vladimir-antropov-1-1

Поэзия метрополии

Владимир АНТРОПОВ

Владимир Антропов — родился и живет во Владимире, Россия. Редактор литературного журнала «Вечерний Гондольер». Публикации в сетевых изданиях, журналах «Новый Берег», «Reflect», «СетеваяПоэзия», в «@нтологии «Лимб».

* * *

Не знай ничего про осень, смотри — этот лист о ней

Даже не слышал вовсе – утром, что все холодней, —

Проснется, зашепчет слабо: это болезнь, озноб,

Желтым пятном ляжет набок, мокрый покажет лоб,

К ветке руки потянулся – кровь-то течет еще?

Запястье, провалы пульса, слабой ниточки счет.

Зеленой радости всплески, – неба чаши полны,

Август стоит в перелеске на цыпочках тишины.

Первым желтеть не страшно: это озноб, недуг,

Ночная тянет рубашка, слуха тяжелый стук.

Света холодные пятна, влажного ветра чулок –

Тем, кто живет без возврата, счастья не знает срок...

ТРАВА

...Что вся твоя жалость – жалость травинки к траве,

Стебелька колебанье, едва различимый шорох,

Когда слишком тесно – огромные, голова к голове,

Навзничь ложатся, и воздух – из пыли и пороха.

Прильни к сутулой спине, шепчи, касайся его сукна, –

Слиться хотело с травой – да кровь тяжелей оказалась, –

Разве зачем-то еще эта тихая речь нужна,

Разве кому-то еще нужна эта жалость? –

Если ни памяти, ни имен, – плач листа по листу,

Объятье травы с травой на исходе сухого лета,

Утешь его, прошепчи: имена как трава растут,

Молча касаясь друг друга, – ты еще слышишь? – где-то...

СЕНТЯБРЬСКИЙ БИЛЕТ

Ненадкушенный запах яблок.

Ожиданья смеркается зал.

Отъезжающий беспорядок,

Сентября опустелый вокзал.

Вот прощаются, на перроне

Оставляя воздух пустой,

Еще теплящийся, вороний,

Еще яблоневый, густой,

Но смеркающийся без боли.

И ты знаешь, что там, во мгле,

Каждый лист в дрожащей ладони

Твой измятый прячет билет.

Им так страшно, не знающим срока,

Попрощаться с тобой навсегда.

В теплом небе глядит на дорогу

Удаляющаяся звезда...

СТИМПАНК

Дряблого неба сдувшийся монгольфьер

Пригороды цепляет потрескавшейся коростой

Лаковых луж, нитями дождика, в выдохе полусфер,

Словно осени небо свое не по росту.

Где-то сбоку из расплетающейся корзины слив

Выпадает солнца мрачный воздухоплаватель,

Словно в себя приходя возле самой земли

Бормоча облегченное «Слава те...»

Вот и время вопросов, слетающих невпопад,

Словно листья с последних дождливых веток

Летчик вдруг опускает туманный взгляд

И все медлит и медлит, и медлит с ответом.

Торопись расспросить, ведь серебряной лодочки Ра

Подступают высоты, долготы мороза и даже

Соберешься ли крикнуть – лететь – или тут умирать? –

Промелькнет, улыбнется, не скажет, не скажет, не скажет...

ПРОЗРАЧНЫЙ

И теперь уже – если между тобой и окном –

Головы не опустишь, не отведешь глаз,

Вот и я стал прозрачным, тающим тонким льдом...

Подожди немного – я превращаюсь в газ.

На неслышный ковер в этом комнатном жидком тепле

Словно пепел из белой руки твоей – тишина.

Смотришь, как вымерзает дыхание на стекле,

Как уходит жизнь, осторожно ломает стекла зима.

След часов на когда-то ослепшей от лета стене –

Там наверное утро уже, гарью пахнет рассвет,

И стрелки еще восклицают, волнуясь: «не!..»

Там где тени их отчетливо отвечают: «нет.»

И теперь напоследок тепла... – ты вдыхаешь белый дымок,

И наверное — я еще убываю на треть,

Поднимаясь под снежно светящийся потолок,

Ты не двинешься, продолжая смотреть...

* * *

Читай, читай поземки быстрый росчерк,

Кириллицу кустов, кричащих на простом

Наречии. Читай синиц подстрочник

В заснеженных ветвях над горестным листком –

Стремительно и зло, и слушая, и слыша:

Тебя сорвать уже протянется и вот... –

А снежная рука стирает снова пишет

Мгновенье длится горькое, живет.

И ледяная пушкинская пропись

Тебя ведет надежней и скорей

И восклицания следов твоих заносит

В страницы беглых белых словарей

Мы встретимся на этом повороте

Сойдутся буквы, совпадет число

И завещание в разорванном блокноте –

Дыханья непростое ремесло...

* * *

И в чем моя вина?.. – На станции печальной

Вода на проводах, билеты на снегу –

Пора, пора... А я последней тайны

И глаз ее постигнуть не могу.

Протянутся к стеклу – горючих улиц пальцы

А там, в купе, в оглохшем сердце шпал –

Немым стеклом уже не отозваться

По плечи срезанным – уж дольник зашептал.

Но вздрогнет – и тогда – в каком-нибудь случайном

Лице: Что – в никуда, что дверец крепок хруст –

Не холодом земли – всея земли печалью

Не разомкнуть сведенных снегом уст.

Лишь теплый слой стекла, оплавленный ладонью,

И огонек растерянный – как будто бы отняв

От раны лоскуток, – протянут изумленно

И страшные глаза поднимут на меня...

СНЕЖНАЯ РЕЧЬ

И когда умоляешь снег наконец пойти,

(Снежный голод с обрывков газет ледяную догложет кость) –

Вдруг повалит – словно толпа слепых на пути,

Ткнет в оседающий лед свою белую с хрустом трость...

И прохладные руки в равнодушьи пройдя по лицу,

Нащупают губы, прижмут ладонь, прочтут по складам –

И пойдет от глухого слепца к глухому слепцу

Тихая речь моя по неслышимым проводам

И примнится – там, за последней снежинкой – там –

Затрещит в наушник испорченный телефон

И поднявший трубку едва разберет слова

Благодарности и любви — за снегом не разбирая имен…

* * *

Казалось бы, уже не лет... –

Страниц не более десятка,

Но словно вложена закладка,

И книга – на твоем столе.

Там я – застигнут на краю

Отсрочкой, жизнью, остановкой,

Я, растерявшийся, неловкий –

Не-чтенью должен твоему.

Тому, что в солнечной дали

Там – что-то дрогнуло проститься

Закрыта горькая страница

И болью душный день облит.

А в книге – странный смутный долг,

И зимний вечер, и закладка,

И белый, невесомо сладкий

Угомонившийся снежок,

И дома старая стена

И мерзнет у окна синица...

И может быть, моя страница

Уже не будет прочтена...