gavrish-albina-2014-8-1

Поэзия метрополии

Альбина ГАВРИШ

Родом из Читы (Забайкалье, 1979 г.). Университетское образование и трудовая деятельность связаны с информационными технологиями. С 1996 года проживает в Тюмени. Автор двух поэтических сборников (улучшенные издания 2007, 2010 гг.). В настоящее время готовится к изданию третья книга стихотворений. Публиковалась в газетах «Тюменская область сегодня» и «Литературный Крым».

Альбина Гавриш из той породы любимых мною поэтов, которых совершенно невозможно отнести к числу сочинителей, бойких версификаторов. Альбина в своих стихах не высказывается, не преподносит читателю, как бы теперь сказали, значимый месседж, она просто выговаривается. И делает это с такой беспощадной и неумолимой по отношению к самой себе честностью, которая, на мой взгляд, возможна лишь в том случае, когда поэт находится под некой внутренней присягой, преступить которую невозможно. Что это за присяга и перед кем? Не знаю. Но в качестве общего эпиграфа к этой подборке я бы предложил всего две строки: «Я снова та, с могучими корнями, / В которой фальши не было и нет».

О.Г.

ОБРЫВ. Ф.М. ДОСТОЕВСКОМУ

Непроглядная память каких-то туманных дорог.

Ощутимая осень, когда заступаешь за тридцать…

Как же скудно мы платим за данный нам шанс возродиться.

Как же поздно находим в себе затонувший восток.

И на то нам телячье (кому повезло) «дотерпеть»,

И за то нам – решётка, за то нам – война и блокада.

Всё, что будет… что есть – всё с собой и привет, Баден-Баден!

Мы всё время в долгу… и вчера, и сегодня, и впредь.

А потом натюрморт: табурет на боку и петля...

Так управил не Тот, кто умыл духотворные руки.

Так управился тот, кто платил за предсмертные муки!

За посмертные муки с него не возьмут ни рубля.

И приступочек тот на отвесной огромной скале

Почему-то не всякий берёт, хоть всегда он задаром.

Почему-то нам видится жизнь недостойной и старой,

Если воли в ней нет. И гораздо вольнее – в петле.

Всем хотелось с нуля, потому подвязались собой.

Подвязались, как честным Господним нерушимым словом.

Говорил? Говорил! И давал нам и Ветхим, и Новым

Языком это Слово… и алой распухшей губой.

То ли мы научились у времени камни кидать,

То ль оно подглядело у нас и так злостно бросает,

Чтоб потом полюбить, как хотелось вершине Синая…

Как за все наши камни любовь – запоздалая мзда.

БЫЛЬЁ

Истаял год, а соловьи

Молчат в грудной закрытой клетке,

Там нет ни корма, ни воды.

Болезнь – отсутствие любви,

И я горстями ем таблетки

От этой острой пустоты.

А небо сеет за окном…

Хоть град, хоть морось – всё погода,

Посевов белая стена.

Мы между Мамой и Отцом –

На группах крови божьи всходы…

Любви гнилые семена.

А завтра первое число,

Как новый мир его приветим,

Но вскоре старым назовём.

Пускай нас снегом занесло,

Но всё как встарь на этом свете,

Где мы, наросшие быльём.

Я ТА ЕЩЁ…

Я та, ещё умеющая верить,

Хоть правда так застенчива со мной.

Она из окон – вон, когда я – в двери.

Когда из дома я, она – домой.

Но вечно из щелей пекут мне спину

Глаза её и волка, и овцы.

Во всём виновна и ни в чём невинна...

То держится, то держит под уздцы.

Связали нас небесными узлами,

Забросили в земные города.

И Божий зонт, расправленный над нами,

То порван, то поломан… но когда

Земля лежит, расстреляна дождями,

И скалится на звёздный рикошет,

Я снова та, с могучими корнями,

В которой фальши не было и нет.

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

Захотите Россию увидеть – не надо в Москву.

Разве только взглянуть на столичные будни вокзалов.

Для Руси я своя… я с её языком совладала

И на этом честном языке до бессмертья живу.

А страна моя там, где мужик прикормил голубей.

На ладонях его умещается карта России.

Там израненный голубь, напившийся морем бессилья…

Там и реки, и горы, и шрамы, и крест на себе.

И серебряный крестик при нём, как рука, как нога

И как всё, без чего он сегодня не может, не сможет…

Как душа, что под аспидно-чёрной неряшливой кожей –

Чтоб отмыться, с крещения песни поёт облакам.

