, обращённого в себя самоё, но полного доверия к своему читателю-другу.
Д. Ч.
AD ALTERUM ME
Так вот ты какая, жизнь во лжи,
Вот какие в тебе межи, рубежи:
Те же, вроде – ведь до чего похожи! –
И всё же, веришь, совсем не те;
Веришь ли, всё же
Столь узнаваемые в своей пустоте.
А ты, дружочек? Как живётся тебе в другой
Жизни, в которую мне теперь – ни ногой,
В жизни, которою мы с тобой
Нé жили, где каждый шаг под твоей стопой
Осмыслен, где время не рвётся вспять,
Где есть, что терять?
Saaremaa, август 2013
* * *
Поговори, поговори со мной...
Не пишется. Недели – словно годы.
Меня тошнит от здешней непогоды,
От их соседей за ночной стеной,
От их чужой, нерадостной природы.
Мне этот дождь их местный, затяжной,
Так опостылел, что и жить не мило.
Вот ком словесный: лепишь, что есть силы,
А он тяжёлый, взрыхленный, больной,
Как будто его влагой размочило.
Поговори, со мной, поговори...
Не пишется, не тянется, все рвётся,
Не сеется, не пашется, не жнётся,
То раздвоится, то в одно сольётся,
То комаром назойливым завьётся
В висок наметясь; маясь, до зари,
Всё жилкою болезненною бьётся,
Мигреневой... то хнычет, то смеётся,
То, вроде, здесь, то эхом отдаётся,
То мнётся, застеснявшись, у двери...
Но не даётся, Боже, не даётся!
О, не давай ему со мной играть!
Скажи – нам мало времени даётся,
Скажи ему – пусть больше не смеётся,
Скажи ему – нам скоро умирать.
Как нам даётся свыше благодать,
Так слово нам оттуда же даётся,
И наплевать, что не предугадать –
Пусть перестанет, пусть ко мне вернётся!
Пусть вернётся...
Salzburg, 2005
СЧАСТЬЕ
Андрюше
I
К тёплому твоему затылочку лбом прильнуть,
И ни о чём не думать: забыть, заснуть.
К тёплому твоему затылочку прильнуть лицом,
И ни о чём не надо. Потом. Потом…
II
Выходит, ножки тоненькие, говорит – не спится,
Шелестит шажками, встаёт на цыпочки, суетится,
Передо мной перетаптывается в разноцветной своей пижаме,
А я ему – всё равно, говорю, нужно спать пытаться, ложиться.
Иди в кроватку, говорю, не мешай, говорю, маме.
Не мешай, говорю, маме, а он собирает лапкой
Сосредоточенно в кучку ошмётки воска,
Сгребает в ладошку… Где, ваще, говорю, твои тапки?
А с лестницы после ремонта краской тянет, извёсткой.
Загвоздка в жизни какая-то. Сбой. Неполадки.
Топчется, не уходит. Ты, говорит, бабушке позвонила?
А сам глазом косит – чтобы ещё придумать?
Нет, говорю. Скорее всего, говорю, она забыла
И, например, ушла. А на крыше, видать, всё-таки что-то сгнило:
Третью неделю тянет падалью. Дунуть. Сплюнуть.
А он опять мне –мамочка, ну, не спится!
Ну что они мне по голове громыхают своим салютом!
А я – если звёзды зажигаются, значит это, как известно, кому-то…
На пижамке, вчера подаренной, Злые Птицы,
Стреляют в заплаканных свинок. Иди, говорю, пусть тебе сон приснится.
Дай, говорит, тогда хотя бы водички. Ну, глото-о-очек!
Держит стакан лапками, а пить-то не хочется. Говорит: потом
Допью, завтра, – и покорно скрывается. Где же наш дом,
Сыночек, думаю, где же наш дом?..
Где же наш дом, заяц любимый, где, сыночек?
III
Всё, уходи в кровать, ну чего не спишь?
Времени, видишь – час, досидела снова.
Завтра с утра проснётся твой малыш,
Будешь его одевать, пеленать другого.
Будешь варить свой кофе, торчать в окне,
В снеге нежданном угадывать знак судьбы,
Будешь опять твердить о своей вине,
Думать, как всё б сложилось бы, если бы…
Думать будешь, гадать, время своё коротать.
Ну а пока – быстро спать! Просто – спать.
