boldirev-andrei-5-1

Поэзия метрополии

ДЕБЮТ

Андрей БОЛДЫРЕВ

Родился в 1984 году в Курске. Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Лауреат Илья-премии (2006), лауреат I ежегодного международного литературного конкурса «Проявление» (2010), дипломант X международного литературного Волошинского конкурса (2012). Публиковался в коллективных сборниках «Новые писатели», «Планка», альманахах «Илья», «ЛАК», интернет-журнале «Пролог», журнале «Сибирские огни». Живет в Курске.

Андрей Болдырев обладает одним из самых ценных, на мой взгляд, качеств лирика. При всей открытости и доверительности его поэтической интонации, в стихах Болдырева присутствует недосказанность, некое умолчание, которое чудесным образом продолжает вербальное пространство, наслаивает его дальше и дальше. Это очень зыбкое, имеющее сугубо метафизическую природу ощущение, оно сродни déjà vu или «перемещенной памяти», но оно неизменно побуждает по-настоящему сопереживать автору. Впрочем, обаяние стихов Болдырева происходит, разумеется, и от тонкого чувствования слова, умения поэта обратить слово в линзу, приближающую картинку некогда прожитого мгновенья, запечатлеть в этой картинке хронотоп, доподлинную пространственно-временную среду события.

О. Г.

В ВАРШАВУ

Когда в предместье так цветёт акация

и птицы упоительно поют,

что человек? – nieboszczyk na wakacjach[1] –

но тем милее наш земной приют.

Особо если перебраться за реку,

в одном из местных баров выпить за

космическую музыку Манзарека,

курить, пуская смерти дым в глаза.

Мы знаем, что с рождения нам впарили

билет в один конец и что назад

дороги нет: в небесной канцелярии,

как ни крути, а визу не продлят.

Жизнь хороша, что стоит расплатиться

и выйти, не оглядываясь. Мгла

всё поглотит, музыка прекратится

и ветер сдует пепел со стола.

* * *

Винтами, нетрезвый шагаешь домой,

дворами, чтоб не задержали.

Вот так продолжается не по прямой

история, а по спирали.

Морозного воздуха смачный глоток

на фоне предзимнем без снега –

и боль пробирает до самых кишок

живого ещё человека,

который, дубея, дурак дураком,

под неба разверзнутой бездной

не сладит никак с домофонным замком

впотьмах у чужого подъезда.

И, выдохнув пар изо рта в пустоту,

глазами всю жизнь пробегая,

вдруг осознаёшь, что ломился не в ту.

...И двери свои отпирая,

от яркого света ослепнув на миг,

пытаешься с духом собраться:

как пить дать, предаст непослушный язык

и там уже не оправдаться.

* * *

Из каких антологий

это звонкое «цэ»? –

словно древние боги

нам играют концерт

на лугу. На пороге

свет зажёгся вдали.

Тени леса как тоги

нам на плечи легли.

И чем дальше – от леса

до знакомых дверей,

тем чернее завеса

неба, ветер сильней

с неба звёзды срывает

и роняет к ногам,

всё печальней играет

хор кузнечиков нам,

всё трагичней играет.

И под этот мотив

по мосту тень шагает,

всех нас опередив,

прямо к яркому свету.

И, дымясь на свету,

светлячок сигареты

падает в пустоту.

* * *

Бредёт, спотыкаясь, на ватных ногах,

по улице к рынку старуха.

Весь мир перед ней рассыпается в прах

от слабого зренья и слуха.

А в городе – праздник, и люди несут

в молитвах икону к собору,

как будто бы завтра грядёт Страшный суд,

всех будут судить без разбору;

как будто бы чудо случится вот-вот –

и всем всё простят и помогут.

...И только старуха, согнувшись, идёт

всё ближе – и к рынку, и к Богу.

* * *

Вот церковь. Вот Мемориал,

приют последний и причал

для курских моряков.

