2019-3-1

Поэзия диаспоры

Ольга ХВОРОСТ (ШВЕЙЦАРИЯ)

Родилась в Крыму, выросла в Таганроге. Окончила Ростовский мединститут. В настоящее время живёт в Швейцарии. Пишет стихи лет десять. Стихи публиковались в «Литературной газете», «Независимой газете», ежегодном альманахе «Глаголъ» и других альманахах и сборниках. Член Московского клуба юмористов «Чёртова дюжина». Лауреат Первой премии «Народный поэт» (2015), Российский союз писателей финансировал издание книги. Лауреат Первой премии всероссийского конкурса «Умный смех», Лауреат Второй премии фестиваля «Ганноверская весна 2019».

Ольга Хворост нашла свою нишу в пространстве современной поэзии. У неё своё видение и восприятие окружающего мира, в котором бытовые предметы живут человеческой жизнью, а люди живут по законам иронического, но незлобного взгляда автора, пристально и по-своему вглядывающемуся в их судьбы. Юмор у неё органичный и удивляющий своей необычностью.

Д. Ч.

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Была среда. Застряв над Спасской башней,

Клубилась туча, дождь прижав к груди;

Обычный день, такой же как вчерашний,

Бессмысленно по городу бродил.

Сидел в пустом кафе за чашкой чая,

Зевал, курил, рассматривал гостей

И бесконечно длился, огорчаясь

Отсутствием хороших новостей,

Подслушивал чужие разговоры,

Людские тайны прятал в рукава,

Считал ворон, столбы и светофоры,

То хмурился, то что-то напевал.

Под вечер суетился бестолково,

Загадывал, считал до десяти,

Но не случилось ничего такого,

Чтоб появился повод не уйти.

РИСУЕШЬ

просыпаешься, открываешь глаза – темно,

соображаешь, сомневаешься, чешешь репу,

берёшь краски, распахиваешь окно

и рисуешь небо,

голубое-голубое, огромное, без границ,

смотришь и думаешь – какое ж оно пустое,

берёшь краски и в небе рисуешь птиц –

примерно штук сто, и

беспокоишься – вдруг замёрзнут, погибнут вдруг,

пытаешься их согреть – не удаётся,

берёшь жёлтую краску – рисуешь круг,

чтобы было солнце,

теперь – порядок, собираешься наконец,

спешишь, шапку – на голову, в ботинки – ноги,

открываешь дверь... а там ничего нет!

и ты рисуешь дорогу.

АБСУРДНОЕ

Куда-то по стене наискосок

тянулась ночь безумной канителью...

– Всё шастают и шастают за дверью! –

взглянув в себя, сказал дверной глазок.

– Как будто там – народная тропа, –

добавили ехидно половицы;

хотелось дверь открыть и убедиться,

но ключ от дома с вечера пропал.

Комод протяжно скрипнул и затих,

уставившись в разводы на обоях,

собачились ботинки меж собою

о том, кто шёл проворнее из них.

– Хоть надевай передник и кухарь,

чтоб для себя состряпать угощенье! –

от прочих не скрывая возмущенья,

бурчала мышь и трескала сухарь.

– Зззздесь всё не так, ззззздесь всё всегда не то, –

навязчиво жужжала сверху муха,

и с вешалки задумчиво и глухо

вздохнуло неожиданно пальто.

В тиши проскрежетал дверной замок –

ключ наконец-то найден был и вставлен...

прокралось солнце в щели между ставен

и сон, в подушку спрятавшись, замолк.

ЭМИГРАНТСКОЕ

Я иду по городу, он многолик и многоголос,

он течёт мне навстречу по нагретой солнцем брусчатке,

ныряет в глаза, пропитывает собой насквозь

и выливается на улицу через пятки.

Вот проскочил взъерошенный рыжеволосый шкет,

за ним – старушка на синем велосипеде,

остановилась и с интересом смотрит мне вслед...

а эта приятная пара – мои соседи.

Город пьянит и влюбляет, как молодое вино,

в бульвары, в соборы, в аистов на старых крышах,

«Gruezi!» – шепчу я ему по-швейцарски, но

он не понимает меня или пока не слышит.

И всё же я чувствую – он потихоньку во мне

осматривается и уже облюбовал себе угол;

я иду по городу, и с каждым шагом сильней

мы обживаем друг друга.

НА РОДИНУ

– Ветрюган за шторками так и свищет,

Гонится за поездом, как дурак...

А в деревне нашенской – красотища,

Зацвела черёмуха во дворах.

Клюква заневестилась у болотца,

Луг цветочный стелется за рекой;

Всё-то в вашем городе как придётся,

А у нас пригожество и покой,

Словно спишь у Господа на ладони!

Церковка намолена – благодать...

Внуки стали взрослыми. Баба Тоня

Ехала «на родину помирать».

КАТЯ

Катя приходит к бывшей свекрови,

Варит ей суп-пюре из моркови,

Моет полы, ругая коровой,

Выжившей из ума.

Та, демонстрируя свой характер,

Будто назло не встаёт с кровати,

Да и не помнит старуха Катю –

Полный в мозгах туман.

Видно, судьба у неё такая –

Думает Катя, тряпьё стирая;

Кличет свекровь то Витька, то Раю,

Просит найти кота…

Бабка чудит, а ей не до смеха –

Витька давно отсюда уехал

В Питер. Сперва говорил – до снега,

Так и остался там...

Катя привыкла и не в обиде,

Да и на кой ей сдался тот Питер.

