2017-4-1

Поэзия диаспоры

Татьяна АНАНИЧ (США)

Родилась 13 ноября 1985 года в г. Смоленске. В 2008 году окончила Всероссийский заочный финансово-экономический институт. В 2012 году эмигрировала в США. Окончила школу актерского мастерства имени Стеллы Адлер в Лос-Анджелесе. Автор сборника стихотвотворений «АнтиУтопия». Лауреат Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2017» (серебро). Член Пушкинского общества Америки. Публикации в «Новом Журнале», в журнале «Слово\Word».

Татьяна Ананич стала одним из открытий фестиваля «Эмигрантская лира» этого года. Её поэтическую речь можно было бы определить, как некий «поток сознания», если бы движение и развитие её стиха не представляло собой столкновение мыслей, отражающих мировидение автора. В этом калейдоскопе стихотворного повествования возникает ощущение невероятной «плотности мышления». Нервный ритм стихотворений Ананич держит читателя в напряжённом стремлении не упустить эту энергию поэтического размышления и высказывания. При этом вызывает восхищение её образность и точность знающего своё место слова.

Д. Ч.

* * *

Поймай свободную птицу,

посади оную в клетку,

это твоя душа (на заметку)

в грудной стучится.

Возьми на карандаш

улетающую пустотелую мысль –

взял? уловил её смысл? –

это мираж.

Завяжи узелок

развязавшейся памяти;

письмена на пергаменте,

затёртые. Вырванный клок

назад не вставить.

Заруби себе на носу:

наломаешь в чужом лесу

дров, дашь стране угля –

не оберёшься собственных «бля».

Это шахтерский юмор.

Да не станет твой зуммер

вновь верещать о свободе.

ПРИЗНАНИЕ

Как горяч этот воздух, играющий твоими одеждами.

Еле теплится высь – всё моими надеждами...

Дышит на ладан далёкое наше лето.

Я с тобой на его – «сеновалах» зачеркнуто – солнцепеке где-то

(мысленно). Но меж нами тысячи этих «но»...

О, как ревностна эта превозносящая тебя земля.

И напрасно я всходов жду от её озимых.

Милая, так ненавистных ненавидеть нельзя –

так ненавидят только любимых.

* * *

Битый час. Самоубийство времени.

Разряженный ствол по темени –

древо гене-алогическое трясёт листвой.

Солидарен со мной разве что сухостой.

Вытесненный до географической обочины,

к счастью выживший (из/без тебя) идиот,

еле лыко вяжу, повторяя: «твой! – вот

я, родина, не отмахивайся от дитя».

И ты будто прислушиваешься, хотя

по лицу моему ветер снует от

заокеанской пощечины.

КОЛЛЕКЦИОНЕР

Музыкант играет на язычковом кларнете –

нечто античное проглядывается в сюжете.

Склееная по частям гипсовая статуэтка Орфея

высится на «Великом сооружении» Птолемея.

Пыльный глобус на черепаховой подставке.

На порфире ветхой – чужеродные вставки.

Картина Репина: дабог с умирающим сыном

(репродукция). Рядом над горящим камином –

распятие; капли смолы стекают на стопки:

книги по истории вверх тормашками к растопке:

Жанна Д'Арк вниз головой на обложке;

следом – под лошадьми, стало быть, Боудикка

(в гриве огненной не разобрать лика).

К антикварному креслу привинчены новые ножки

наскоро вкривь да вкось.

Часы разных эпох по линейке – врозь

временами. Погребена юная Эвридика

в тайнике-фолианте внутри «Альмагеста»,

тома-пустышки, на коем пьяный Орфей, места

не находя, разрывается на куски.

* * *

Зачем я спустил с молотка состояние покоя?

Сдал нашу крепость без боя.

Крепость вины моей перед собой

никакими градусами не измерить.

Проклятый холод. Хотелось верить...

(Но верила тЫ неохотно.)

Будь проклят языческий тот гобой,

в кой о священной любви я свистел.

Я выброшен снова в мир тел.

И на этот раз бесповоротно.

* * *

Бутыль из-под кровавого «Джошуа»

с пузырьками «а-ля римское стекло».

Нездешний Не Наш в трактире Нашуа

пришвартован. Много воды утекло...

Архитектура ныне разве тех замков

воздушных в безветренной голове.

Заполняются пустоты подрамков

вообра-брожением в синеве

изолированного пространства.

Окромя словесно-бумажного пьянства

что (бродяга) я делаю здесь?

Неосевшая бескультурная взвесь.

Мельтешат незнакомые (тут и там) лица

«разноязыческими» акцентами.

Не молчи хоть ты, двуединое слово:

разлетись на куски, как глиняная птица,

как копилка-свинья, дребезжащая центами.

(Боже, боже, почему мне так арт-нуёво?)

* * *

Земляки, давно позабыв кириллицу,

перешли на цифирь.