Не надо плакать, говорить,

мол, пацаны: им жить да жить,

не надо громких слов.

Лежат спокойно моряки.

А рядом – семечки, плевки,

обёртки от конфет,

пивные банки, чёрт возьми.

Гуляют взрослые с детьми.

И смерти вовсе нет.

В могилах, в небе голубом,

на этом свете и на том –

нигде, ни в чём нет смерти.

Вот шар воздушный в небо взмыл.

Резвятся дети средь могил.

Ну что тут скажешь: дети.

* * *

В гостинице «Центральной», на третьем этаже,

уже порядком пьяный, с досадой на душе,

поэт Вадим Корнеев, что искренность любил

в стихах, мне про евреев и русских говорил –

и дым тянулся плоский болгарских сигарет.

Он говорил, что «Бродский – посредственный поэт».

Он говорил, искусно при этом матерясь,

что мы с культурой русской утратили, бля, связь;

и, по столу вдруг стукнув могучею рукой,

гремел как репродуктор, а за его спиной

две вырастали тени архангелов-певцов:

соломенный Есенин, берёзовый Рубцов.

И мы сидели, словно Давид и Голиаф.

И знал я, безусловно, что он, сильнейший, прав.

От тёплой водки с перцем стоял в буфете гам,

а в голове вертелся извечный мандельштам.

ПЕТРОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

В Петровском жили, за семь вёрст ходили

за коньяком в ближайший магазин.

Вы говорили о Мамардашвили.

Я пожимал плечами: ну, грузин…

И, возвращаясь по дождю обратно,

по грязи, оступаясь и скользя,

друг другу становились мы понятны

без слов. Но объясните мне, друзья:

как лето с нами горько распрощалось,

как за столом сидели вчетвером,

как вечерами небо разливалось

трёхзвёздочным – в стаканах – коньяком –

как это всё душа в себя вобрала,

не расплескав, покуда жизнь урок

судьбы и смерти нам преподавала,

который я так выучить не мог?

Зачем живу я с мыслями об этом?

Зачем как дар бесценный берегу

петровский луг, залитый ярким светом,

и белую лошадку на лугу?

* * *

Как-то так, любимая, быстро у нас срослось,

всё само собой закрутилось да понеслось,

промоталась в ускоренном времени плёнка – и глядь –

у нас дочь родилась и уже начала подрастать.

Чередуются дни на верёвке сплошной бельевой.

Выходные под вечер противной звенят мошкарой,

а с утра на работу выходишь – и снег лежит.

Ничего себе, думаешь, время-то как бежит.

Впрочем, всё относительно это. И, может быть,

я полжизни истратил на то, чтобы прикурить,

затянуться и утонуть в горьковатом дыму,

чтоб, в итоге, на пару минут лишь побыть одному.

Я нарочно растягиваю и усложняю стих,

ты отсюда не делай выводов никаких.

Но покуда вращается наша планета-дом,

всё идёт своим чередом, всё идёт чередом.

И когда вы спите, родные мои, и когда

с мезозойской эры подмигивает мне звезда,

я, на краешке неба её заприметив одну,

через сотни столетий махнув, вам с неё подмигну.

В ПАРКЕ ИМ. ПЕРВОГО МАЯ

Небес на сумеречном фоне

– как будто много лет назад –

закрытые аттракционы

печально на ветру скрипят.

Февральский зажигает вечер

сырой фонарь над головой.

Снежинки кружатся навстречу –

и я один иду домой

вдоль облупившихся фасадов,

в ночную темень вперив взор,

а за чугунною оградой

белеет Знаменский собор.

Выходят люди из собора,

где раньше был кинотеатр

«Октябрь». Когда умолкнут хоры

и ангелы уснут, хотя б

на час побыть опять ребенком,

и вместе со своим отцом

придти сюда смотреть «Кинг-Конга»…

…Вот оборвалась киноплёнка,

а мы ещё чего-то ждём.

[1] Мертвец в отпуске (польск.)