kristina-mailovskaja-1-1

Поэзия диаспоры

Кристина МАИЛОВСКАЯ (ФИНЛЯНДИЯ)

Родилась в 1977 году в Азербайджане, в Сумгаите, в многонациональной семье. В десять лет с семьей переехала в Волгоград, где закончила школу и поступила в Волгоградский Педагогический Университет на филологический факультет, после окончания которого уехала в Санкт-Петербург, где прожила десять лет. Сейчас живёт в западной Финляндии, недалеко от города Пори. Публиковалась в Санкт-Петербургском литературном журнале «Северная Аврора», в финлядском литературном журнале «Иные берега Vieraat rannat», в «Литературной газете». В 2012 году заняла третье место в поэтическом конкурсе молодых поэтов русского зарубежья «Ветер странствий» в Риме, а также была номинирована на поэтическую премию имени Григорьева.

ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО

А что я здесь делаю?

Выживаю...

Глотаю воздух сосен, отвары солнца.

Смерть меня выплюнула.

Не прожевала.

Я и жить не хотела.

Да, видно, придется.

И посадил меня Господь в дремучем лесу –

сиди, мол, на жопе ровно, молись и не рыпайся!

А я?...

А я роняю тихонько слезу:

Господи!

Как мне отсюда выбраться?!

А он мне в ответ:

«Ах ты, дуреха!

Ешь-пьешь, спишь на чистых простынках!

Я тебе напомню, детка, коли с памятью плохо,

как заначки под подушку ночами ныкала,

как хрипела, глотая воздух спертый,

в стенах уродливой живопырки...

Больной поэт – еще не значит – мертвый.

Спи-ешь и луди свою лирику!

И вообще...

Болезни облагораживают –

Дух крепчает и всякое там такое....»

Господи!

Ты же похоронил меня заживо!

Море, камни...

Все это - на кой мне?

На кой мне люди, выструганные из сосен?!

Скажи!

Ну на кой мне эти буратины лесные,

когда в чертовски Веселом поселке[1]

со сломанным носом

мой суженный удит

бутылки пустые?

Господи!

Мы ведь с ним с одной грядки

и одной гнилью помазаны,

и даже болеем одним видом бешенства.

И его, блудного сына, пятки грязные

мне ночами в теплой постели мерещатся.

Нет, я не спорю!

У тебя ведь свои понятия и расклады.

А на мне косяки висят немереным грузом.

И если ты скажешь,

что для общего счастья так надо,

обернусь я уткой,

пошлю к чёрту свою блудливую музу!

Или стану верблюдом,

пролезу в игольное ушко,

буду танцевать лезгинку на болоте с жабами!

Только, Господи, успокой мою грешную душу!

Угомони ты меня, заполошную бабу!

А то, глянь-ка, отдохлась немного

и опять понеслась по кочкам наезженным.

Нет уж!

Хватит!

Лучше медведем в берлоге

прореветь свою жизнь.

Или ну ее – к лешему!

......................................

И было чудо!

На реке Оккервиль[2],

в разВеселом поселке

на глазах у гуляющих граждан

вынырнули две утки,

отплевывая болотную гниль.

Приходите, друзья,

булкой их покормить однажды.

* * *

Моей бабушке - Ольге Матвеевне

Моя бабушка чтит традиции,

Как индейцы племени Майя,

И даже в страшном сне не приснится ей,

Кто я на самом деле такая.

Я припёрлась к ней больная и нервная,

С котом, из портфеля выглядывающим.

И вроде бы в одного Бога мы веруем,

И вроде бы надо дать мне пристанище.

И вижу, как смотрит на меня она с ужасом –

Откуда, мол, ты такая выискалась?

А я скучаю по пьяному мужу

И во сне пью шотландский виски.

И башка моя набита «мусором»,

Как луком чулок капроновый.

И я слушаю странную музыку,

А ночами читаю Платонова.

Моя бабушка была бухгалтером

И читала журнал «Работница».

А теперь ругается матерно

И пьет «пустырник» в бессонницу.

Мне найти бы решение верное

И сделать правильно выводы…

Мы любим друг друга, наверное –

У нас нет другого выхода!

ЧАХОТКА

Она говорила спокойно и четко,

Рентгеновский снимок держа аккуратно:

«Ну что, дорогуша, похоже, чахотка.

Вот, видите, здесь очаговые пятна?

Да-да, боль в грудине, одышка и кашель –

Все это типично для вашей болезни…»

А я за мгновение сделалась старше.

Мне ангелы спели прощальные песни.

«Лечение долгое. Будьте готовы.

Как минимум год. Процедуры. Таблетки.

И если чуть что – начинаем по новой…»

В окно по-осеннему клацали ветки.

Сквозь тучи беспомощно пялилось солнце.

