pogojeva-galina-2016-1-1

Творческий портрет

Галина ПОГОЖЕВА (ФРАНЦИЯ)¹

НАВСТРЕЧУ СЕВЕРНОЙ АВРОРЫ

Групповой портрет с Прекрасной Дамой

Часто цитируемый случай. Цветаева шла в эвакуации по Чистополю, и её собеседница сказала: «Как я рада, что Анна Андреевна сюда не попала. Она бы тут не смогла.» – Цветаева аж задохнулась: «А вы думаете – я могу?» Конец печальный всем известен.

В силу ряда причин я часто вспоминаю эту историю. Над полотнами убористого и запутанного технического текста – сделано четыре страницы, осталось семьдесят восемь, технари всех национальностей одинаково редко умеют просто и связно донести мысль. Над ворохами счетов, которые надо оплатить до сегодняшнего вечера, а то штраф – с этого года заполнить бумажки нельзя, а только через интернет, указав логин и пароль; они, конечно, немедля по получении потеряны. Над – опять срок вчера был – предисловиями, послесловиями, статьями: и чего бралась и обещала, когда писать прозой совсем не получается. И постоянно этот цветаевский лебединый вскрик: ну не могу я, не могу! Но поразмыслив, в петлю лезть передумываешь. Хотя все эти труды за хлеб и вредное для здоровья масло не есть ли некоторым образом частичная смерть. На какие-то промежутки времени, занимающие почти всю жизнь. Или нет? В том-то и дело, что нет.

Я со товарищи начинала творить ещё во времена, когда поэзия была востребована до такой степени, что за неимением лучшего читающая публика сметала с прилавков всякую дрянь. Не стану переходить на личности, о мёртвых и т.д., но пару лет назад, оказавшись обладательницей спасённой от выкидыша целой кучи книг из синей «Библиотеки поэта», почитывала и ужасалась. И прямо-таки пролетарская ненависть накатывала от советской барской поэзии, мы тут пашем, понимаешь ли, а Цветаева и Мандельштам вообще умерли, а эти, написав пару сносных стишков, всю жизнь как сыр в масле катались, в велюровых шляпах хаживая в свой клуб ЦДЛ! И с облегчением переключалась на книжечки, подаренные в разное время современными поэтами. Маленькие, бедные, зато они получше будут. Для меня был налицо резкий скачок качества, как раз и именно в наше время, которое большинство критиков характеризуют как «сейчас и поэтов-то крупных нет». Сейчас и книжек-то нет. Зато в океане интернета ловится любая рыбка, большая и маленькая.

И набралось у меня рыбок. Некоторые как раз с фестиваля «Эмигрантская лира». Я не завсегдатай литературных фестивалей. Но раз в год положила себе за правило на каком-нибудь быть. Не чтоб людей-посмотреть-себя-показать, а в качестве лекарства: успокоиться, убедившись, что таких, как я, очень даже много, то есть стихи писать – это ещё не значит быть сумасшедшим. Да и всегда кого-то нового и интересного откроешь. А то и не одного. Ну и атмосфера, заряженная живым творческим электричеством: это та же разница, что пластинку послушать или в зале хороший концерт. (Пластинку... столько не живут...).

И вот в декабре, горюя над грудой счетов и расписок – конец года, финансовый отчет, бухгалтера нет, всё сама, мне никогда этого не сосчитать, Анна Андревна не смогла бы, а я могу, да?! – вдруг понимаю, что несколько лет подряд Таня Перцева зовёт на фестиваль Aurora Borealis. И рука потянулась к телефону, а через несколько минут та же бестрепетная рука нашаривала билет в Хельсинки на сайте почему-то норвежских авиалиний. С умным видом косясь на непонятные финские надписи, стараясь не отставать от толпы пассажиров, которые правильно вывели меня к выдаче багажа, тяну чемодан и выхожу в зал прилёта. Из открывающихся-закрывающихся дверей веет морозом, там синеет снег, свивается в маленькие вихри и несётся. В двери то и дело заходят молодые женщины, и каждая вторая из них – Таня. Нет, опять не она. То ли все финки похожи, то ли очки пора менять.

