cjhvaradze-victor-tariel-2015-4

Поэзия диаспоры

Братья Виктор и Тариэл ЦХВАРАДЗЕ (ГРУЗИЯ)

Виктор Цхварадзе родился в 1951 году в городе Лиски Воронежской области. Учился в Москве и в Тбилиси. Окончил Грузинский политехнический институт, работал инженером-конструктором гражданского строительства. Публиковался в журнале «Литературная Грузия», в альманахах «Дом под чинарами» и «Освобождённый Улисс. Современная русская поэзия за пределами России». Зимой 2000 года переехал в Москву. Осенью 2003 года умер от сердечного приступа.

Это не совсем обычная публикация. В ней мы знакомим читателя с братьями – поэтами. Говоря точнее – сначала с Виктором Цхварадзе, старшим. С творчеством Тариэла мы читателей в одном из номеров журнала уже знакомили. Почему сейчас представляем их в связке – об этом ниже.

Виктор Цхварадзе ведёт своё поэтическое повествование по законам свободного дыхания, стихийно перемещающегося метафорического ряда, его сюжет перетекает из стихотворения в стихотворение не содержанием, а высоким смыслом, воплощающим драматизм высокого замысла.

Размышляет об этом в давней рецензии поэт и критик Александр Уланов: «Мир Цхварадзе чрезвычайно разнообразен. В то же время возникает ощущение того, что стихи слипаются, представляя всегда одно и то же – хаос жизни в современном городском пейзаже. Туда падают и слова грузинского языка и реалии современного Тбилиси – и растворяются в общем беспорядке. Странный гибрид Дали и Пиросмани! Никакой эволюции стиха или языка в сборнике не видно, все тексты кажутся написанными в один день.

И тут же цитата из отзыва поэта Александра Ерёменко: «...это не поток сознания. Это строго организованный, где-то даже логически выверенный (внутренней логикой языка, не линейкой) поток слов. В первую очередь – это явление языка, а не души. И автор умеет отдаться этому потоку и дать развиваться стихотворению не по прихоти автора, а по внутренней прихоти самих слов, языка».

Каждый по-своему, они подтверждают: движение стиха у Виктора Цхварадзе – непресекаемый, от стихотворения к стихотворению – рассказ о жизни языком поэзии. И это движение, этот рассказ продолжаются после ухода автора из земной жизни – такова сила истинного поэтического слова.

Д. Ч.

* * *

На моих полях – клякса, глазёнки и уши

закорючек от подписи. Фикусята, с ядами

и пестицидами в хвале Господу, из кадушек

лямку мёда тянут, что свято им –

не в одном лице, не только из оазиса

с заготовкой хлеба на зиму, и с винокурней

сообразного. Да и какая в общем-то разница,

стрекозьи хлопоты в чьей шкуре?

За объектом под ленточку, но так себе,

дым из труб разных функций, отнюдь не чета

на прогнозах упавшего курса акций такселю,

в том «ты мне, я тебе» – ни черта.

Крынок двадцать молока, образцово

сине море и впотьмах отбелив, где-то близ

молока в пакетиках пирамидкой, – за словом

к бурке сивкиной, а той – обелиск

за смекалку… Боженька, праведный

и на страже огня в очаге, вразуми алаверды

от усопшей сопки в доспехах!.. Правда, не

отходняк ещё, и откупорен один.

* * *

Над охотой со скрипом,

до болот с переменным успехом,

комар не пролетит, тем более газетная утка.

Без адреса вопрос – никто по-русски не шпрехен? –

стоял неизвестно какие, уж точно, не первые сутки.

Эх, в потёмках чужой души погостил бы даже с месяц

червь сомнений моих, не опаздывай к утренней мессе!

На обочине тракта – пульс судебного пристава,

да шлагбаум, за шоссе голосующий истово.

Раны рваные от кусачков – молодо-зелено.

Ого-го сколько палок,

мшистых капканов в расщелинах.

Буйным головушкам психей, себе дороже,

каких-то психованных, – карстовые пещеры ложем.

Пик формы на лодочке разбуженных толчком качелей.

