malinina-nataljya-3-1

Поэзия метрополии

Наталья МАЛИНИНА (СМИРНОВА)

Живёт в Ярославле; профессия – юрист. Финалист и лауреат ряда международных поэтических конкурсов, победитель творческих конкурсов Международного форума русскоязычных авторов «Литературная Вена» в номинациях «Поэзия» (2009), «Литературная критика» (2010); член международного экспертного жюри форума «Литературная Вена» (2011–2013), Открытого Всероссийского литературного конкурса газеты «Московский Комсомолец» (2011, 2012); от имени Союза русскоязычных литераторов Австрии и оргкомитета форума «Литературная Вена» награждена дипломом и медалью «За выдающийся вклад в укрепление позиций русского языка и литературы» (2011); отмечена дипломами «За профессиональное и качественное судейство» оргкомитетами конкурсов и фестивалей; имеет публикации в отечественных и зарубежных периодических изданиях.

Лирика Натальи Малининой удивляет, радует, беспокоит, волнует неизменным и властным ощущением аутентичности текста и предпосланной ему жизненной фабулы во всей её сложности и противоречивости. Это не следование исповедальному жанру, это, на самом деле, исповедь, в которой доподлинно запечатлены сомнения автора, его правды и заблуждения, его путь, его вера. Словом, судьба, что само по себе замечательно, ибо поэта без судьбы не бывает.

О. Г.

Cancer

Стихи – это боль и защита от боли.

Варлам Шаламов

Андрюше

I.

Держала за руку: «Не пущу!»; делилась жизнью: «Бери, мне хватит!»

Из морозилки живца на щук несла к молчащей его кровати

(мол, долго можно ещё ловить огромных рыб; доживи до лета!);

и что-то нежное – о любви. В тоске с надеждой ждала рассвета.

А он, в котором смещалась мысль, как буруны за рыбацкой лодкой,

не мог поймать этих действий смысл в тумане боли, как саван, плотном.

...Ползла нечаянная слеза, метались в горле немые чувства:

зачем так долго его терзать – мальком в смертельном оскале щучьем?..

II.

Лодка рыбацкая, синий велосипед и мотоцикл советский –

этот наземный транспорт – весь – остаётся здесь.

Он без нужды тебе – там, где не спросят ни техосмотр, ни паспорт.

...Сколь ни упрямься: «Не надо! Не верю! Нет!»;

сколь ни обманывай: «Сон, мол, да бред всего лишь»,

– камень на сердце, а сердце на дне, на дне.

А ты – налегке, совсем налегке – уходишь.

...Ты мне расскажешь, каких ты увидишь рыб, воды какие тебя на волнах качают?

...Освободиться б из лабиринта глыб, что заслонили небо, полное белых чаек!

Освободиться б, воли твоей вдохнуть; дальше от боли, грязи, страданий дальше!

…Стылый февраль метёт, заметает путь; мне не попасть туда, где ты снова – мальчик.

Мне не попасть туда, где ты снова – свет; воздух и Юрьевец; Плёс или даже... Китеж.

Мама и небо...

Где страшное слово «смерть», словно заляпанный свитер, с себя торопливо скинешь.

III. к фото

Ещё полгода до февраля. Полгода нам друг у друга быть, и

ещё полгода – твой дом – земля; ещё полгода нам до отплытья.

Тебе – туда, где не будет зла, болезни, боли, меня – не будет.

...А мне из этого февраля уже не всплыть на поверхность будней.

Мне – рыбой в бредне, где света нет, где бьётся в жабрах мой крик молчащий.

Рубашка, лодка, велосипед... (Зачем всё это?!);

«А был ли мальчик?» – в виски колотит... А был ли?

– Был! Ни быль, ни боль – не переиначить!

Что жизнь любил, и что был любим, должно хоть что-то для Бога значить?!

…Я вижу: как по тропе идёшь, как приминается подорожник...

И если смерть твоя – есть не ложь, то, значит, жизнь моя стала ложью.

...И снова брежу всем естеством: мы едем в Юрьевец и – хохочем!

Мне говорят: «Отпусти его!»

...А если он – отпускать не хочет?

И Ты

Мама, бабушка умерла навсегда?

Навсегда-навсегда?

Даже если громко заплакать?

Даже если на улицу – в холода –

без пальто, босиком, ну... совсем... без тапок?

Даже если дядьБорин вреднючий Пират

вдруг сорвётся с цепи и меня укусит –

всё равно она не придёт надо мной обмирать,

пожалеть, полюбить, пошептать: «Не куксись:

всё до свадьбы, увидишь, сто раз заживёт,

вот поверь мне – нисколько не будет больно...

Слушай сказку, золотко ты моё,

про жука с Дюймовочкой... И про троллей...

Скоро папа должен прийти,

Разберётся, ужо, с дядьБорей.

Ишь, наделал Пират историй,

покусал ребёнка, помял цветы!»

......................................................................

– Мам, а ты... не умрёшь – навсегда?

Я без тебя – спать не буду, играть и кушать...

– Никогда не умру... Не верь никому, не слушай.

– Мам, и я не умру?

– И ты.

В СЕНЯХ

Там – седоков заждавшись юрких,

Припал к стене велосипед;

Там – на щеке моей дочурки

Варенья вороватый след;

Там – переложенных соломой

Созревших яблок аромат.

В сенях родительского дома –

Распахнутое время в сад.

...Дрожит в оконце луч упрямый,

И вижу я в дверной просвет –

Мелькает между яблонь мама.

Которой нет.

БОЛЬШЕ НИКОГДА

Больше никогда в георгинной роще

Нам не перепрятать нехитрых кладов.