И вот явилась, звездою севера, немного похожая на Анну Керн. Три года назад в Париже выступали эмлировские передвижники, я тогда для себя эту молодую поэтессу на первое место поместила. А оказалось, она и так уже была на первом месте, жюри в Льеже единогласно ей его присудило. Настоящие стихи и очень разные, и слышалась в них какая-то сильная боль – от несовершенства мироздания, надеюсь. На вид девчонка с косичками. Хотя, кажется, не было косичек, они подразумевались. И теперь пришла, в ботиночках, в курточке. В шапочке с помпоном. Я ещё три года назад поразилась, как она уверенно держится в этом шатающемся мире, работает, учится, детей воспитывает, фестиваль у неё свой, и как-то всё в охотку.

Потом я принялась эту мысль додумывать и к другим приглядываться, и льдинки сами сложились: появилась какая-то новая генерация, или подвид: поэт нестрадающий, под тяготами мира сего не прогибающийся, а плёткой его, плёткой. Никто из них места посудомойки не ищет, народ знающий, с серьёзными, не относящимися к поэтическому делу дипломами, и, соответственно, востребованный на рынке труда, который (труд) они в свою очередь воспринимают как что-то естественное, по крайней мере неизбежное, без вселенской скорби. Ну вот птицы, какое-то время поют, а какое-то – червячков ищут. И детей ещё ими кормят. Могут и полетать, а могут и лапками по земле попрыгать. А что, и нам так можно было?...

Почему я все эти три года хотела на Танин фестиваль поехать? Во-первых, уже знаю: что бы талантливый человек ни делал, всё равно хорошо получится. Во-вторых, если честно, ещё раз хотелось северное сияние увидеть. Просто однажды уже хотелось, в юности ездила в Мурманск, специально выпросив командировку, но увидела одну только чёрную ночь. Сразу скажу, не было и теперь северного сияния, и вообще оно, оказывается, больше осенью бывает, а не зимой. И, кстати, фестиваль посвящён совсем другой Авроре, не северной заре, а Прекрасной Даме. В сущности, вся поэзия с незапамятных времён, с Песни Песней, ей посвящена, а фестиваль посвятить догадалась одна Татьяна Перцева.

Живут себе в глуши – всё же это на краю империи – две сестры, обе красавицы, одна постарше, темноволосая, кареглазая, серьёзная, другая помоложе, очаровательная голубоглазая блондинка, ей ещё стихи посвящал молодой романтический поэт, которого вскоре убьют на дуэли, вы их знаете: «Графиня Эмилия – белее, чем лилия...» Эта младшая выйдет беспроблемно замуж, а вот старшая... полюбит молодого повесу, который пофлиртует и уедет в неизвестном направлении, а она никак не сможет его забыть и будет грустить... пока младшая замужняя сестра не вывезет её в Петербург, где, по счастью, красивую и хорошо воспитанную, но небогатую девушку примут ко двору, и она сделается фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Она будет являться на балах, ей будут восхищаться и посвящать стихи поэты, Боратынский, Вяземский, Жуковский... Тут, наконец, ко двору является и наш повеса, и, увидев в новом свете, в прекрасном интерьере Зимнего Дворца предмет своего давнего увлечения, влюбляется на сей раз безумно. – Вот никакой роман в стихах не напоминает?

Да, Александр Сергеевич Пушкин стихов Авроре Шернваль не посвящал. Но красавицу знал, тем более что вышеупомянутый повеса, Александр Муханов, был ему приятель. В лучших традициях русского офицерского удальства, возвращаясь в шинели нараспашку с мальчишника, совсем уже перед свадьбой со счастливой избранницей, он простудится и скоропостижно умрёт. А она – вот ещё до дрожи знакомая деталь – удалится в его имение, будет думать о нём, читать книги в его библиотеке, бродить по путынному парку... Два года. Пока императрица не уговорит её выйти замуж за одного из самых завидных женихов России – заводчика и мецената Павла Демидова.