И город прикрыл свое тощее тело

Дырявеньким снегом. Лечиться придется…

О Господи, как же мне жить захотелось!

И кошки смотрели мне вслед удивленно,

Как я уходила в куртешечке куцей.

Халатик и тапочки, книжка, иконка –

Все вроде взяла. Как хотелось вернуться!

А эта, с косою, мне лыбилась нагло

И поцелуи мне вслед посылала.

Я выжила. Значит, кому-то так надо.

В палате за стенкой кого-то не стало.

И если вы сдуру решитесь топиться,

Когда за грудки жизнь возьмет слишком грубо,

На «Лиговке» есть «золотая» больница,

Там сделают быстро из вас жизнелюба!

БАРБЕКЬЮ

Тихий весенний вечер. И я не совсем одна.

Ем шашлыки. По-ихнему, барбекью.

Знаешь, что, милый - налей мне бокал вина.

Я хочу выпить. Плевать мне, что я не пью!

Я хочу выпить за то, что еще жива.

Сумки-котомки. Ребенок. И старый кот,

И сотня книжек. Вот все, что я нажила.

Кто я... Откуда... Куда... И который мне год?

Может, начать исчисленье с сегодняшних дней?

Взять - и родиться по новой на финской земле?

Сквозь облака улыбнулся мне прадед Матвей,

А дед Загид прискакал на агдамском осле.

Без паспортов и без виз. Просто так. Налегке.

Фрукты. Лаваш. И бутылка сухого вина.

«Деда! Скажи! Что же ждет там меня вдалеке?

Деда! Ты здесь? - Я же знаю, что я не одна!»

Вот и мой муж. Правда, бывший. Но все же родной.

С шашкой казацкой. На деревянном коне.

«Выпей, родимый, со мной в добрый час по одной.

Было ли - не было? В жизни? А может, во сне?...»

Выпью еще. И откроется дверь «вникуда».

Дружно повалит родной разномастный народ.

И побледнеют границы и города.

Самое время начать бесконечный полет...

……..

Милый уснул. И заветрился грустный шашлык.

Кот раздраженно прошамкал: «Дурища, не пей!»

Он, как и я, знаю, к Питеру больше привык.

Сквозь облака прослезился мой прадед Матвей.

КАК ЭТО БЫЛО?

Как это было? Память – в клочья!

Вино в пластмассовый стакан

Ты подливал той самой ночью,

Мой залежалый Дон Жуан!

Несвеж. Небрит. Совсем не весел.

Пиджак кургузый на плечах.

Зачем мы оказались вместе

В кафе дешевом в поздний час?

Курил. Глаза больной собаки.

Бубнил про то, как не везло.

Ушла жена. Есть дети в браке.

И тут Остапа понесло:

«О, свет очей! О, Королева!».

А дальше все, как страшный сон:

« Жених – правей! Свидетель – слева!»

Фотограф. Кольца. Мендельсон.

* * *

Я пойду, шатаясь, к магазину.

В жизни много водки не бывает.

Чтобы я не очень-то бузила,

Верный муж мне щедро наливает.

С каждой стопкой становлюсь добрее!

И душа вот-вот снесет яичко!

Высохли трусы на батарее.

Муж мой в ухе ковыряет спичкой.

Чую я, что по колено в быте!

Да когда ж успела я завязнуть?!

Склизкие носки лежат в корыте,

А на завтрак утренние дрязги:

Мол, когда ж ты перестанешь квасить?

Женщины спиваются быстрее!

Не пойти ль к соседу дяде Васе,

Он меня спиртяшечкой согреет!

Вспомню море, лето, ветер южный…

Все закрутится в погибельном чарльстоне.

И нырнувши в питерские лужи,

Закричу я: «Чуть помедленнее, кони!»

А потом я буду горько плакать

Над своей судьбою горемычной,

Чтоб под утро битою собакой

Поползти до дома, как обычно.

* * *

Толстый финн мне нежно гладит ручку,

На своем бормочет мне о главном.

Он гадает, что же я за штучка.

Просто я зализываю раны.

Солнце светит нежно, по-апрельски.

И балтийский берег так прекрасен!

Милый дом. И в клетку занавески.

Добрый финн на многое согласен.

Он готовит сауну, стараясь.

Я лежу на травке, словно пума.

Мне сейчас нужна такая малость –

Просто ни о чем совсем не думать!

Я его однажды съем на ужин.

А пока, любуясь панорамой,

Я треплю его смешные уши.

Просто я зализываю раны.

[1] Весёлый посёлок - исторический район Санкт-Петербурга. Находится на правом берегу Невы. Входит в состав Невского района.

[2] Оккервиль - река на востоке Санкт-Петербурга. Протекает по Невскому району Санкт-Петербурга.