Юг Нижегородчины

Вкруг святого места

...Пришлось делать вид, что сплю. За фанерной перегородкой громко молился мой хозяин. Всю ночь... Ну, ладно бы себе просто читал себе Писание, как, предположим “хвилософ” Фома в известном рассказе Гоголя “Вий”. Под монотонное гудения святых слов лучше бы и дремалось… Ан нет - почитает с полчаса, выскочит наружу покурить, после через мой закуток шмыгнет в свою «келью» - и завалится дрыхнуть. Забытье его, скрашиваемое громким храпом, длится не более десяти минут. После он снова вскакивает - и в молельную комнату, снова за акафисты. Потом опять прошмыгнет мимо на крылечко, покурит – и вновь в келейку. И так всю ночь...

С рассветом выбираюсь из грязной, провонявшей перегаром избы на Божий свет. Солнце еще только касается верхушек сосен, в долине реки Сатис лежит густой как сметана туман. Оборачиваю свой взор на Запад и вдруг замечаю... огненные всполохи, которые как бы бегают в чаще леса! Быстро-быстро – будто какие-то тролли бегают с огнями… А еще - звук!.. Жуткие, ни на что не похожие завывания... Я такие слышал в одном храме на Новгородчине; там ветры гуляют в куполе, отчего складывается впечатление неземного воя. Местные убеждены, что это бесы. Они смолкают только на время литургии. Но там ветер, гуляющий в помещении, наукой объяснить можно. А здесь... Штиль, в воздухе тишина, поселок спит. А со стороны Камня неземной вой, прерываемый изредка далекой канонадой (ну, какая стрельба может быть - охота закрыта!..). И снова вой - и снова стрельба!.. И эти огненные всполохи...

- Ну, что... слышал, б...ь? Это они, - торжествующе заявляет Саша. - Не оставляют, не оставляют они святое место... Тут, е...ть, и не такое увидишь! Поживи малек, поймешь, каково тут... Всякие тут приезжают. Думают, там, где святое, бесов нет. А тут - ло-го-во!

Саша называет себя “молитвенником”. Его послушание такое: отмаливать грехи и бороться с бесами. Это он называет “правилом”. Странно, но то, что он смачно вставляет матерные слова в свои скупые речи и курит напропалую, выглядит как-то органично. Про себя Саша ничего не рассказывает. Но люди в селе Кошелиха знают его ой, как хорошо! Санька Чернышов по кличке “Черныш”... Знаменитый местный бандюга и пьяница. Есть разные таланты. У Саши есть талант пить. Едва только капля попадает в его могучее тело - все, можно святых выносить! Бешеный он, когда пьяный... Весь поселок Прибрежный на засовы запирается! И тут - на тебе!.. “молитвенник”...

Саша сам мне был благодарен за то что я упросил сводить меня к Дальнему Камню. С месяц назад Саша, как он сам говорит, “согрешил”. Принял дозу алкоголя и прелюбодействовал. Потом добавил, еще добавил… И целый месяц его “крутило”. Подняться и идти к Дальнему Камню Саше что-то мешало. Хотя идти-то всего семь километров. Вот я подвернулся - помог своим любопытством. Уже после того как Саша принял «очищение» от Святой воды (возле Дальнего Камня бьет небольшой родник) помолился, прижавшись к Камню, он стал как бы просветленным. И более-менее разговорчивым. На обратном пути кое-что поведал:

- ...Здесь давление. Очень сильное давление... москвичи не выдерживают. Вон, все ихние дома стоят пустые. Они приезжают, дома скупают, думают, святость, А тут, б...ь, лукавый гуляет...

...Вообще-то я ожидал увидеть иное. Во-первых я был убежден, что камень один, и он совсем рядом с селом Кошелиха. Ну, а во-вторых я вообще-то готовился к религиозному “гламуру”, к атмосфере благопристойности, богобоязненности. Некоторые сомнения начали закрадываться уже на подступах к Кошелихе. Поля вокруг села брошены и зарастают лесом. Это верный знак развала здешней экономики. Некоторые дома в селе стояли без крыш; накануне, оказывается, налетел смерч и снес эти злополучные крыши. Кругом вчера была тишь да гладь, солнышко светило... А тутЮ в Кошелихе, - стихия...