Посмотрите ещё на глаза, на судьбу, на постель…

На расстёгнутый ворот его помутневшей рубахи…

На тревогу в лице, на тоску и на детские страхи…

И на этот его натощак заливаемый хмель.

Посмотрите на землю, застрявшую в горле комком…

Он и сам для неё то кузнец, то никчёмный нахлебник.

Отрезвеет и с рук, что похожи на всклоченный требник,

Голубиное счастье отдаст зачерствевшим куском.

Он отдаст всё, что есть… всё, что пить – у него не проси.

Кабы было, то не был бы крест так надёжно поставлен.

Он не справился с общеземельной бутылочной травлей,

Стали русскою кухней теперь анальгин и карсил.

Так что Кремль – не страна… И мосты – это только мосты...

Но по-русски кричат изнутри третьяковские стены,

Что пропитые души России бывают бесценны…

Там на вечность глядят свысока, ослепляя, холсты.

КОГДА МОЙ ВЗОР…

Когда мой взор сливается с землёю,

Карабкаясь по рёбрам битых стёкол, –

Я не пытаюсь скрыть глазных отёков

И в худшем облике чего-то стою.

Взрослею. Так болезненно взрослею

Не от страниц глубокого романа,

Не от любви скупой и безымянной,

Не от прощанья с гордостью своею,

А оттого, что порвалось внезапно

Всё, принятое мной за бесконечность.

И ветер, рядом шедший, стал вдруг встречным,

И жирной правдой снова мир залапан.

МЕЖА

Дожигает октябрь свой короткий и пламенный век,

Оставляя деньков угольки на бессрочную память.

И прощальный дымок закружился в моей голове,

Как сухая листва, что давно хороводит с ветрами.

Тут холодная твердь, как граница с катуньской водой,

И повсюду следы заклеймили песчаные тропы.

Я, наверное, здесь, чтоб когда-то расстаться с тобой

И разлуку принять, как любви обязательный опыт.

Чтоб принять за исход… и за самый счастливый исход

Деревянные стены сколоченной кем-то избушки,

За которыми мы на окошке рисуем восход,

Но опять нарисуем заката стеклянное брюшко.

Чтоб вот так в тишине, темноту за ладони держа,

Оказаться готовыми здесь разгореться и сбыться.

Где горячая кожа, нежнейшая эта межа,

Оставалась меж нами единственной тонкой границей.

ЛАСТОЧКА

Лови её ртом – стаканы тесны.

Торпедный аккорд до дна!

Рекламный плакат последней весны

Качает квадрат окна.

А. Башлачев

А сердце рвётся к выстрелу,

а горло бредит бритвою.

В бессвязный бред о демоне

растёт моя тоска.

В. Маяковский

Я слышу ночи голоса, полёты с этажей и стульев

Под свист, направленный в сердца и головы порочной пулей.

Мне снятся смелые до ужаса, который корчится в гробах

На лицах без души и мужества, но с синей ниткой на губах.

Они, прижатые к углам в своих душевных страшных спаленках,

Пустили жизни по стихам, свалившись к чёрту на завалинку...

Я тоже русская и смелая, и также с вечностью на «ты»,

И брезгую строкою белою, не знавшей звука высоты…

Как вы, богата прозорливостью, я знаю всё и обо всех…

Когда зарежусь Божьей милостью, не взяв на душу адский грех.

Негоже падать спелой сливой, пускай земля закроет рот,

И Гавриил меня красивой сорвёт и Богу отнесёт.

Святая Алла бросит скатерть, подаст Христу меня, помытую

Всё хорошеет Божья Матерь, отборной ягодою сытая.

Но это после, а пока ведут меня мои Хранители

Надёжно, но без поводка… и я читаю с глаз обители,

Что стану птицею такой, которая поставит точку

На всех височных многоточиях, бегущих алою строкой.

Я буду ласточкой подраненной, но не удушенной в силках,

Присевшей на открытых ставенках, но не шагнувшей в облака.

Я буду старой и великой, лицом Лолиты молодей,

Сводить подстрочной земляникой умы и зубы у смертей,

Которые придут ко мне на званый, но не мною, ужин

В какой-то прожитой весне, такой знакомой, что ненужной…

Я здесь и там нужна Тому, кто рифмы отточил, как стрелы,

Кто мне без «как» и «почему» сказал губами рвать пределы.

И я, боясь Его ослушаться, давно не ведаю границ…

Листами впитываю лужицы пробитых пулями зарниц.

И небо, как ангина, красное с моей сливается строкой,

И в ней заранее доказано, что птицей стану я такой.