2019-1-1

Поэзия диаспоры

ДЕБЮТ

Юлия ШОКОЛ (АВСТРИЯ)

Родилась 25 августа 1997 года в Николаеве (Украина). Окончила ЧНУ им. Петра Могилы, факультет иностранной филологии. Публикации: альманах «Провинция у моря» (2015); журналы «Соборная улица» (Николаев), «Южное сияние» (Одесса), «Золотое Руно». Финалист поэтического фестиваля «Провинция у моря» (Одесса – Ильичёвск, 2015). Лауреат «Чемпионата Балтии по русской поэзии» (2016, 2018), «Кубка Мира по русской поэзии-2018». Лауреат V международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского (2017) и интернет-конкурса «Эмигрантская лира» (2018/2019). Сейчас живёт и учится в Вене.

Юлия Шокол – открытие миновавшего зимнего интернет-конкурса «Эмигрантская лира». Она уже засветилась и на других конкурсах, имеет публикации в украинской периодике, теперь вот дебютирует в европейском журнале. Молодость автора в этом случае – сильный аргумент, предполагающий внушительную перспективу развития её дарования. Уже сегодня явлен поэтический характер Шокол, её жест, её способ поэтического мышления. В добрый путь!

Д. Ч.

гомериада

проиграли в холодно-горячо,

и мороз нас намертво перечёл,

словно список кора...

но где же твоя кора,

древесина, раздетая до нутра?

шпалы-рельсы... сколько себе не вейся,

это тело воды, о братья мои ахейцы-

короеды,

ковчег нам и до утра не съесть,

потому что гомеру явилась благая весть.

так из штаммов вывели мандельштама:

золотистая спинка

и воздуха на прощанье

вороватый профиль мелькнёт – и всё,

у судьбы гомерическое лицо.

так елене елеем мазать ладони клёна,

так и мне выкликивать поимённо

к изголовью тех, кому – ни имён уже, ни голов,

а товарищ гомер отвечает «всегда готов»,

потому что троя, как одеколон, троится,

потому что зренье – слепая ночная птица –

накрывает мир, что покорно лежит распят

от груди до самых ахиллесовых пят.

голод-о-море

вот я качаюсь с пятки на носок,

вот колосок себя в руках несёт –

с таким лицом, упругим, словно шаг,

с такой беззвучной музыкой в ушах,

что в переводе горький земляной

немеет и немотствует –

не мой

уже давно – ни хлеба и ни зре-

хлебнувши горя, не успев созреть,

несёт себя – и голод говорит

внутри него, сжигает словари

не ожегова – жажды и огня –

из слов,

рождённых

впереди меня

и сложенных в пустой земной живот,

откуда прорастает и живёт

не колосок, себя несущий, как

огромный полыхающий маяк,

но человек, страданию сродни,

из корневого света

и крови –

всего, что не случилось не с тобой,

не в этой жизни,

ни в какой другой.

крестоносец

и кто-то шёл, разбитый на шаги,

и дождь стоял на мостике – прогиб

и але-оп в текучем позвоночнике.

а человек прошёл,

потом закончился.

и вместе с ним закончилась вода,

такая мокроносая, ни дать

ни взять – простуда и волнение.

ковчег качается

вовне,

во мне ли он?

и в ливневом, огромном и чужом,

себя обжив, изжить, скользнуть ужом,

какая жатва или, может, жажда тут:

напиться и войти сюда отважиться,

чтоб дважды в реку,

свет одно дыхание,

и дождь идёт, измученный, израненный –

уже не дождь,

и пить не просит рот.

и крест не знает,

кто его несёт.

* * *

(из цикла «зверотравы»)

если будет война (я осталась на -й-

перед бездной звучащего -на)

по губам молочая пойми прочитай

чья замолчанная вина

если длится война

виноградный побег

самым первым ложится в снег

одуванчик взлетает не чуя ног

безголовый мученик

лёгок пух

санитар-подорожник помочь не смог

потому что лишился обеих рук

то есть листьев конечно

мой хвойный друг

лишь зелёная кровь вокруг

мне бы вровень с этой живой травой

и над мёртвой тише воды стоять

оттого что молчание не равно

нежеланию

вспоминать

и у мяты память ещё свежа

и крапивы язык – острие ножа

и дрожащий лист поглощает свет

выдыхает смерть

VIII. бес-телесное

Дано мне тело - что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

Осип Мандельштам

1.

если ты в лицо моё заглянешь

кто посмотрит на тебя в ответ?

это лист

от края до безкрая

все прожилки протянул во свет

это тьма которая – ученье

опалила насквозь

продыша...

если это зрение созреет –

из него проклюнется душа

2.

а потом он поднял голову

с пола поднял и пошёл

посмотри на тело голое

не прикрытое душой

как несёт внутри дыхание

оттиск ветра копирайт

смерть несёт

она заранее

не привыкла умирать

3.

если вода в тебе говорит о том

что она чувствует перед самим глотком

перед прыжком в неизвестное

в пропасть рта

где ни плеска ни шелеста –

глухота

ты ей скажи что видишь когда глядишь

в око другого

в котором таится мышь

та что бежала и хвостиком

круть да верть –

и опрокинула в небо земную твердь

4.