Если Кошелиха - село, то где храм? Оказалось, в нем разместилась школа - весьма запущенного вида. Разваленный клуб - чета школе. Завкулубом, милая женщина Любовь Лимонова мне и посоветовала поселиться у Саши. При этом добавила таинственно: “К тому же он сейчас в молитве...” Потом-то я понял: в молитве - значит не в запое. Любовь Григорьевна, между прочим, кандидат сельхознаук. Она когда-то была директором здешнего откормсовхоза. А еще здесь был спиртозавод. И все сейчас лежит в развалинах...

До поселка Прибрежный от Кошелихи идти семь километров. Поселок выглядит еще жутчее села. Был здесь клуб - он в развалинах. Рядом развалины другого барака, на котором сохранилась надпись: “Столовая”. Здесь был леспромхоз (второе название поселка - Лесозавод), но он тоже развалился. У поселка два центра: пилорама и торговый вагончик. Первая уныло гудит весь день, отчего почерневшие избы чуть-чуть трясутся. Второй продает населению снедь. Я хотел было купить что-то попить (мутной воде, которая стояла в ведре в Сашиной избе, доверия не было), но из питья в вагончике были только водка и портвейн. Однако мрачные и помятые мужики это питье раскупали весьма активно. К камням пришлось идти с чувством жажды.

Саша хоть и “молитвенник”, и почти святой, вел меня за деньги. Все ж таки не Святым Духом питается! И за ночевку деньги тоже не преминул взять. У Саши в перерывах между молитвами свой “бизнес” он собирает оставшийся от леспромхоза металлолом. Тем, собственно, и живет.

Сначала зашли в Царский скит. Точнее в то, что от него осталось. Некоторые могут подумать, что волшебные Камни - нечто языческое. Однако они почитались и при царе; а на деньги императора Александра II возле Ближнего Камня был построен небольшой монастырь. Женский. Саше про монашек много рассказывала бабушка, она их видела. Возле Ближнего Камня есть маленький камушек, пуда на полтора. Он крест подпирает. Однажды, в присутствии свидетелей, настоятельница попыталась взять камень, чтобы отнести в храм. Приподняла - а оттуда как огонь полыхнул! Бросила матушка камушек - а руки-то у нее черны! Говорят, с той поры она к Камням и не ходила...

Саша чем хорош: он не только местный, но и неравнодушный. Всем остальным аборигенам святость этого места глубоко по фигу. Они засосали вечером бутылку зелья - им хорошо. Но вот что Саша заметил: “молитвенников” (пусть и приезжих) много и они селятся по краям поселка. И получается, равнодушные аборигены как бы в осаде. И рано или поздно (по убеждению Саши) “молитвенники” отмолят поселок победят безбожие. Как минимум, аборигены сами вымрут - вот, сколько парней, отравившихся паленой водкой, уже отнесли на погост! Но ведь “молитвенники” держат оборону и от другой силы - от бесов. Которые не спят ни-ког-да.

А беда этого святого места кроется в другом. Те люди, которые здесь стремятся к святости, совершенно не дружат. И даже более того: они держат друг друга за врагов. Взять знаменитую отшельницу Раису. Она возле камня прожила десять лет. Построила себе в лесу землянку, вела скромное хозяйство, паломников принимала... И вдруг - пропала. Саша мне совершенно искренне рассказал, что с группой верующих Раиса уехала в паломническую поездку на Святую Землю. Слишком уж ее почитали, даже благословение у отшельницы брали... Корреспондентов любила принимать. Вот и не вынесла искушений. Позже я получил иную информацию: матушка Раиса скончалась в одном из сел. Она была уже слишком стара, и ее приютила семья верующих людей. Они же ее и похоронили. И теперь я не знаю, кому верить... В землянку я заходил. Она пуста. Рядом с землянкой стоит новенький сруб, на нем висит замок. И непонятно, в каком матушка Иерусалиме сейчас: в земном или горнем...

