Поэзия диаспоры
Григорий КУЛЬЧИНСКИЙ (ИЗРАИЛЬ)
«В миру – израильский (русскоязычный) журналист. Жизнь предпочитает неточные рифмы, поэтому (поэт по этому?) могу определить свои географические координаты, как Харьков-Хайфа. «Поэты пишут стихи»? Слишком банально для того, чтобы быть истиной. Стихи, скорее, пишут нас, потому что они предшествуют жизни. Так Тора предшествует Творению, которое она описывает. Собственно, с наукой дело обстоит точно так же: все мировые физические законысуществуют и действуют вне зависимости от того, что кто-то их «открыл» или «не открыл». Ведь из чего-то мы исходим, отбрасывая слово (строчку, рифму, образ), а в другом случае что-то нам подсказывает – в нас кричит – вот! Оно самое! В связи с этим, думаю, что стоит внимательно просмотреть, изучить черновики и варианты ушедших поэтов, а также стихотворные опыты любителей, дилетантов, версификаторов, графоманов. Ведь откровения посещают нас не в заслугу, а по высшему произволу: – Мои пути – не ваши пути…»
ИЗ ЦИКЛА «ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ»
Морская соль. И пена. Пыль. И камень.
И нет границ, и время замирает.
И все во всем взаиморастворимо.
Земная твердь творит рельеф подошвы.
Вздох неглубок, чтоб не обжечь гортань
и слово испаряется мгновенно.
Здесь не хватает щедрости для глаза -
Посмотришь вдаль, а взгляд упрется в небо.
И нет границ. И время замирает.
Пусть вино отстоится и выпадет горечь в осадок,
и Всевышний сочтет, что уже ничего не исправить…
Меня к жизни воротит слепых твоих губ прикасанье
Из единого корня лекарство растет и отрава.
Встречи нам по плечу, а прощанья – привычней чем встречи
Время в стаи сбиваться и силы копить для отлета
Пусть листом календарным наш путь никогда не отмечен –
расписанье у птиц поточней чем у Аэрофлота.
Что нам лоб утруждать – рассуждать о награде и мести
на любую измену найдутся наряд и управа
встречи и расставанья, как узники связаны вместе
Из единого корня лекарство растет и отрава.
пусть вино отстоится и выпадет горечь в осадок
и зерно умирает, чтоб в будущем снова родиться
встречи и расставанья, как узники связаны вместе
И пробьется отросток сквозь землю зеленым побегом …
и втиснуться в минувшее мгновенье?
И в железобетонных пасторалях
Провидеть кровь, текущую по венам?
Прозрение – как рана ножевая,
быть гением – великая нескромность.
Отечество! Врагу не пожелаю
Такой любви, соседствующей с кровью.
И разобравшись с этими и с теми
(о пряный изыск страсти без пощады!)
от пыток коммунального застенка
до рандеву на лестничной площадке –
мир волен над собою лишь отчасти,
а будни отличаются от сути
по признаку страдательных причастий…
А время все учтет и все рассудит,
все запятые по местам расставит,
оформит розыск и приход с повинной…
Потом возьмет поэтом на полставки.
И богом. На другую половину.
Цена любви? Но почему так много?
За слабость – крест и плаха за оплошность?
И тысячи сапог шагают в ногу,
в свободу, как в отдельную жилплощадь.
Где словно в сказке жили-поживали
И слушали, как дождь стучит по кровле…
Отечество! Врагу не пожелаю
Такой любви, соседствующей с кровью.
Но это осталось в минувшем столетии:
таинственность сада, гравюры на стенах…
А здесь – февраля телеграфная краткость
от рукопожатия и до постели.
От первого и до последнего года,
а я – лжесвидетель, что жив и поныне
на Страшном суде присягну в чем угодно,
как в детство безумно впадая в гордыню.
И коль покраснею, то лишь от досады,
что плохо соврал – слишком правдоподобно:
гравюры на стенах, таинственность сада
и дождь за окном – плагиатом Потопа…
И жалкою речью, и празднеством скудным,
богов коронуя то старых, то новых
расцветкою флагов пятнадцати республик
и скольких – не вспомню уже – автономных
Вселенскому хору что толку перечить?
Не перекричать сотен глоток осанну
и напрочь забытая формула речи
почти ежедневно выводится заново
Пришли. Отреклись от ошибок.
но выживший слезы не скроет
всех труб протрубивших отбой,
услышали – Мир тебе, воин!
и дышим не воздухом – страхом
но выживший жить не устанет
лишь пальцы до хруста в суставах
все тянутся к горлу врага…
СЛУЧАЙ ВОВСЕ НЕ ФАНТАСТИЧЕСКИЙ
Я пил вино в заботах и печалях,
имел, как говорится, бледный вид…
Но тут мне в дверь внезапно постучали.
Открыл. Смотрю – красавица стоит.
Футболочка с эмблемой «череп-кости»
и импортно-фирмовые джины…
Оторопело приглашаю в гости
(добро, что дома не было жены!)
И шутка оборачивалась явью,
И суеверья были ни причем…
Она вошла. И закурила «Яву»,
и повела божественно плечом.
И для знакомства протянула руку,
горячую. Какой тут, к черту, сон!?
- А, понимаю, ты все ждал старуху?
Беззубую? С заржавленной косой?
что в доме электричество погасло…
И понял я, что смерть пришла за мной,
Но я ее ничуть не испугался.
Коль это – смерть, то в чем, простите, горе?
К тому ж она сказала мне: - Григорий,
я чувствую – поладим мы с тобой!
Я знал, что мне остался час, не более,
Но вовсе не «охватывала грусть».
И мы поговорили о футболе
и Бродского читали наизусть,
и пили чай. А остальное – скрою.
Ну, скажем так, – мы долго пили чай.
(во-первых, говорить о том нескромно,
а во-вторых – я обещал молчать)
И вот, почти у самого порога,
футболку поправляя на боку,
она сказала: – Поживи немного!
Я как-нибудь в субботу забегу!
Хотите – верьте, а хотите – смейтесь!
Но с этих пор меня – не запугать.
Друзья мои, к чему бояться смерти!?
Тот след хранит высокая трава
я только на секунду задремала,
а он прошел и ветку обломал…
- Ну почему же, милый мой, так мало!?
Над миром – полудождик, полуснег,
а я опять томлюсь мечтой высокой
так пусть же поторопится весна,
чтоб ты меня искал, забыв усталость…
топор меня разбудит ото сна
Глаз радовать – неужто все дела?
Цвести и прославлять свою породу…
нет, мне судьба – в печи сгореть дотла,
просыпаться золою у порога
Еще тепло, но по стволу – мороз
благодарю последнее мгновенье
за то спасибо, что из всех берез
меня избрал топор прикосновением