evgeni-konovalov-1-1

Поэзия метрополии

Евгений КОНОВАЛОВ

Поэт, критик. Родился в 1981 году в Ярославле. Стихи и критические статьи публиковались в журналах «Знамя», «Вопросы литературы», «Урал», «Интерпоэзия», «Новый берег», «Русское поле» (Молдова), «Мера» (Ярославль) и др. Представлен в литературных антологиях «Пролог. Молодая литература России» (М., 2005), «Новые писатели» (М., 2009), «Новые имена в поэзии» (М., 2011). Лауреат третьего и пятого межрегиональных фестивалей современной поэзии «Logoрифмы», конкурса им. К. Васильева, премии им. А. Клещенко. Специальный приз жюри первого межрегионального турнира поэтов (Пермь, 2008). Участник шести форумов молодых писателей России (2004-2012). Стипендиат Федерального агентства по культуре и кинематографии (2008). Автор поэтических книг «Беглость речи» (Ярославль, Аверс-пресс, 2005), «Стихотворения и поэмы» (М., Водолей, 2011).

НА СМЕРТЬ СТИВА ДЖОБСА

Создатель всемирной империи цифровых

технологий, миллиардер и владыка микро-

компьютеров отправляется в офис к господину иных

миров на приём, обзаведясь не айфоном, а биркой

на ступне, с неведомым ставши накоротке,

яблоко надкушенное зажав в руке.

Тамерлан двадцать первого века возвёл не одну

цитадель на берегах Америки и Китая.

Именно так теперь порабощают страну

за страной, дарят бусы вождям, потакая

их слабостям. В итоге одни племена весь день

до обморока паяют, другие юзают пикающую дребедень.

Да, ты был голоден и безрассуден. На пустяки

не разменивался, вроде благотворительности или

экологии. Всё на алтарь идеи. Фанатиков таких

почти не осталось. Тобой руководили

мысль о завтрашней смерти и экстаз творца,

всё остальное производилось от первого лица.

Блаженной нирваны тебе, краснобай и буддист.

Не мир или меч ты принёс, но мечту в кармане.

Значит, время призвало тебя, как осенний лист.

Свою роль ты играл хорошо. Остаётся сказать «Ом мани

падме хум!» – и проверить кэш. Чем-то ты был похож

на Микеланджело. А на днях в деревянный лёг макинтош.

Человек оказался смертен. Даже такой, как ты.

Рак не торгует акциями. Соединённые Штаты в шоке.

Айподы молча работают. За окнами воют коты.

Щёлкают мышки. Скорбью наполняются блоги.

Мир изменён и дефрагментирован. Жизнь одна.

Далее смерть. В конкуренции побеждает пока она.

* * *

Прошлое выскакивает из-за угла,

через годы прыгает и лавиной

низвергается, так что выстроенный уклад

весь в развалинах еле видных.

Череда вопросов громоздит леса.

Скорой нитью сшиваются обрывки сплетен.

Две улыбки начинают плясать

и кокетничать в уличном переплёте.

Но из времени – никудышный шутник,

куда веселей – портретист и скульптор.

Ну так различай на всём холодок его пятерни,

выцветающих красок скупость.

Кракелюры морщин. Возле губ следы

ретуши. Тени у переносицы – рядом

с алым контуром век... Полно, это лицо ли ты

целовал, ненавидел, боготворил когда-то?!

Всё бумага выдерживает и ничуть

не сочувствует. Лишь память блажит у края

бездны, то силясь поглубже в неё заглянуть,

то на чудо несбыточное уповая.

* * *

Счастье с привкусом ужаса тает во рту,

за собой зовёт наверх

к безымянному небу ли, темноту

ли пророчит – навек, навек.

Струи времени обманчивы, солоны и быстры,

но рассудку не быть в ладах

с новорожденным днём, – где цветёт пустырь,

и бессмертие спит на губах.

Вера дышит мгновением. Трауру вопреки

и консилиумам назло

мы – бессмертны. Вечно в мякоть реки

погружаться будет весло.

Так зачем протеиновый щит

всё живое хранит от паралича

перед смертью-медузой? Или превыше тлена ищи

предназначение своё сгоряча?

Поражает Горгону Персей и теперь не умрёт.

Жизнь кладёт на ладонь

Бенвенуто Челлини и лепит герою глиняный рот.