...Возле Ближнего Камня нам встретился человек. Представился Александром Халыговым. Рассказал, что следит за порядком у камня. У Камня действительно подметено, множество крестов и икон стоят чинно и строго вертикально. Александр “второй” начал рассказывать про чудеса, которые сам наблюдал у камня. Главное чудо: камень “жгет”. Эта махина весом тонн в пять обладает удивительным свойством питать энергией. Сюда приходят убогие, больные, жаждущие. И всяк находит себе облегчение. Кстати и я совершенно забыл о чувстве жажды... Как-то “сторож” видел женщину, которая стояла на камне, кричала благим матом и размахивала как птица руками. А после пропала... На камне много следов от ударов. Многие пытались отколоть себе кусочек. Ни у кого не получалось - только Камень бил людей током! Или молнией поражал. Хоть верь - хоть не верь... А еще - при советской власти - хотели Камень трактором увезти куда подальше. Чтобы паломников от святыни отвадить. У двух тракторов движки сгорели, и коммунистические начальники отступились...

Дальше Сашу “второго” понесло! Он начал рассказывать, что и этот крест он заказывал, и тот, и часовню он делал, и иконы ему приносили. Про себя рассказал. Он на Кавказе жил, среди мусульман. Сам инвалид, все болело. Уехал сюда, в Прибрежном поселился. И ничего не болит. Да и его духовная мать, схимонахиня Нонна наказала: “Бить будут - не уходи от Камня. Стой за него...” Саша “второй” признался: его и вправду не раз били (при этом нервически как-то покосился на Сашу «первого»). В поселке-то пьют безбожно, придут пьяные к камню - и давай богохульствовать!..

- Видишь, весь почернел, - шепнул мне на ухо Саша Чернышов, - это его бесы крутят. За то, что он все: “Я то, я это, я пятое-десятое...” Ох, сейчас его скрутит! Канаем отсюдова...

...Пошли с Сашей “первым” к Дальнему камню. Саша сказал, что Дальний - главный. Именно его облюбовал когда-то для молитв Серафим Саровский. Впрочем я уже делил рассказа моего “молитвенника” на энную величину. В окрестностях Сарова и Дивеева много камней. И по преданию батюшка Серафим молился на всех. Священники мне говорили, что это не так. Кошелихинские камни к Серафиму Саровскому отношение имеют сомнительное. Но как тогда быть с Царским скитом?! Впрочем, его в известное время разрушили, стерли с лица Земли... Хотя одна монастырская постройка осталась. Что-то вроде трапезной. Дверь туда на замке, а на ней прилеплена ксерокопия портрета какой-то монашки. Внизу текст: “Разыскивается...” Более мелкие буквы размыло и ничего понять нельзя. Саша объясняет: жила праведная и набожная старушка, звали ее, как и отшельницу, Раиса. Год назад она ушла в лес, к Дальнему Камню. Сказала, помолиться. И пропала. Ох, Господи, слишком много пропаж!.. В народе прошел слух, что бабушка вознеслась. Милиция не верит и продолжает поиски. Если бы в Прибрежном царил бы лад, может, и местные включились бы в розыскные мероприятия. Но мне кажется, местные в сторону Дальнего Камня ходить просто боятся...

Дальний камень по величине приблизительно такой же как и Ближний. Большая часть его над землей, потому-то его еще и называют “большим”. А Ближний камень по наблюдению местных уходит в землю. Говорят, от грехов людских...

Странно, но на обратном пути мы встретили еще одного Александра. Он нервно курил на опушке леса, лениво отмахиваясь от тучи комаров. Новый Александр - москвич, фамилия его Каменков, и приехал он сюда с престарелой матерью “по благодати”. О себе Саша “третий” особо не распространялся, сказал только, что в “органах служил”. Тем не менее по-свойски, как москвичи, разговорились. Я третьему Саше высказал свое мнение о поселке:

- Какое здесь все же убожество...

- Убожество?.. Значит, у Бога под боком. Да, паломники сюда приезжают и говорят, что как в машине времени ныряют на тысячу лет назад. А мы с мамой - все... Уезжаем. Десять лет здесь прожили по благословению старца, архимандрита Даниила. Но кончилось терпение: здесь нет веры. И вообще здесь что-то не так - все живут как собаки! Впрочем... собакам лучше, они хотя бы в стаи сбиваются. А тут... Каждый спасается в одиночку.