Четыре года спустя она овдовеет и останется с маленьким сыном на руках, а ещё с тысячами рабочих семей, судьбы которых она будет стараться улучшить, самолично управляя предприятиями мужа в Нижнем Тагиле. Впервые восьмичасовой рабочий день – это в России, и это она. И ещё одна новая жизнь, в замужестве с Андреем Карамзиным, сыном писателя. И тоже всего несколько лет – он будет убит, геройски погибнет на Крымской войне. И оставшуюся половину жизни – а проживёт она почти век – она посвятит благотворительности. Больницы, школы, стипендии молодым талантам, институт сестёр милосердия, Дом милосердия в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки). И в Хельсинки теперь есть улица её имени. Ну скажите, разве такая женщина не достойна того, чтобы ей продолжали восхищаться поэты?

Верный снимок du comme il faut… Идеал руской женщины, чистокровная шведка. Для Финляндии, на чьих почтовых марках её портрет, финка. Да, кстати, крейсер «Аврора» – это тоже она!

Фестиваль Aurora Borealis существует с 2012 года. Молодой то есть. Это женское царство. Вершат им тоже молодые, деятельные, пишущие, ищущие поэтесса Таня Перцева, бард Вера Пауданен, в этом году подключилась ещё одна золотая рыбка, ныряющая в проруби, Светлана Ранта, присоединившая к его географии сказочную белоснежную Иматру – и в будущем году гостей фестиваля решено кунать поголовно в прорубь (не бойтесь, после сауны не холодно). Поддерживают его и российское консульство, и наш культурный центр, и целая куча разных финских организаций. Потому что русские в Финляндии – меньшинство и права имеют. Для начала мы собрались в ФАРО – финляндской организации русскоязычных обществ, где работает Татьяна Перцева. Это как раз такое место, где русскому человеку не дадут пропасть. Брошюрку выдадут, где куда пойти учиться и как найти работу, жилье и всё прочее. Я с грустью подумала, что попадись мне двадцать лет назад во Франции такая Таня и такая организация, я бы, как Марина Иванна, посуду мыть не порывалась. Только не спрашивайте, откуда столько русских там оказалось. Во-первых, раньше это Россия была, Великое Княжество Финляндское. И многие тут родились и говорят по-русски. А многие приехали жить и работать в человеческих условиях. Большинство из соседней Карелии. Имея в себе энное количество капель финской крови. В конце концов отечественные прокуроры понастроили себе замков в Швейцарии и перестали осыпать нас укоризнами за измену Родине.

В один из вечеров вышел на сцену молодой человек, уже перешагивающий в зрелость, с окладистой бородкой, уверенно устроился за столом, портфель открыл, пачку стихов достал. Алексей Ланцов. Поэт, филолог, художник, сам из Сибири, обосновался тут лет десять назад. Стихи хорошие, с юмором. И читает хорошо.

ЮНОНА И АВОСЬ В 21 ВЕКЕ

Ты меня никогда не забудешь,

Ты меня никогда не увидишь.

Ты меня на корабль посадишь,

Хмуро скажешь: «Напрасно ты едешь».

Ты меня никогда не забанишь,

Ты меня никогда не отфрендишь.

Сдавшись в плен твоему обаянью,

День и ночь я тобой одной грежу.

Я тебя никогда не забаню,

Я тебя никогда не отфренжу.

Есть в словарном запасе поэта

Пара слов, он их шлёт, как депешу:

В бан отправить – плохая примета,

Я тебя никогда не отфренжу.

Даже если столкнёмся мы лбами,

И ты крикнешь: «За всё мне ответишь!»

Я тебя всё равно не забаню,

Ты меня всё равно не отфрендишь.

Ну а кто тот писака противный,

Что испортил прекрасные строки?

Он не слишком, стервец, щепетильный.

Его имя откроют ли боги?

И качнётся в безоблачной рани

Голос звонкий (как будто из меди):

«Мы Ланцова, Ланцова забаним,

Мы Ланцова, Ланцова отфрендим!»

А на другом чтении, днём, вошла с мороза женщина, раскрасневшаяся, в длинной шубе – я подумала: ну, это из России поезд пришёл. В Финляндии я совсем шуб на улицах не видела, все бегают в курточках-дутиках, уважают окружающую среду и её обитателей. Но у нас с этим трудно будет, очень трудно. И нескоро, ох, нескоро. Наталья Алексеева, молодая, но не то чтоб совсем девчонка. Уже и мама, и психологом работает. Удивительно уютная. Так и хочется прильнуть, поплакаться в жилетку. Между прочим, успела, вернувшись в Петербург, издать детскую книжку. А взрослые стихи тоже немного детские и тоже с юмором.