Мне восток дышит в затылицу.

Я тяну цейлонский чифирь

через бамбуковую трубочку

лао-цзы и тростник Паскаля.

Мне «миражится» короткая юбочка

девочки из вестерна, что скаля

зубки белые, отбивает чечетку.

Я забрался в слишком левое полушарие,

шарить правым привыкши – та ещё аномалия –

я. И от памяти – лишь ошмётки.

* * *

Дворовые псы на луну подняли жалобный вой.

Ветер гонит в затылок усталого пилигрима.

Звездочёта на казнь третьего дня вёл конвой

под рёв плакальщиц и циркового мима...

Веник из прутьев масличного древа

подметает пыльный подол мостовой.

Орудия инквизиции Первого Рима

распинают небо по круговой

орбите. Тени. А впрочем, луна в зените.

Блудница в позе смиренной, что дева.

Над листом тайнописца дремлет Борей.

Помёт да перья повсюду от голубей.

Крестится апоплексическая старуха

во имя Отца и Сына... «Ни духа!

Ни духа, говорю, хоть убей!» –

из-под полы занавешенных штор,

в телескоп, точно в скважину вор,

щурится лживый архиерей.

* * *

Эйлатский камень. Соль. Трава. Песок.

Извилистая каменистая дорога.

Пыль на скитальческих сандалях. Рог

пастуха. Лимонно-жёлтого этрога

полынный сок. Трава. Песок. ЙильдИ...

Щемящее есть что-то в этих далях.

Как будто бы мы здесь на волосок

от, знает Бог чего. – Что мы видали.

Тому, кто возвращается, тропа

протоптанная некогда, сподручней.

Но что сподручность, коль в ногах ни «па»,

ни правды нет, ни легкости. Всё тучней

небо над косматой головой

измученного жаждой пилигрима.

И если мы с тобой идём мысок в мысок –

дойдя до сути, вновь собьёмся в «мимо».

НАРДЫ

Сефарды играют в нарды

на веранде энного дома

(в колониальном стиле)

одноэтажного городка

приёмного континента.

Клубы сигаретного дыма.

(Естественное же дело:

у обоих слезятся глаза.)

Сефарды играют в нарды.

Чешут бороды. Пьют. Тянут

время каждые сорок...

В нардах нет «ничьей».

Доска из ливанского кедра,

игральные римские кости...

Два «домика»-храма. И...

Клубы сигаретного дыма.

Песочное длинное поле.

(Естественное же дело:

у обоих слезятся глаза.)

Два плачущих человека

играют бездомно в нарды...

Пять тысяч лет игре.

Пять тысяч лет игре.

* * *

Money, money, money.

Always sunny

In the rich man's world.

Из песни группы «ABBA»

Песня из прошлого века «Мани-мани»,

впрочем, – на все времена.

Бездуховность, впрочем, прикрытая платьем «Армани».

«Славься, славься, моя страна», –

доносится из авто эмигранта-таксиста,

что везёт опаздывающего семинариста

втридорога. Дама с собачкой. Афродизиак.

Притаившийся в подворотне маньяк

с мученическим лицом Фейербаха, –

мыслителя, сына «криминалиста».

В церкви через дорогу – четыре евангелиста

на витражах. Слышится «Фантазия – Баха –

и фуга соль минор».

Проезжающий в дорогом авто мажор

заглушает церковный речитатив рэпом из магнитолы.

Разборки подростков за углом средней школы

на расовой почве, впрочем, – для самоутверждения.

В телевизоре местного паба свои убеждения

декларирует политик – нечто распутное

видится в изгибах его рта.

Говорит он, быть может, что-то путное,

но его не слушает никто ни черта.

Все пьют пиво и заедают тощей таранкой.

Да, в том пабе с прохудившейся дранкой,

где внизу намотаны против часовой ветром флаги

всех держав, как рулоны туалетной бумаги.

Бедный поэт с легкомысленной иностранкой

изъясняется на ломаном языке.

«Ничего не найти в этом бардаке!» –

кричит некто с третьего этажа.

Престарелая разодетая в пух и прах госпожа

лебёдкой плывёт под руку с молодым любовником.

В книжном автографы раздаёт прозаик,

крутит-вертит новеньким однотомником

(нашумевший бестселлер про кис и заек).

В салоне красавицы наводят себе марафет,

прохудился у них там давно паркет.

Впрочем, речь не о половой теме.

Блондинка под колпаком фена, как в шлеме,

читает «Худеем с умом» с затертою буквою «с» –

Знак заземления. Неподалеку – молнии, как с СС

эмблемы. Осторожно! Череп и кости.

Бедный еврейский художник бросает кости

дрожащей рукой на зелёный репс.

Он застрелится минутою позже, проигравшись в крэпс.

Вячеслав Курсеев. «Париж». Холст, масло. 80 х 80 см. 2011 г.