Саша «третий» пригласил к себе в дом, ибо я спросил его, есть ли у него чего попить. Сказал, что у него есть «московский квас». Зайдя в избу, я почувствовал себя, ну, очень плохо; меня стало мутить и отчаянно заколотилось сердце. Может, воздух спертый, напоенный все тем же перегаром, подействовал, может, квас оказался каким-то «не таким»… В общем, вылетел я из этого обиталища как семя из вызревшего огурца.

- ...Жалко, - посетовал Саша “первый”, когда мы подходили к его «персональному монастырю», - он хороший человек, частенько мы с ним говорим. А теперь и словом перекинуться не с кем будет...

Остаток вечера Саша посвятил пересказу воспоминаний своей бабушки. Скит охраняла казачья сотня. Когда пришли красные, казаки ушли в леса. И еще долго, до середины 30-х годов наводили на власти страх. Большевики отнимали хлеб у крестьян, казаки нападали на обозы “краснопузых” и хлеб снова возвращали людям. Когда за “робин гудов” взялись войска НКВД, те, говорят, ушли в Манчжурию. Монашки после разгрома обители жили в поселке, а службы проводили у Дальнего Камня. Они тоже... мог бы и не продолжать - ясно дело, что они пропали. Куда - никто не знает. Люди строили социализм - некогда было о религии думать и «каких-то там» святых.

Саша неожиданно разговорился, даже пустился в философию. Он ведь много думает об искушениях и постоянно находится в борении. Да, пусть он алкоголик. И свою борьбу с недугом он назвал “молитвенным подвигом”. Но ведь он борется! И дни, ночи напролет отмаливает грехи. Его “невидимая брань”, мне думается, ширится день ото дня. Над ним местные смеются: “Черныш-то наш сдвинулся!” А может он продвинулся! Да: курение, мат - это нехорошо. Да и вообще слова, обозначающие нечистую силу он произносит чаще слова “Бог”. Саша меня весь вечер мучил: “Скажи, как ты сам бросил курить?..” Значит душа-то страдает, стремится! Да и в сущности в своем убогом жилище он создал маленький, но вполне жизнеспособный монастырек.

Ох, сколько он пережил за свой неполный полтинник лет! И на северах работал, и в кутузку попадал. Две семьи создал и разрушил, где-то там двое детей у Саши растут... Но сейчас в свободное от молитв время Саша в своем дворе строит какое-то сооружение. Говорит: может, опять жизнь заново начну... Только в чем эта новизна будет заключаться, не поясняет. Лишь косится в сторону леса, туда, где Камни...

Вот такая катавасия творится вокруг святого места. Поверьте: ничего не сочинил! Даже кое о чем вынужден промолчать. Потому что нельзя произносить имена тех, кого нежелательно призывать... Перефразирую народную поговорку: “выйти к камню - не напасть, как бы после не...”

Не могу не рассказать чуть-чуть об ином святом месте, по соседству с Кошелихой. А то вы подумаете: окрестности Дивеева – сплошь жуть. Собственно, попал я в село Суворово (бывшее Пузо) по двум причинам: здесь можно сесть на проходящий на Арзамас автобус, и здесь служит духовный отец моего Саши, отец Александр. Очень я хотел узнать: правда ли Сашин монастырь «по благословению»… Батюшка подтвердил: правда. Путь мужик лучше молится, чем пьет… Ну, а теперь о чуде, коим славится Суворово.

Аккурат в хрущевские времена коммунисты порешили окончательно покончить с религией - и почитаемая могилка какой-то там “Дунюшки” им встала поперек горла. Они хотели чтобы народ шел в клуб, или в крайнем случае в пивную. А люди шли к почитаемым могилкам. И становились свидетелями чудес - к примеру на могиле сами собой загорались свечки или над кладбищем при ясном небе появлялась радуга. Дорогу к кладбищу даже заливали специальной краской - чтобы “метить” верующих. За кустами прятались “уполномоченные”, фотографировали “нарушителей”, хватали и отвозили в райцентр, сажали там в “обезьянник”. А народ все шел и шел, находя неведомые органам тропы...