* * *

Тут-то плохого слуха орган

с другим не перепутает мать-героиня,

из сорока разбойников – один, и считать не надо,

в отличие от запаски мопеда – накачан, но героином,

в закутке просторов – сам не свой, ох, придушила б гада…

Мольберту такая живопись на стенописи пальцем где-то

презент, где-то расплывчатость характерной черты

неподвижности в динамике хаоса.

Нет этому прецедента

в репродукциях репродуктора, с войны за шанс, впритык

к завихрению мозгов у вышколенного его страстью

кинжала из-под плаща костромского тореадора.

Абстрактные бородки, на кителях свастик

не древнеиндийский смысл,

в толпе иголкой и в львиной доле

с детским браунингом настоящий, и какой резон

носу – в объект санэпидстанции на пять персон.

Рыск верстовых столбиков по бездорожью,

аж звёзды забряцали,

такой убойной силы лобио на нём.

Не мудрено, что конопля и мак назвались рожью,

с квартирами сдаются летом жёны и мужья в наём,

на стенах секретных баз стендовиков трофеи,

глаза икон с блеском легированной стали,

и не предопределить,

когда будет фамильным отпрыскам до фени

с чем багаж, какой вокзал и почём сало…

* * *

На рубеже Ледовитого ни ямщиков, ни почт,

лишь промысел тюленей, зуб о зуб и без конца

мытарству бездомных айсбергов,

в рубцах от «пока я не…»,

стёжок под откос.

На заработки в элизиум не прочь

и круглым идиотом протектор спущенного колеса,

на ярлычке микстуры от кашля трасса к покаянию.

Зачем-то, не во вред нуждающейся в амулете

чёрной магии от частого недержания мочи,

досугу боем остановленных часов

и метрике зимы в ущерб,

палка о двух концах – в навозе бабьего лета,

из битвы за урожай – отборные войска саранчи,

под жребием ламп нести свет людям – герб

продуктов сгорания от недосыпа,

станок, как будто

приспособленный к браку от простоев

на коронации питона, – ланям и косулям гид.

Сумел же крест и в руках ереси, и из-под спуда,

и на сгорбленном от тяжб с землёй престоле

присоской стать прожорливых ланит.

* * *

Топчан ночлежки и из паутин портьеры,

в брюхе кашалота комфортнее было до нашей эры.

В мальчиках для битья девочка и низкий КПД

лопаты, одной на двоих, –

не разлей вода в какой-то мере.

На фотоплёнке для ловли мух – с коллекцией Карден,

выпендривающийся своей закалкой «морж» под мухой.

Самоотдача, по сравнению с вкладами в неё, –

несыгранный на пляже мизер.

Стыдно ведущему колесу святого духа

черпать силы из рытвин, не те масштаб и дизель,

а рвать и метать – это по части денежек на ветер.

«Надо, Федя, надо! Куча мала!» –

только что с постели

заварка чая, делёж жилплощади и целый вечер

за чтением – втроём, а предмет – сбоку, за две недели

до варианта с припёком, где естественный отбор

корсаров, конквистадоров и аргонавтов

бил стёкла, морду,

в знаменосцах «мухачам» отбой,

стечение обстоятельств – лишь соавтор.

Кто под присягой – на вытяжку перед ним, и теперь

в рядах колонн – гербарий, плюшевый пафос позы.

Спроси у подписки о невыезде вчерашний день,

каких и чьих гетер

гроссбух приваживал к тик-так часов наркоза,

не стал бы он сегодняшнему соратником по части

геморроя, мигренью в часы супружеского счастья.

Тариэл Цхварадзе родился в 1957 году в Ткварчели. Окончил художественное училище им. Мосе Тоидзе (Тбилиси). 22 года провёл в эмиграции, занимался бизнесом. Автор пяти поэтических книг и многих публикаций в периодике. Один из победителей фестиваля «Эмигрантская лира» (2015).