МУЖЧИНА-МЕЧТА

Он мечта, а не муж.

Он ей кофе в постель.

Он скала. Он плечо.

Он трое детей.

Он чинить. Он спасать.

Он не ест без неё.

Он себе никогда.

Только им – всё своё.

Он ни разу один.

Он всегда заодно.

Он не смотрит хоккей.

Он не ходит в кино.

Он не может на риск.

Он не может «на спор».

Он гарант. Он страховка.

Он договор.

За спиною его –

океаны, моря,

Барракуды, киты,

корабли, якоря,

Шквальный ветер,

истерзанный штормом рассвет…

Фантастический мир,

Где чего только нет!

Где чего только нет…

Где одно только «но»:

В этом мире давно

Нет его… Нет его…

НАБЛЮДЕНИЕ

целоваться с краем чашки,

будто чашка – это он.

а потом в его рубашке,

на софе лежать с котом.

подставлять ему изгибы,

пусть целует или что.

а потом опять – красивой –

на софе, опять с котом.

расцветать от слов бесстыжих,

птицей руки раскрывать,

и в истоме – сладкой, длинной, –

вновь кота его ласкать.

мне давно уже не двадцать,

я живу не в темноте,

и прекрасно понимаю:

дело может быть в коте.

И каждое утро было такое, что вместе с Отче наш в уме звучало от и до: Мороз и солнце, день чудесный... А снег на улицах лежал чистый-пречистый. Там не посыпают дорог солью и едкими реагентами, только каменной крошкой. Мы съездили на два дня в Иматру, бывший любимый курорт петербуржцев, лазили там по снегу и выступали в школе, в русском классе. До чего благодарная публика эта ребятня! У меня отношение к Иматре было предвзятое, подпорченное бациллами Пастернака, но оказалось, чистейшее и полезнейшее для здоровья, а главное, красивейшее место. Нас угостили аквапарком... Не хотелось уезжать... Из Петербурга сыпались смски от друга музыканта: «Ты погоди в Подмосковье квартиру искать. В Иматре оставайся, стихи писать будешь!»

Но мы вернулись в Хельсинки. И не зря. Я там повстречалась с Ангелом.

Ангел Марин. Родился и жил в Болгарии. Поэт, прозаик, журналист, фотограф, художник. Придумщик. Приехал жить в Финляндию в девяностых. В нём тоже капли финской крови. Жил какое-то время в России. Влюблён в русский язык, говорит на нём не хуже нас с вами. После гала-концерта мы сидели втроём в каком-то жутко стильном чайном салоне, я, Таня и Ангел. Смутно помню, о чём витийствовали, так было гениально. Как сон, который запомнить невозможно, но впечатление, потрясение от него остается навсегда. Мы были в своей стране, а может, на своей планете, и имя ей русский язык, и мы там не последние люди. А теперь у меня на странице фейсбука почти каждый день то пёрышко, то веточка, то весточка от Ангела.

Много раз я спрашивал себя:

«Сколько стою я? Насколько стоящий?»

«Если в деньгах» – был ответ –

«То – ни черта!»

А в друзьях

Себя лишь одного годами помнящий.

А в улыбках

Хмурое лицо. Хмурое, да с подозрением.

А в годах – забытое давно

Будущее

Прошлым поколением.

Много раз я спрашивал себя – так и эдак –

Не найти прозрения.

Голова болит, болит душа,

Продолжая это выяснение.

И пока я ждал, искал ответ

Много утекло воды, вина и песен.

А она, которой рядом больше нет,

Не смогла понять, что был ответ известен.

Просто я, как Кай у Королевы Снежной

Не могу сложить то слово.

Слово ВЕЧНОСТЬ.

Перевод уж какой есть... Но я вот о чём думаю: месяц назад у меня не было всех этих друзей-поэтов, которых я с недавних пор люблю. А теперь они есть. И познакомила нас прекрасная женщина – Аврора. Которая на самом деле Татьяна.

¹ Информация об авторе опубликована в разделе «Редакция»