И вот, чем закончилась война богоборцев: в 2001 году святых мучениц канонизировали, их мощи в богато украшенных раках почивают в Успенском храме. А в самом храме исписывается очередная книга, в которой паломники фиксируют чудеса от святых мощей, свидетелями которыми они были.

Раки пожертвовал один богатый человек из Москвы. Он очень тяжело болел, у него буквально отказались работать ноги. И от мощей святых мучениц он получил чудесное исцеление. Еще целебной считается “землица” от места первоначального захоронения (и расстрела) пузовских матушек. Эту землицу брали еще до того как святые были прославлены; берут и сейчас. Некоторые (в том числе и священники) говорят, что землица кровоточит. Впрочем, никто не берется с точностью сказать - к добру это или к злу...

Летопись чудес ведется не только в записных книгах. Историю записывает, подолгу работая в архивах, матушка Галина Золотарева. И местный священник о. Александр Наумов тоже прилагает много сил, чтобы установить истину относительно былого. Народные предания красочны, но в них все-таки много фольклора, смеси поэтических метафор и нелепых приукрашений. Истина - она все-таки проще.

Для начала установили подлинные имена святых. Саму Дунюшку звали Авдотьей Александровной Шейковой. Ее хожалок звали: Дарья Улыбина, Дарья Тимагина и Мария Неизвестная. Последняя в молодости ушла от своего мужа, за которого была выдана замуж насильно, и в документах писалась “Неизвестной”. Подлинную фамилию Мария при жизни не раскрыла. Ну, а что касается обстоятельств трагической гибели матушек... Приведу фрагмент их жития:

“...Их пришло сначала двое. Они вошли и начали читать бумагу, кто здесь живет из хожалок, все они были переписаны как бы для того, чтобы продукты им отпускать. После один красноармеец начал обыск. Нашел он просфоры и елей, бросил их в лицо Дуне и начал ее обзывать скверными словами. Потом она у него стала просить прощения. Как помянула она “ради Христа”, он и стал ругать Спасителя по-всякому, она и не стала больше прощения просить. Потом стал ее за волосы таскать и бить плетью. Все иконы побросал, затем в чулан полез, а там его за руку крыса схватила. Он остервенился и начал бить Дуню еще сильнее. Пришли его подельники и били ее в келии попеременно, били и плетьми, и стаскивали, и топтали ее ногами, и в воскресенье с утра били, и везде стояла кругом стража, и никого к ней не пускали.

Солдаты нарядили подводу, мужиков пузинских – копать могилу. Подъехал мужик на лошади, и они стали выходить. И до того у них были прекрасные лица, что невозможно было смотреть. Они вышли все с четками, церковь напротив, они на нее помолились; и стали их опять бить. Когда Дуню били, хожалки бросились защищать, кто – на ноги, кто – на тело. Затем сели на подводу, перекрестились.

(В ночь под воскресенье одна женщина всех била камнями, кто шел к Дуне. И видит она над Дуниной келией четыре огненных столба: два срослись, а два отдельные; это было на рассвете.) Их привезли на могилу. Посадили ко крестам. Дуню и Дашу – у одного, Дашу другую так, а Марию тоже у креста, и сидели они все рядом. Потом их стали расстреливать. Сначала хотел стрелять татарин, но бросил и сказал: “Нет, не буду, у меня руки не поднимаются”. Его стали принуждать, но он отказался. Другого поставили, и тот стал расстреливать. Два выстрела дали для страха, а на третий расстреляли первой Дуню; как ее убили, кверху пошла как бы чаша, кто видел, как просфора, – это видели много народу. А одна женщина видела, как в это время Дуня над своей келией по воздуху пошла, и это место благословила крестом и сказала: “Жалко, что здесь остается один золотой, ну пускай остается”.

Хоронили без гробов, с хожалок и юбки-то сняли...”