Продолжая представление братьев Цхварадзе, приведу суждение поэта Алексея Цветкова: «Тариэлу Цхварадзе удалось, казалось бы, невозможное – обрести поэтический голос в возрасте, в котором некоторые подбивают неутешительные итоги». И тут следует, раскрывая интригу, дать объяснение тому, что мы представляем творчество братьев в связке и по какой причине Тариэл пришёл к стихописанию уже в зрелом возрасте. Речь идёт о глубочайшем человеческом потрясении, которое испытал Тариэл в связи со смертью брата! Тяжело перенесённая жизненная драма, желание заново прочитать жизнь брата, глубже вникнуть в его творчество, обратили метавшегося в суетной жизни бизнесмена Тариэла Цхварадзе к поэзии. Он ощутил это как долг и призвание – пойти путём Виктора Цхварадзе. Сегодня яростный темперамент Тариэла воплощается в его твёрдом поэтическом жесте, публицистичность которого всё ярче претворяется в его прямой стихотворной речи.

Д. Ч.

* * *

Когда весной набухнут соком почки

и приготовится цвести каштан,

передадут в facebook-е по цепочке,

что расстреляли киевский Майдан…

Как дежавю, всё это было, было –

булыжники, слезоточивый газ

и дымом прокопчённое Светило,

и в чёрных масках боевой спецназ.

И кровь, и ярлыки с телеэкрана,

и выпитый за упокой стакан…

Старуха смерть дорогой Чингисхана

вернулась на сегодняшний Майдан.

* * *

Всё и всех возлюбить это очень не просто,

крови пролито много, как тут не крути,

от убитого Авеля до холокоста

незаметно и быстро сумели дойти…

И закончились рифмы, а тонким верлибром

Будет, видимо, трудно сейчас передать,

как в пичугу колибри двадцатым калибром

будут снова и снова от скуки стрелять.

Беззащитная птаха, частица природы,

ты не феникс, который воскреснет опять,

улетай в те края, где есть больше свободы,

здесь давно уже нечего больше терять…

* * *

Надоело, больше не хочу

быть героем не своей картины.

Кто-то горло рвёт, а я молчу,

сердце разделив на половины.

Тот мне брат, и этот не чужой,

но у каждого свои пороки...

Как щенков слепых, их за собой

привели к обрыву лжепророки.

Хладнокровно в спину подтолкнут,

и стена на стену в бой со свистом...

В новостях объявят: это – бунт,

а на деле вновь братоубийство!

* * *

В предчувствии глобальной заварушки,

в две тысячи пятнадцатом году,

я украду прицел от главной пушки

и закопаю у себя в саду.

В таком, где мандарины и инжиры,

где соловьи поют и никогда

людей не строят строго по ранжиру

колонной, направляя в никуда.

Военачальники возьмут лопаты, кирки,

миноискатели, т.д. т.п.,

вскопают сад, сотрут до дыр ботинки,

и, не найдя, объявят о ЧП.

Допрос их будет строгим, однозначно –

я не раскрою маленький секрет.

Пусть будут бить и материться смачно,

но «Миру – мир», вот мой приоритет.

С улыбкой на лице такой смиренной

от Моны Лизы, Кришны и Христа…

Останусь в памяти у всей вселенной

за тот прицел, зарытый у куста.

* * *

В больших глазах была мольба

и боль, которая безбрежна.

Рукой её касаясь лба,

я лишь на миг дарил надежду.

А ей казалось рядом Бог,

пришедший вдруг из ниоткуда

на перекрёсток двух дорог,

чтоб сотворить сейчас же чудо.

Как объяснить, что я не Бог,

что жизнь вообще-то злая штука...

Асфальт в крови, лежит щенок,

а рядом плачущая сука.

ВАХТАНГУ ГЛОНТИ

Когда молчать нельзя уже,

а расставаться вроде рано –

душа откроется душе

на дне десятого стакана.

Сейчас исповедальня здесь –

в прокуренной батумской хашной,

отсюда шаг лишь до небес,

а остальное и не важно.

Мы выдохнем свои стихи,

на скатерть бросим жизни повесть,

и даже мелкие грехи

не даст укрыть сегодня совесть.

Она от призрачных утех

ушла и села с нами рядом,

и по щеке слеза сквозь смех

от брошенного ею взгляда.

Не увильнуть и не солгать,

и все кривлянья неуместны...

сегодня, видимо, печать

поставил ангел тут небесный.