mursalova-marina-2016-2-1

Поэзия диаспоры

ДЕБЮТ

Марина МУРСАЛОВА (КИТАЙ)

Родилась в 1982 году в Москве, закончила Литературный институт им. Горького. Лауреат премии «Дебют» 2006 года. Публиковалась в журнале «Новый мир», альманахе «Алконостъ», региональных изданиях. В настоящее время проживает в Шэньчжэне (Китай). Эта публикация – дебютная в европейском журнале.

Марина Мурсалова публикуется мало и, по всей видимости, неохотно, что вызывает сожаление, потому что мы имеем дело с автором, явно и ярко проявляющим творческую одарённость. У неё сложившийся поэтический характер, определённый, хорошо проявленный поэтический жест. Она мыслит художественными образами, но и её прямая лирическая исповедь несёт в себе пример художественного мышления. Интонация её стихотворной речи экспрессивна, энергична, настойчива. Парадоксальность мысли и её поворотов – неожиданны. Мы вправе ждать от неё новых творческих удач, художественных воплощений её мировидения.

Д. Ч.

* * *

Я отказался от власти,

чтобы выращивать камни

этими вот руками.

Чтобы искать дорогу,

которую не осилит идущий.

ГРИБНАЯ ФЕЯ

(постапокалиптическая сказка)

Я не из тех, кого любят

хорошие учителя,

собаки, арбузы и боги,

и прочий вселенский компот.

Мне десять лет от рожденья,

мне восемь лет до нуля,

я вхожа в такие дома,

где больше никто не живёт.

Пускай то жара, то холод

и нечего надевать,

но хлеба всё же хватает

до перемены дня.

Грибные феи нас любят,

дают перезимовать.

А больше всех почему-то

они любят меня.

Мы спустились с обрыва,

я вижу круги на лугу:

рисовали их не пришельцы,

не химики, не враги.

Тёмные на зелёном –

я никогда не лгу –

это грибная фея,

это её круги.

Пройдёт ещё два года –

родится моя сестра.

семь лет – я закончу школу,

потом поступлю в институт.

Ни счастья, ни богатства,

ни прочего добра,

но – эй, дорогая фея,

скажи, ты всё ещё тут?

Я помню три конца света,

четвёртый не будет ждать.

Прибой приносит бутылки,

наполненные войной.

Сейчас дочитаю новости

и мирно пойду гулять:

возможно, грибная фея

походит ещё со мной.

СЕНТЯБРЬСКИЕ СТИШКИ

Зверушки позапрятались в дома,

им кажется, дома их – терема,

как горная гряда, они огромны,

как город, как грядущая зима.

А я-то вижу, их дома – труха:

кора, гнилушки да кусочки мха,

еловые чешуйки, паутинки

и прочая смешная чепуха.

Но я не трону вас, мои зверьки:

кончаются хорошие деньки

по ту и эту половинку неба,

по ту и эту сторону реки.

В ГРЕЧЕСКОМ ЗАЛЕ

Вот свет отключился, и дети сказали:

«Нам скучно, нам холодно в греческом зале!»,

и даже учитель, невесть почему,

подумал, что скучно ему.

Он сдёрнул очки, но вокруг было скучно:

народ небогатый глазел равнодушно,

музейная дева грустила в углу,

блестел пятачок на полу.

Девчонки хихикали, рожу состроив –

повсюду пиписьки богов и героев;

желудки урчали, зевали уста.

Он мысленно прыгнул с моста,

но выжил. А дети всё шли, вырастая,

по залу Египта, по залу Китая,

всё шли, причитая: «Нам скучно, учитель!

Нам страшно, придите и всё объясните!

Нам тошно, учитель, зовите врача!» –

музейным шёпотом крича.

Всё ныли о том, что им грустно и плохо,

покуда над ними сомкнулась эпоха;

в фальшивых бантах, в страусином пальто –

их больше не видел никто.

* * *

Чужие небеса и родные просторы;

первые ягоды лета, первый снег зимы;

цветы, большие и маленькие; запредельные горы;

шторма, налетающие со скоростью мысли, со скоростью тьмы;

состраданье к товарищам по смертному страху,

по круговороту белковых тел;

первое слово, последнюю рубаху;

всё, о чём я думал, чего я хотел;

детское удивление, детскую травлю;

плоды познания, опасность и игру –

всё заберу с собой, ничего не оставлю,

словно посуду в скатерть – нищий на брачном пиру.

* * *

Десяток лет в окно на это поле –

и ты уже не сам себе игрок,

а мерзлота предвечная, доколе

эону твоему не выйдет срок.

Десяток лет в окно на все детали

дремучей, обескровленной земли.

Вот с этого бы поля мы взлетали:

ракеты, самолёты, корабли.

Десяток лет в окно на этот похер,

на детскую больницу под дождём.

И мы друг другу в электронный покер

проигрываем, и аванса ждём.

Забудь и улети к большому морю,

но холодок останется в крови,

как малярия – неподвластный горю

и счастью, и разлуке, и любви.

МОЛИТВА ПЕРЕД ВЫХОДОМ ИЗ ДОМА

Не обязательно уничтожать людей,

не обязательно пить их кровь.

В этой истории я не герой,

в этой истории я не злодей.

Все мы счастливы в свой черёд:

цветок на дереве, птица в кустах,

автобус придёт, боль пройдёт,

любовь побеждает страх

или не побеждает страх.

В этой империи я слаб,

но в этой империи я не раб,

даже не восставший раб.

Я могу разорвать сеть,

но не обязательно прямо сейчас.

ПУТЕШЕСТВИЕ ДОМОЙ

1

встаю ранним утром

на ощупь

допиваю чай, в котором плавает мошка

начинаю растапливать

сереющую печь

от холода лицо стало шершавым

словно лицо каменной бабы

хорошо было грекам

жизнь для них была песня

смерть – весёлая переправа

хорошо цыгану

жилья не строит, не моется

врёт как дышит

нипочём ему дальняя дорога

и зачем я вошёл

в эту комнату?

я забыл

а день уже начинается

2

Как растёт человек? Например, он живёт,

и как ни включит телевизор, а там Новый год.

Новый год четырнадцать дней в году,

а потом я на работу пойду.

И где здесь урвать кусочек души?

В телевизоре сказали: нужно читать.

Я послушался и читал роман «Идиот»,

но легче не стало, скорее наоборот.

Наверное, надо было быть другим:

не бухтеть, когда физкультурник выгонял на мороз,

делать уроки; требовать от родителей,

чтобы мы сходили в музей.

А ещё Зин Пална, биологичка,

объясняла, что лошадиное лицо принца Чарльза –

явный признак вырождения.

Она говорила об этом так уверенно,

сразу видно: человек разбирается в принцах.