– Ложку за Раю, ложку за Витю…

Что это на носу?

Ну, ты хотя б не вертела рожей,

Если решила обедать лёжа…

И осторожно ложка за ложкой

В бабку вливает суп.

ДНЁМ ОНА ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ…

днём она продолжает жить, ходит по-прежнему на работу, пишет релизы, сдаёт отчёты, делает графики, чертежи, вечером возвращается в дом… в сумерках с половины седьмого весь кошмар повторяется снова: старые стены грустят о нём… тапки хозяина ждут и кот... вот и она, приготовив что-то, ждёт возвращенья его с работы, глупо надеясь, что он придёт, пристально смотрит в провал окна, после чего поправляет штору, в сердце взрывается каждый шорох тахикардией, потом она бродит по комнатам, невзначай – автопилотом – включает чайник и, утопая в своём отчаянье, пьёт, обжигаясь, на кухне чай, верить пытаясь, что там аврал, срочная командировка в тундру, что телефон сломал / потерял и непременно вернётся утром, щурит заплаканные глаза и заставляет себя не думать…

не вспоминать о том, что он умер ровно неделю тому назад.

БАБУШКА

В жизнь его больную, суматошную,

Где, что умирать, что убивать,

Приходила женщина из прошлого

И бочком садилась на кровать.

Не забытый с детства запах ладана

Он вдыхал и жалобно ревел,

А она всё гладила и гладила

По его пропащей голове.

ПОСЛЕСКАЗОЧНОЕ

В гостиной у горящего камина

среди картин, часов и гобеленов

стояла сумасшедшая Мальвина,

кремируя полено за поленом.

Хотелось убивать и быть убитой,

раз не случилось вечно быть любимой;

то ненависть душила, то обида…

А тени, как в театре пантомимы

плясали джигу на бездушных стенах –

свидетелях ночного холокоста…

Всё было до обыденности просто,

безумно и смешно одновременно –

Мальвина навсегда прощалась с прошлым

и целовала каждое полено,

собой напоминавшее о нём,

чтоб тут же окрестить его огнём

в камине с расписными изразцами…

Те проливали горькую смолу

и, превращаясь в пепел и золу,

из пламени смотрели на неё

печальными сосновыми глазами.

МОРОК

– Знаешь, я парнем отчаянным был всегда.

Да и в русалок не верил, совсем, как ты…

Только случилась однажды со мной беда:

С другом сидели вот так же мы у воды;

Звёздное небо, над морем плывёт луна,

Он закурил, я на волны гляжу, и вдруг

Вижу: русалка качается на волнах –

От нереальности перехватило дух,

Взгляд её – точно над бездной водоворот,

Плавится воля в пожаре зелёных глаз –

Плачет, смеётся, куда-то с собой зовёт…

Глядь, а по морю дорожка ко мне легла..

Тут убежать бы, ослушаться, не посметь,

Только не сбросить дурмана её оков:

Я понимаю, что это – дорога в смерть,

А на душе почему-то легко-легко.

Море такое прозрачное – только тронь –

Кажется, что зазвенит на все голоса;

Вдруг опустилась луна на её ладонь

И звездопадом осыпались небеса.

Я начинаю от счастья сходить с ума…

Тут деревенский петух прокричал рассвет;

Морок прошёл, над водою исчез туман,

Я оглянулся на друга, а друга – нет…

ЧЕЛОВЕК ДОЖДЯ

Бабы твердят – дурак,

место таким в психушке,

хоть и не буйный, всё ж

лучше б свезла в район;

Воду Иван с утра

сам наливает в кружку

и на обоях дождь

кистью рисует он.

Мажет то вниз, то вверх –

стены пошли коростой...

выгнать пыталась дурь

(сыну неполных семь),

доктор сказал: – Поверь,

он не болеет, просто

мальчик твой, на беду,

ну... не такой, как все.

Бросив себя винить,

справилась постепенно –

если надежды нет,

то ничего не ждёшь;

бывший порой звонит:

– Как там Ванюшка, Лена?

Та лишь вздохнёт в ответ:

– Ваня рисует дождь!

СТИХИ ПРО МЭРИ И ЕЁ ТАКСУ

Долговязая Мэри в резиновых ботах

не любила часами сидеть у окна,

а напротив, любила в любую погоду

из Вест-Энда в Гайд Парк совершать променад.

С ней гуляла собака по имени Лакки,

длиннотелая, словно Вестминстерский мост;

там где зубы, там морда была у собаки,

а с другой стороны, соответственно, хвост.

Морда шла за хозяйкой дорогой знакомой

мимо пабов, кофеен и ярких витрин,

в это время и хвост выдвигался из дома,

чтобы тоже развеять прогулкою сплин.

Если морда по парку круги нарезала

и гоняла котов от угла до угла,

то, чем хвост занимался в районе вокзала,

даже Мэри представить себе не могла.

Погуляв, возвращалась домой вместе с мордой,

звонким лаем пугавшей окрестных собак,

и всегда им навстречу, любуясь природой,

чинно шествовал хвост, направлявшийся в парк.

Так, сквозь смог отмотав три английские мили

по брусчатке дорог и по мокрым кустам,

боты сняв наконец, Мэри морду кормила

и ждала возвращенья с прогулки хвоста.

Только хвост не давал ей забыться в релаксе –

в приключения попой влипал каждый раз...

так и жили хозяйка с породистой таксой,

что была самой длинной из лондонских такс.