Случилось это 18 августа 1919 года. Если сказать кратко, красноармейцев по видимости просто “бес попутал”. Ну, чем еще объяснить неоправданную жестокость? Преступление-то у матушек было одно: они якобы скрывали дезертира. Нешто за это расстреливают? Тем не менее факты непреклонны: при эксгумации на костях Дунюшки действительно было найдено множество следов от побоев...

Галина Золотарева проследила дальнейшую судьбу злодеев. Илья Немцов, из-за которого разгорелся конфликт, повесился как Иуда. Командиров карательного отряда Кузнецова и Скоробогатова вскоре судили сами большевики - за жестокость. Суд закончился ничем, их простили. Но в 30-е годы и эти изверги сгинули.

Странная фигура - Илья Немцов. Она подвизался в соседнем селе Глухове, в девятнадцать лет он уже поставил себе часовню и усиленно молился. Большинство его почитали, считали, что он - святой, а Дуняша прикидывается таковой. Была на Илье какая-то прелесть. На Христа он сильно смахивал... Дуняша к нему неплохо относилась, когда приходил он в Пузу, молились вместе. Но однажды Илья Уехал на Афон. Через два года вернулся другим человеком: с двумя чемоданами религиозной утвари, которыми принялся торговать. На вырученные деньги открыл фруктовую лавку, переехал в Пузу, женился. Но настала революция и Илью призвали на службу в Красную армию. А он приехал на побывку, а в войска возвращаться не собирался. По сути Дуняшу и ее хожалок зверски замучили именно за укрывательство дезертира. Сам-то Илья с семьей скрылся, получается, пузовские мученицы ни за что пострадали. Так ли? Может Дуняша сама выбрала себе такое окончание земного пути?

Здесь уместно обратиться к личности Дуни. Росла в Пузе слабая, больная девочка. Над ней издевались ровесники, ей понукали взрослые. Когда ей было около двадцати лет, Дуняша слегла от неизвестной болезни и более уже не вставала. Помогать блаженной вызывались местные девушки; их сменилось довольно много, ибо характер больного человека к благости не располагает. Однако Дуня проявила себя как великая молитвенница - настолько строго следовала она монастырским уставам. И верующие все-таки к ней шли.

Если обратиться к бытовой стороне жизни Дуняши, впору ужаснуться. В келии у нее было холодно, неубрано, лежала она вся во вшах, в грязи. Куски хлеба, которые подносили сердобольные крестьяне, Дуняша завязывала в узелки и клала на постель. Так на хлебе она и спала. Когда хлеб истлевал, он впивался в тело: в мякине водились тараканы, черви, мыши... Ее хожалки наоборот вели чистоплотный образ жизни, но в Дунин смрад не вторгались: она запрещала. После расстрела на ее теле были найдены тяжеленные вериги, и верующие поняли: такой крест она приняла, чтобы истязать свою плоть. После обретения мощей пузовских мучениц по строению скелета преподобномученицы Евдокии выяснилось, что по состоянию здоровья Дунюшка могла ходить, но сама, добровольно, обрекла себя на многолетнее затворничество в келье…

Странная святая? А в здешних краях много странного… Взять эти Камни, возле которых селятся всякие экзальтированные личности. Я вот, что скажу, пусть даже и в кощунстве меня обвините. В здешних Саровских лесах находятся исток реки Алатырь. Название реке дал мифический «бел-горюч камень» Алатырь, своеобразный фетиш русского средневековья, «пуп Земли» и средоточие истины. Никто не знает, что именно подразумевали мифотворцы и летописцы, говоря и чудесном камне. По крайней мере, ОН сейчас находится неизвестно где. Но в этом факте и вся прелесть нашей жизни!

Крутой матрешечный майдан

Село окружают настоящие дикие прерии, которые в относительно недавние времена именовались “колхозными полями”. Есть на Руси села, которые еще “затеряны средь высоких хлебов”, а вот Полх-Майдан, можно сказать, затерян в первозданности (точнее, во “второзданности”) природы. В последние годы многие семьи отказались даже от домашней скотины и пропадают в своих столярках не только днями, но и ночами. Мастерские здесь есть почти в каждом дворе и на улицах встретишь редкого человека - только слышно над селом монотонное гудение: будто гигантский рой пчел тревожно витает небесах. Это полховские столярки рождают мириады матрешек, а вкупе с ними яйца, грибы, солонки, ступы, копилки и прочие липовые чудеса.

