rjabov-gennadii-2015-1-1
Поэзия метрополии
Геннадий РЯБОВ
Родился в 1958 году в Орле. Школу заканчивал в Литве, два высших образования получал в вузах Ленинграда. Между ними – Монголия и советская ещё Латвия. Отдав армии 22 года жизни, ушёл на пенсию с должности преподавателя военной академии. Остался в Петербурге, где довелось поработать чиновником городского Комитета по образованию, исполнительным директором издательства, сисадмином, журналистом, переводчиком, редактором. Первые публикации состоялись в середине 80-х годов прошлого века в местной периодике. Отдельными изданиями выходили повесть «Партизаны» и три сборника стихотворений. Печатался также в литературно-художественных журналах «Нева» и «Зинзивер». Член Союза писателей Санкт-Петербурга.
В одном из стихотворений Геннадия Рябова есть такие строки: «А весь огромный мир – игра воображенья: / химера, симулякр, бессовестный подлог». И это совсем не случайные слова. Подобные сомнения присущи только поэту, напряжённо и неизбывно ищущему непритворный мир и непритворное в самом человеке, его «зёрна», его начало. И каждый текст в этой подборке – внушительное и мощное в своей поэтической выразительности свидетельство этого поиска.
О. Г.
ЯБЛОКИ
ПРОСТОЕ
Луна из-под тучи лениво стекла –
янтарная капля, слеза смоляная.
Блеснул на тропинке кусочек стекла,
осколками света потёмки пятная.
Подумаешь, чудо: стекло и стекло –
бутылка пивная разбита о камень.
Испита, и время её истекло.
Пустая вещица…
Но чьими руками
мешаются сода, селитра, песок?
В печи раскаленной всё плавится, тает.
Вдувается воздух в тягучий кусок –
непросто даётся бутылка простая.
Все вещи простые – остатки чудес.
Остыли они и на время застыли.
Но вспыхнет однажды полунощный лес
сияньем осколка разбитой бутыли.
Мир целую вечность летит в пустоте.
Уйдём в никуда, как пришли ниоткуда.
Я просто живу. Я погряз в простоте.
А было ли чудо?
А будет ли чудо?
* * *
В прихожую я бегал то и дело:
там умирала кошка у дверей.
Не плакала, не двигалась, не ела –
так принято, наверно, у зверей.
Ей оставалось мучиться немного –
она угаснет на исходе дня.
С надеждой и любовью, как на Бога,
сквозь боль она смотрела на меня.
А что я мог?
Ведь даже Тот, кто выше,
кто срок отмерил сердцу моему,
моей мольбы, похоже, не услышит.
А в свой черёд и я уйду во тьму.
Я только гладил худенькую спину.
В ответ она дрожала чуть сильней.
Дай, Небо, мне –
хотя бы вполовину –
достоинства такого же, как ей,
в час моего отплытья в путь безбрежный,
когда весь мир исчезнет в страшном сне.
И пусть меня пушистой лапой нежной
хоть кто-нибудь погладит по спине...
* * *
От ночей из томящих бессонниц
и кошмаров, где сладкая жуть,
от раздумий, тревожащих совесть,
от поступков, которых стыжусь,
от полётов под мутной луною,
приносящих свободу и грусть,
и от бед, призываемых мною,
и от счастья, сдавившего грудь,
от восторженной глупости детства
и цинизма в седые года
есть одно стопроцентное средство:
не любить.
Никого.
Никогда…
Николай Яковлев. «На улице Строителей 23».
ТАТЬ