Больше никогда… Боже, как полощет

Мокрое бельё ветер в палисадах…

Больше никогда… Как вы там, родные?

В доме сиротливо толкутся тени.

Скоро будут в нём ночевать чужие.

«Больше никогда…» – горько всхлипнут сени.

…От постели маминой – тёплый запах;

Узнаваем так, словно смерти нету.

Больше никогда на нехитрый завтрак

Мне с моим братишкой не кликать деда…

Больше никогда…

Но в кудлатых лапах

Прячет сад рубашки под ваши души:

Из фланели в клеточку – это папе.

Из вельвета синего – для Андрюши.

Ну а если яблока наливного

Слышен топоток по ребристой крыше –

Это сад, как мама, из тьмы былого

Угостить любимых возможность ищет.

ЛАОКООН, ТЫ НИКОГО НЕ СПАС

Timeo Danaos et dona ferentes.

Вергилий, «Энеида»

Лаокоон[1], ты никого не спас!

Ни городу, ни миру – не спаситель.

Бессилен разум. Гордой Трое пасть

предрешено; круг роковых событий

замкнулся в удушающем венце

колец змеиных. Ужас на лице,

мольба и стоны твоего ребёнка;

другого сына обеззвучил яд.

Твой обморок. Твой хрип:

«Пусть буду я...»

(Как блеяние жертвенных ягнят

Сквозь морок и пронзительно, и тонко!)

...И снова явь. И яд. Они сильней!

В змеиной пасти чья-то злоба пышет!

...Лаокоон, и кто ж тебя услышал?

Вот мальчики твои: они... не дышат,

Но в каждой Трое – ждут своих коней.

ОТДЕЛ ПРОПАЖ

Я могла бы найтись, отозваться на имя – ори!

Только нет у тебя ощущенья утрат и потерь.

А молчанье твоё поселилось внутри. Внутри

Клетки моей грудной, словно запертый силой зверь.

Я могла бы найтись. Ведь пропажей быть – вовсе не мёд...

Помнишь клейкий прополис, который нас всех лечил?

Мама поит настойкой, и тает окрестный лёд,

Папа держит «погоду в доме» огнём печи.

Ты белёсой головкой до слёз мне и дорог, и мил.

На колени пристроишь кудряшки, и тянешь: «На-та-а-а-ш…»

Я найдусь, мой братёнок... ребёнок...

Ты адрес возьми:

Вот он: «Детство. Сестрёнка Наташка. Отдел пропаж».

ТЕБЕ ХРАНИТЬ МОЙ СМЕХ

Тебе хранить мой смех:

(устрой мне эту малость!),

мой смех остался там,

где больше нет меня.

Хранить до той поры,

пока в одну усталость

мы вместе упадём,

и нас – соединят.

И в комнате одной,

в каком-то иномире

мы будем хохотать

беспечно и светло;

тебе хранить мой смех

в коробочке зефирной

и приходить ко мне

за синее стекло.

Здесь ауры цветут

геранью в цвет индиго,

непониманья нет,

нет зависти и зла;

здесь ты читаешь мне

главу из детской книги,

а я тебе стихов

охапку принесла.

Здесь подадут мой смех

к жасминовому чаю,

вишнёвый поцелуй

и… неоплатный счёт.

Я помню этот мир

и по нему скучаю.

Сейчас там сильный дождь,

стекающий со щёк.

СТРАХ ГЛУБИНЫ

Позволь мне на прощанье целовать

и греть губами знобкие ладони,

смотреть в твои глаза – они бездонны:

я в них боюсь надолго заплывать.

В них нет материков и островов

ни одного надёжного причала...

Пока обоих нас не укачала

бескрайняя любовь без берегов;

Пока шторма обыденных обид

наш парус на клочки не истрепали;

пока врасплох нас беды не застали,

пока предательство под килем не бурлит –

прости и постарайся осознать:

хроническое счастье невозможно.

Я не хочу любовь опошлить ложью

и болью неизбежной изнурять.

Пусть в Волге распластается закат

и быстро вечереют наши лица,

и больше никогда не повторится

ни берег, ни волна, ни этот взгляд,

вся наша нежность – скрытая тоска.

...Ну отними с лица мои ладони!

Всмотрись в мои глаза – они бездонны:

в них берег не пытайся отыскать.

ХРУПКИЙ, КАК ИНЕЙ, РАЙ...

Там, где дрожат на волне одной

нервы наши и вены,

где дирижирует тишиной

внутренней, сокровенной

осень, которой печален лик;

где за полётом – паденье:

после мига паренья

листья к корням легли...

…Там, ощутив по-новому мир,

нежим свою усталость:

только бы состоялась

сага нашей зимы.

Только б,

в четыре глаза

глянув за льдистый край,

не уронить ни разу

хрупкий, как иней, рай.

ВСЁ ДЕЛО В СИРЕНИ

А кроме сирени, и нет ничего.

Ни слёз, ни смертей – только это мгновенье.

И я обживаю, смакую его:

Ведь время – ничто во вселенной сирени.

...И нет ничего! Лишь ликующий куст

У древней стены, где узорчаты тени.

И я умереть навсегда не боюсь:

Всё дело в сирени. В цветущей сирени.

Случится когда-нибудь май без меня,

И я отойду в мир иных измерений.

Но сути своей не хочу изменять:

Люблю вас, любимые. Правдой сирени.

[1] Лаокоон – мудрый прорицатель, уничтоженный за свою дальновидность. Пытаясь спасти троянцев, он стучал палкой по бокам дарёного «коня» с воинами внутри, чтобы люди услышали звон оружия. В качестве мести богов два чудовищных змея убивают Лаокоона и его детей. Обманутая Троя пала.