IV
Стоя на перекрёстке в промозглой ноябрьской мгле,
В мокром асфальте фиксируя сгустки запретных цифр,
Смуглую лапку сжимая крепко в своей руке,
Ты, как цветок, себя расправляешь в этом тепле,
Ты, от всего на секунду как бы оказываясь вдалеке,
Вдруг понимаешь: вот он, тот самый шифр,
Столь до сих пор недоступный – тобой раскрыт,
Выявлен, взломан, и так невозможно прост.
Так из разрозненных карт слагается ясный пасьянс,
Так в гармонию вдруг смещается диссонанс;
Ты понимаешь, хоть всякий план вкруг тебя размыт:
Это Счастье стоит в тебе в полный рост.
Вот оно. Не вовне, не во сне и не где-то рядом:
Вот оно... И тебе в этот миг от него
Ровным счётом, веришь ли, ничего,
Кроме него самого,
Не надо.
Москва, 2013
27 НОЯБРЯ 2014
(на день отъезда)
Ах, сердце моё, ну зачем же так жалко и жалобно!
Поедем, пожалуй, а там – понемножечку, заново.
Чего уж, не первые: слюбится, стерпится, сладится,
А то, что не сладится, – стихнет, уймётся, загладится.
У рынка напротив слоняется сирая братия.
Ползёт по периметру надпись, да не разобрать её.
На ящиках шатких – чеснок, облепиха, смородина.
А родина, Господи… В чём она, в сущности, родина?
За окнами вечер. Беззвучно плывёт Новодевичий.
Пройдись напоследок по улице, хоть бы и не за чем.
Вглядись в эти лица, такие немыслимо разные:
Любовь? – Ну, допустим… Куда теперь с ней, несуразною?
Пойми, наконец: этой речи глухое журчание
Созвучно тебе по рождению, по умолчанию...
– Пожалуй. Но дом опустел, и дороги размечены.
Всё правильно. Только лишь сердце предательски мечется,
И силится вырваться, только над ним стена – да под ним стена.
А истина?.. Да уж какая тут, Господи, истина…
19 апреля 2015
* * *
О чём писать? – о лете, и о том,
Как нам с террасы в дом нельзя входить без тапок.
Вот дуб в лесу, вот кот на дубе том,
Вот на террасе в солнечный бетон
Впечатались навек следы кошачьих лапок.
О том писать, как разомлевший сад
Легчайшим был с утра и тяжелел к полудню,
Как чёрный шмель который раз подряд
Сердился, и гудел, и подавал назад,
Описывая круг, медлительный и трудный.
Как воздух был до дрожи разогрет;
О розовом кусте и вкруг него тропинке,
О том, как здесь орех и бересклет
Живут бок о бок; как, почуявший обед,
Кот улыбается и выгибает спинку.
И лишь вчера так жалко бившееся о
Бессмысленный излом пустых ночных кварталов,
Здесь Слово, обретя заветное тепло,
Новорожденной бабочкой легло
У самых ног моих и крылья распростало.
И ждёт доверчиво, блаженно и устало,
Пока окрепнет влажное крыло.
Dürrwien, 11 июня 2015
* * *
Не ты ли, Господи, снова мне подставляешь своё плечо?
Не ты ль в косое окно из дольних своих пределов
Лукавый луч просовываешь несмело,
Рассеянно, ласково, будто бы неумело?
Не твоих ли, спрашиваю, рук дело?
Не ты ли снова мне сочувствуешь горячо?
А я? – всё ни шагу ступить, да ни слова молвить.
Какой я тебе ученик? – трынь-трава, карандаш не точен.
Молчать бы хоть, только стыдно, что нету мочи.
Зачем ты, Господи, так далёк, так велик, так точен;
Зрачок твой чёрен, сосредоточен.
Могла б, говоришь? – Пожалуй. Да только вот ведь…
Прости мне, Господи, что тут сказать ещё?
Прости неловкую песнь мою, мою спесь.
Прости меня, Господи, если ты только есть:
Меня – такую, какая, покамест, здесь
Вышла... И только останься чуть-чуть ещё.
Сочувствуй мне горячо. Сочувствуй мне горячо...
Берлин, сентябрь 2015
Нина Габриэлян¹. «В горах Армении». Холст, масло, 50х70 (частное собрание).
¹ Информация о художнике приведена в конце журнала, в разделе «Художник номера»