emelin-valentin-2015-3-1

Поэтические переводы

ПЕДРО КАРМОНА-АЛЬВАРЕC

(в переводах с норвежского Валентина Емелина)

Педро Кармона-Альвареc (Pedro Carmona-Alvarez) (р. 1972) – норвежский поэт, романист и музыкант чилийского происхождения. Его семья бежала из Чили после переворота 1973 года, когда к власти пришла военная хунта генерала Пиночета. Педро было 11 лет, когда семья переехала в Норвегию, и норвежский стал его вторым языком. В 1997 г. он дебютировал в литературе поэтическим сборником «Helter» («Герои»), получившим признание критиков. Затем последовали «Clown Town» («Город клоунов», 2002), «Prinsens gate» («Улица Принца», 2004) и романы «La det bare bli blåmerker igjen» («И пусть опять в синяках», 2000) и «Rust» («Ржавчина», 2009). В 2004 году он получил норвежскую литературную премию издательского дома Каппелен.

Поэт и переводчик Валентин Емелин (Норвегия, г. Арендал). Родился в Москве, кандидат химических наук (Ленинградский технологический институт), магистр общественного управления (Гарвардский университет). Публикует стихи и переводы с английского, немецкого, шведского, датского и норвежского языков. Серебряный призёр конкурса поэтов-переводчиков Пятого Всемирного фестиваля «Эмигрантская лира-2013», участник и лауреат других международных литературных конкурсов («Арфа Давида-2015», «4-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии-2015», «Пушкин в Британии»).

От переводчика

Темы стихов поэта остро социальны, он тяготеет к эпическому повествованию – часто кажется, что его стихи перетекают одно в другое и представляют собой один разворачивающийся перед читателем нарративный текст. Безусловное своеобразие придаёт смешение испаноязычной поэтики и скандинавской саги. В переводах сохранена пунктуация автора.

ИЗ ЦИКЛА «ЭТО ЗДЕСЬ МЫ РОДИЛИСЬ»

1 Взгляд скользит

по стенам, политкомментаторы

на фото в газетах

в костюмах

с котами

подругами

и трёхдневной

щетиной

Новости дня – человек

он говорит: всё суета

он измеряет травой шаги

штрихами штрих-коды

кувшинками воду

мы назывались ничем

быть может мы крик

или выстрел

мы сочиняем слоган

некоторые

считают что лишь иронию власть понимает

другие

стремятся узнать что именно значит власть

третьи

сидят неподвижно, играя старенькой ложкой

такой удобной чтоб открывать банки с краской

Новости дня – человек

он говорит: наводненье

он говорит: белых лезвий не существует

он говорит: аресты это ничто иное

как пропаганда

ничего не случилось сегодня

был тёплый день

народ жарил красную рыбу

а дети лазали по деревьям

наша смена: дети лазающие по деревьям

власть невидима

говорит худой человек средних лет

власть не стоит и крика

другой говорит, забвение

спит в человеческом рту

забвение сгорбилось над крошечной картой

город подобен пластиковым мешкам

картону газетам

а двести тысяч женщин снимают свой грим

готовясь принять мужчин

из стекла, на стеклянной

постели

никто не кричит

индустрия транспорта празднует сделки

демонстрирует первые паровые аэропланы

знаменитых пилотов и капитанов

из эры, о которой никто не вспоминал

до сих пор

Христос – маленькое звено

юность дельфична

тех кого не убьют пристрелят

как кошек

безучастно

и методично

засветились белые лезвия в полночь

солью земли

всё суета

мы назывались ничем

мы пытались поесть

поспать

под луной

под ящиком телевизора

3 Мы должны пробираться сквозь болота и топи, чтобы рыбачить,

когда поднимется бриз – очищаются небо

и сердце, мать

рассказывает о незапамятных временах,

о своей матери, о гигантских совах, которых она боялась ребёнком.

Набухает опара.

Вода из колодца

прозрачнее, чем во все предыдущие дни.

Муравьиное племя, – мать говорит.

Масличная пальма, – мать говорит,

указывая пальцем, он похож на стрелу

или крест.

Набухает опара. Муравьиное племя.

Это наш хлеб. Мы не зовём это небом, – мать говорит, –

мы не зовём это небом.

Воды движутся в дельте, это наша вода,

подземные

реки, озера. Хозяйский дом полон бельгийских кофров,

портретов монарха, мать говорит, что на работе она

обута, в переднике, в окружении расписного фарфора,

английских сервизов, столика, принадлежавшего

третьей жене Наполеона,

ангела – пухлого, белого и крылатого карапуза.

Чтобы плыть, мы должны превратиться в рыб,

в рыбью стайку,

чтобы грести,

мы становимся вёслами, деревом,

водорослями, водной гладью.

Мать говорит, – Господин собирает

раковины, но мы знаем лишь реку,

не море,

не волны, или песок.

