From Tea-table Talk by Jerome K. Jerome (литота)
Дата публикации: Mar 14, 2016 5:48:25 PM
"There is a man I know," I said; "you may have met him, a man named Longrush.
He is not exactly a bore. A bore expects you to listen to him. This man is apparently unaware whether you are listening to him or not.
He is not a fool. A fool is occasionally amusing-- Longrush never.
No subject comes amiss to him. Whatever the topic, he has something uninteresting to say about it. He talks as a piano-organ grinds out music steadily, strenuously, tirelessly.
The moment you stand or sit him down he begins, to continue ceaselessly till wheeled away in cab or omnibus to his next halting-place.
As in the case of his prototype, his rollers are changed about once a month to suit the popular taste.
In January he repeats to you Dan Leno's jokes, and gives you other people's opinions concerning the Old Masters at the Guild-hall.
In June he recounts at length what is generally thought concerning the Academy, and agrees with most people on most points connected with the Opera.
If forgetful for a moment--as an Englishman may be excused for being--whether it be summer or winter, one may assure oneself by waiting to see whether Longrush is enthusing over cricket or football.
He is always up-to- date. The last new Shakespeare, the latest scandal, the man of the hour, the next nine days' wonder--by the evening Longrush has his roller ready. In my early days of journalism I had to write each evening a column for a provincial daily, headed 'What People are Saying.'
The editor was precise in his instructions. 'I don't want your opinions; I don't want you to be funny; never mind whether the thing appears to you to be interesting or not.
I want it to be real, the things people ARE saying.' I tried to be conscientious. Each paragraph began with 'That.' I wrote the column because I wanted the thirty shillings. Why anybody ever read it, I fail to understand to this day; but I believe it was one of the popular features of the paper. Longrush invariably brings back to my mind the dreary hours I spent penning that fatuous record."
Есть у меня один знакомый, — заговорил я. — Может быть, вы его встречали, его фамилия Лонгрёш. Вообще он человек не скучный. Скучно только слушать его. Этот человек, по-видимому, не обращает внимания на то, слушаете вы его или нет. Он не глуп. Но дурак может быть иногда забавен; Лонгрёш же — никогда. Он подхватывает всякий сюжет для разговора, и о чем бы ни заговорили, у него найдется что-нибудь крайне неинтересное, чтобы сообщить по этому поводу. Он говорит, как заведенная шарманка, без перерыва, без умолку. С той минуты, как он встанет или сядет, он заводит свою шарманку и не умолкает, пока кэб или омнибус не отвезут его на следующее место остановки.
Что касается сюжетов его разговора, то он меняет свои валики раз в месяц, согласно настроению публики. В январе он повторяет вам шутки Дон Лено, или чужое мнение о старинных мастерах в Гилдхолле. В июне он распространяется о том, как вообще смотрят на Академию, и сходится с большинством во взглядах на оперу. Забывая на минуту — что извинительно для англичанина — стоит ли у нас лето или зима, мы можем проверить себя по тому, чем увлекается Лонгрёш — крокетом или футболом. Он всегда современен. Случится ли новая постановка Шекспира или какой-нибудь скандал, появится ли минутная знаменитость, нашумит ли какое-нибудь событие — к вечеру у Лонгрёша валик уже готов. В начале моей карьеры журналиста мне каждый день приходилось писать по столбцу для провинциальной газеты, под рубрикой «Что говорят». Редактор дал свои подробные инструкции:
— Ваших мнений мне не нужно; в вашем остроумии я не нуждаюсь; мне нет дела, находите ли вы вещь интересной или нет. Я хочу, чтобы действительно сообщалось, что говорят.
Я старался добросовестно исполнить свою задачу. Каждый абзац начинался со «что». Я писал свой столбец потому, что хотел заработать тридцать шиллингов. Почему мои статьи читались, я и до сих пор не понимаю; но, кажется, они отчасти приобрели популярность газет. Лонгрёш всегда воскрешает в моей памяти те тяжелые часы, которые я посвящал этой скучной работе.
see
Примеры литоты
Darling, I'm sorry I was so drunk yesterday... I may have seemed churlish, but don't think I'm not deeply grateful for your concern. I may yet need your help... (Murdoch)
from "The Obama Doctrine" By JEFFREY GOLDBERG
He described a relationship with Putin that doesn’t quite conform to common perceptions. I had been under the impression that Obama viewed Putin as nasty, brutish, and short. But, Obama told me, Putin is notparticularly nasty.
“The truth is, actually, Putin, in all of our meetings, is scrupulously polite, very frank. Our meetings are very businesslike. He never keeps me waiting two hours like he does a bunch of these other folks.” Obama said that Putin believes his relationship with the U.S. is more important than Americans tend to think. “He’s constantly interested in being seen as our peer and as working with us, because he’s not completely stupid. He understands that Russia’s overall position in the world is significantly diminished. And the fact that he invades Crimea or is trying to prop up Assad doesn’t suddenly make him a player. You don’t see him in any of these meetings out here helping to shape the agenda. For that matter, there’s not a G20 meeting where the Russians set the agenda around any of the issues that are important.”
Russia’s invasion of crimea in early 2014, and its decision to use force to buttress the rule of its client Bashar al-Assad, have been cited by Obama’s critics as proof that the post-red-line world no longer fears America.
So when I talked with the president in the Oval Office in late January, I again raised this question of deterrent credibility. “The argument is made,” I said, “that Vladimir Putin watched you in Syria and thought, He’s too logical, he’s too rational, he’s too into retrenchment. I’m going to push him a little bit further in Ukraine.”
Что это? Разумеется, это известнейшая цитата из "Левиафана" Гоббса, описывающая "естественное" (до-политическое) состояние человека: "and the life of man, solitary, poor, nasty, brutish, and short" - "и жизнь человеческая (в этом состоянии) одинокая, бедная, гадкая, грубая и короткая". Nasty, brutish and short - это такой английский аналог нашего "обло, озорно и лаяй", фразу опознают все, кто в школе учился. Применительно к человеку, понятно, short обозначает не краткий (срок жизни), а низкорослый. Но, объяснил Обама, не такой уж и гадкий.