Рукописи на обжиг летят в огонь.

Выстроен перламутровый храм искусств. Уже

вольготно моллюску в нём.

Только ветер осенний дунет в раковину ушей –

и дрожит ненадёжный дом.

ARS POETICA

Так мальчик голубиной шеей заворожён,

так атлеты бегут по стадиону амфоры,

так на аэродром садится алюминиевый дракон

развёрнутой во времени и пространстве метафорой.

Инструмент ли ты языка,

копьё ли, брошенное одиночеством

в небеса и летящее слепо

к неизвестной цели? – Примеривайся, пока

ледяная безлюдная ночь черства,

как горбушка чёрного хлеба.

Только зрелищ! Запоминать, как просвечивает наряд

осеннего клёна – обряд похоронный, – мурашки по веткам,

как тени от слов на листах дрожат

под мистическим ветром.

Вот она наступает по всем фронтам,

в руках у неё города и эпохи

дышат любовью, гневом и алыми

сполохами, – а писаки нам

плачутся, как дела её плохи.

Поэзия не следит за журналами.

Ей

важней,

что липы в белых галифе на парад

выстроились, – и бегут к сирени;

что бродячие псы исподлобья на прохожих глядят

с мученическим смиреньем;

что однажды шагнул – и нет пути назад

по канату сплетённых стихотворений.

Обнял воздух – и шею готов сломать,

истребителем заходишь на цель, от восторга

с ужасом одуревши, – а всё не стать

молодеющим ангелом Сведенборга.

Время расправляет пергамент

и показывает то прах, то дым

зазывалой-фокусником – на устах елей, –

обманывая старцев полигамной

славой, давая на чай молодым.

Поэзия не помнит своих создателей.

Всё искусство – поднимать самого себя за

волосы – фотосинтез по выдаче

прямо на руки, – чтобы мастерская фреза

контур тёмного воздуха могла выточить.

На распродаже подержанных факелов получать

удостоверение в испытанной благодати;

или знать, как посмеивается сквозь печаль

несговорчивый демон Сократа;

или стать сосной, горящей в лучах

собственного заката.

Ночью топорщатся волосы иглами на голове,

утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, –

не пророк, но уверовавший в себя человек

обживает родные пустоты

молчания да ереси.

Поэзия не прописана в мире сем.

Вот и будет с тебя. Ради бога,

обойдёмся без Бога – строк, полей

и заглавий. В такой дыре

мудрено отыскать к нему дорогу,

одной ногой в античном акрополе,

другой – в буддийском монастыре.

Переполняет чернильная вода

кувшин из белого дерева,

раз навсегда –

разбей его.

СТАРИК В КРАСНОМ

Л.А.Шифрину

«О смерти да о смерти – все стихи,

неужто больше не о чем?!» – Спросил он

и усмехнулся. «Мало ли кругом

людей, работы, счастья, увлечений

хоть марками почтовыми – об этом

пиши, и слава богу!» – Замолчал

и сделал жест, как бы сметая гибель

с пути всего живого, – и не раз

одерживал победу он над ней

со скальпелем в руке.

Как отвечать тут? Или все поэты

со смертью коротки? Что это – дверь,

которая притягивает взгляд?

Что молодость её ещё не знает

и рада с ней заигрывать, что ужас

придёт потом?

...Вблизи Новороссийска, в сорок третьем,

под бесконечным авианалётом,

вчерашний пятикурсник на «Ташкенте»,

неспавши третьи сутки, зашивал

и резал раненых – на чистом спирте,

и чтобы не свалился он, матросы

с боков его держали матерясь,

и бомбы ухали за бортом, и вода

в иллюминатор билась...

Рембрандтовский старик, не дать, не взять.

Покойно сидя в кресле, не спеша

рассказывает случаи из жизни.

А сам исполнен жизнью до краёв –

с четвёртого инфаркта, – как он знал, –

последнего.

Ни кипы, ни креста. Согласен разве

на ладанку из нитроглицерина

как ёлочное украшенье. Шутит

исправно дед-мороз, а новый год

вот-вот настанет. Что ещё? Теперь

сумеем пережить мы тот февраль,

когда весной уже наполнен воздух,

и воробьи готовы петь осанну,

и вся-то смерть – не более чем точка,

не более чем точка в мире слов.