и если тебе почудится в этом босх

бредущий по пустоте

совершенно бос

и руки его пусты (но читай – листы)

и воду с его лица не тебе испить

попробуй представить

что там на затылке – бог

идёт в пустоте

и она избегает ног

касаться но тянется следом

и псом скулит

и нос её перепачкан в какой-то -ви

отсюда неясно – лю- или может кро-

отсюда ни зги

ничего не известно кроме

того

что свет коснувшись моей ладони

сначала был отражён от твоей руки

5.

вымолчанный

и вымученный в муке

перетёртых до звука согласных

жил на расстоянии руки

и в перекрестье глаз

но

говор одуванчиковый созрел

выпустишь – улетит он

телом ли станет бесчисленный чистотел

воздухом перелитым?

кто прорастает сквозь не мои глаза

чтобы глядеть – в твои ли?

вечность-другую тому сказал

а слышится и доныне

имя-не имя

но изначальный звук

слухом его улавливать не умея

я погружаю руки

ещё не имея рук

я размыкаю губы

ещё не имея губ

дудочку подношу

выдуваю тело

иудивление

и если устье и уста ундины

едины

то скажи мне для чего

ты вылепил меня из этой глины

и воздуха живое существо

непойманное для чего вложил ты?

не вор но опалима купина

горит горит на голове пол жизни

а шапка – куплена

и полон удивлением удушьем

русалочьим изгибом буквы у

иуда улыбается и слушает

посмертно загустевшую смолу

чтоб вещное развешивать на плечики

и тело примерять с чьего плеча

мне кроме поцелуя дать им нечего

о как его изнанка горяча

ХI. виноградный иоанн

1.

пока ты есть

пока ещё ты будешь

как виноградный иоанн на блюде

лежать – тысячеглав и золотист –

не преданный но проданный

покуда

в глаза твои глядят чтоб после съесть –

не человек но эхо

горький свист

неслышимый нигде

звучащий всюду

и этот звук

в сосуде из костей

и нежной плоти кажется слышней

когда не заперт в воздухе которым

ты дышишь саломея

глух и нем

лежащий безголово

вместе с тем

налито соком и весомо слово

немеющее на его губе

и видное –

одной тебе

2.

тело ограничено душой

как же ты до этого дошёл/

шла корнями вверх

ветвями вглубь

эту бездну не перевернуть

разве что пройти её до дна

между родин родинка видна

и за тьмой пресветлой разливной

видно то что называлось мной –

то есть ничего

но виноград

смотрит так что остаётся взгляд

после жатвы в воздухе висеть

светом смерти

отрицая

смерть

3.

на теле воды горят водяные знаки

но жажда её оттого сильна

что изнутри её пальцы гладит

отраженная синева

и нет ничего бессмысленнее и проще

чем виноград несущий своих щенков

полные гроздья

на рыночную площадь –

зеленоглазых и

некрещёных ещё

и этой воды

язычницы полукровки

огромное тело распято внутри тебя

внутри винограда

в котором ни света кроме

венозных слов

вскипающих на губах

Hieronymus

была ли здесь волглая темнота

была ли здесь иволга

налита

по горлышко узкое долгим о

где смерть вынимала моё нутро

чтоб пальцами в алое

чтоб не разлей вода

мне ливень летел как яблоко мимо рта

всем телом текучим выталкивая на свет

всё то чему в мире названий нет

и кто-то стоял по жабры в тугой тоске

огромной ракушкой на песке

неслышимым ухом где звуки горят внутри

где жизнь моя иволга

ивовой же кости

и вот по весне выплывает протяжный звук

из плоти шершавой

из мёрзлых рук –

не птица но древо пернатое до корней

живее всех мёртвых

румянее и белей

и нет никакого зеркала

из пустот

о чём-то своём бормочет безумный рот

и добрый босх склоняется надо мной

и пишет свет

до его разделения с темнотой

сон кувшинки, снящийся моне

1.

как разучиться взгляду,

вымолчаться до речи?

терпкого винограда

смуглые зреют плечи

так далеко, что рядом

даже коснуться нечем –

горьким своим,

огромным,

бесчеловечным.

что за словами длится,

не оставляя следа?

если на наших лицах

плещется слепок света,

словно вода в копытце –

так тяжело и слепо...

выпей до дна, мой братец,

видится после смерти –

жизнь прошла незаметно,

жизнь была

не за этим.

2.

кувшинку на воде зовут моне,

качается под музыку извне

огромного невидимого сада.

ей света нет –

и большего не надо.

кувшинка превращается в кувшин,

шипящий выдох, проверяй жи-ши,

дыши и виноград неси в ладонях –

он стал вином,

он сам себя не помнит.

но помню я, и голос невесом,

и жизнь течёт под веками, как сон,

под каменными плотными веками –

течёт-течёт,

себя перетекает.

и человек – качание и свет,

и воздух в лепестках, которых нет,

и – сущего простой однофамилец,

и сон кувшинки,

что моне приснилась.