Наши леса зелены, почти что черны.

Наши могильщики – долговязые парни,

зрачки посерели у них, полуслепых,

одичавших.

Они зарывают своих матерей,

павший скот,

лошадиные трупы, гниющую кожу,

на дне той реки, где плавали мы

как дети,

как рыбы,

как нефтяные пятна.

Мать голос не повышает,

но говорит нараспев, у неё сверкают белки,

вечерами, когда растекается тишина,

и начинаются сказки

о халифате,

о смерти,

о процветании,

о нищете,

той, что не в отсутствии денег,

а в измождении рабочих на буровой.

Бредёт по дороге призрак отца.

Мать говорит

о времени первой встречи,

мать говорит, что отец был грустным трудягой

до начала времён,

до дельты, до того, как распахали дороги,

до сожжения риса,

до того, как дёсны начали кровоточить,

а глаза потемнели. Мать говорит, – отец,

ваш отец, их отец,

мать говорит: тошнота,

рвота и головная боль. Мать говорит – отцовы глаза и кожа,

показывая на нас,

тех, кто дышат ещё нормально,

кто ещё не начал расчёсывать раны,

кто ещё напоминает детей,

но не дети.

Но отец мёртв.

Отец – призрак.

Отец преследует нас темнотой, что струится за ним,

как рыба,

как ветер,

как рука, что машет из мрака.

Набухает опара, мы припадаем к воде,

нашей воде, она в наших чашках, мы их подносим ко рту.

Муравьиное племя.

Это наша земля, что покрывает наши тела,

языки, те немеют и сохнут,

как листья вдоль железнодорожных путей,

над телеграфным агентством,

над знаками с буквами и рисунками.

Стрелки, как пальцы.

Кресты, как пальцы.

Шёпот в деревьях. Мы видим, как в полдень

солнце спускается вниз, мёртвые птицы запели. Набухает опара.

Мы не зовём это небом, –

мать говорит.

Мы верим

ей, ведь умер отец, мать говорит нам, что это проблема,

и учит

словам: производство, очистка,

переработка, зарплата. Когда, с забрызганным животом,

тебя на леса заставят влезать,

и велят опустить глаза, ты узнаешь,

как пахнет сырая нефть.

5 Мы вырастаем из детства, как птички

вот нам тринадцать, а вот и пятнадцать, шестнадцать

мы находим дворы, тупики и стены

мы сжигаем картон и доски

в газетах находим

статьи о картелях, осенью

до полусотни убитых в торговом центре,

а генпрокурор в кабинете

взглядом сверлит, в городе

национальная конференция, Ястреб в эфире,

на витрине двадцать с лишком экранов – рыжая голова

распахнутым ртом

увещевающая населенье;

полиция, армия – дни и ночи в борьбе

с бандитизмом, а завтра два обезглавленных трупа

находят не далее, чем в трёхстах

метрах от оборонного министерства, в газете

снимки штатов, призраков-городов,

братских могил и пустыни

мы ложимся

спать под мостами, становимся старше на год

и забываем об этом, едим через два дня на третий

лето промозгло и сыро

полное драками под указателем на шоссе номер Х

мы принцессы и принцы, безбумажная

ртутная молодь, зарывшая время

на свалке, ездим в город,

торгуем бусами и серьгами

иногда переходим границы,

всё своё мы храним в пластиковых мешках

мы смердим, мы знаем, что наши

ноги воняют

наши подмышки и руки

грубы, как дублёная кожа

наши ногти

готовы когтить, защищаться, цепляться за будущее

свернувшееся пневмонией на грязных матрасах

мы сидим неподвижно

перед моллами, подаяния просим

с картонками на груди

помогите

я голоден

я беременна, у меня двое детей

их надо кормить, ради Бога

вечерами мы травим байки про жизнь, один говорит

как он

жил возле аэропорта, рос, таская тяжёлые

чемоданы

от такси до зала отлёта, другой

говорит про траулеры в океане, и желтеют глаза

и сияют

когда ночь замыкает

кольцом

как последняя Ночь, нас зовут Жозефина

Доминго, Родригес, мы стоим у ворот

города, мы его узнаём по открыткам и сериалам

что крутят в дневное время

Марисоль смотрит их иногда в домах у чужих

тех, кто платит

ей Бог знает за что

нас зовут Элиас, Рита, Ава

мы подпираем стенки, под сотней тысяч потухших

огней

под мостом в этот год дождей

в год, когда вода бежит и бежит

один из нас говорит

капли крупные, как черепахи, мы смотрим вверх

в серое небо

серое, как пол из бетона

серое, как тишина комендантского часа

как наш собственный кашель

из лёгких, отбитых бандой,

обезьяны перед аптекой

мы жмёмся

как дрожащие птички

нам шестнадцать, двадцать, а после – неважно

мы смердим от мочи и крови, сжигаем картон и доски