Если и есть на улицах мужики, то они увлечены единственным открытым для посторонних глаз занятием: обдирают липовые бревна. Липа для Полх-Майдана - дерево судьбоносное. Она везде: свалена в ободранном и “одетом” виде вдоль улиц, стоит “зенитными батареями” во дворах, распиленными “стульчиками” грудится у столярок. Только раз в неделю, по вторникам, улицы оживляются: майданцы вытаскивают на улицы баулы, грузятся в автобусы и отправляются на свое “родео” - сбывать произведенное.

Всего в селе 700 дворов, и столярок нет только у старух и одиноких женщин. Но женщины, которые без мужей, покупают “белье” у знакомых, красят, - и тоже везут в Москву продавать.

Они гордятся, что их называют “маленькой Америкой”, даже самогон они называют на заморский манер: “сэм”. Правда, пили здесь долгие годы политуру, жидкость для лакировки дерева, - даже на свадьбах. А окружающих крестьян они издавна называли “москалями”, и вот, почему: по преданию первыми жителями Полх-Майдана стали донские казаки, входившие в мятежные отряды Стеньки Разина, по сути ссыльные каторжники. Америка, впрочем, по своему происхождению ровно такая же, но, в отличие от “большой” Америки “маленькая” никогда не знала рабства - здесь всегда жили вольные люди. За что всегда платились и платятся по сей день. Ну, не терпит наше самодержавное государство непослушных...

Итак, когда сюда, в мордовские леса пригнали ссыльных, они занялись производством поташа, стратегического по тем временам продукта. Когда пожгли все леса в округе (поташ получается из пережженной древесины), майданцев приравняли к безземельным крестьянам и бросили на самопрокорм. Вскоре их землей наделили, но она была настолько скудна, что даже унавоживание ее не смогло поднять до уровня кормилицы, к тому же череда неурожайных годов довела людей до голода. Встал выбор: или помирать, или уходить в разбойники, или ждать чуда.

Майданцы в общем-то забитостью и покорностью похвастать не могли, зато народ они были хваткий. Однажды (было это после войны 1812 года) местный крестьянин Никита Авдюков привез в Полх-Майдан токарный станок. Вещь была редкая, чудная (в движение станок приводился при помощи громадного колеса, который должен был непрерывно вращать подручный), но и благородная (по местным понятиям): свежи были предания о том, что сам император Петр Великий точил многие искусные вещи, а в цивилизованной Европе токарное дело вообще считалось “высочайшим и благороднейшим из всех мыслимых занятий”.

Очень скоро токарные станки и мастерские расплодились по всему Полховскому Майдану. Местные умельцы делали из липы всевозможную посуду - от солонок до тарелок - и, что самое интересное, промысел с самого начала и навсегда оформился как “полный цикл семейного производства. То есть, члены одной семьи вместе заготавливали древесину, точили посуду и возили ее продавать по всему миру. Вы не ослышались: именно по ВСЕМУ МИРУ. Происходило это не в наш век глобализации, а во времена темные, когда работали при лучине, а возили товар в телегах и санях.

Иван Грачев, полховский мастер, прекрасно помнит эти времена. Нет, Иван вовсе не старый человек; дело в том, что электричество в село провели лишь в начале 60-х прошлого века, а асфальт к селу подошел лет десять назад (а улицы в Полх-Майдане до сих пор представляют собой сплошное месиво из песка и глины. Это - отражение войны, которую долгие столетия сменяющие друг друга власти ведут с майданцами.

Матрешки в Полх-Майдан пришли в начале прошлого века. Мастера ездили по миру и подсмотрели, как в городе Сергиевом Посаде тамошние умельцы осваивают привезенную из Японии одним из купцов буддистскую куклу Даруму, изображающую великого проповедника Бодхидхарму во множестве обличий. Когда русскую “Даруму” назвали “матрешкой”, вряд ли задумывались, что название это связано с индуистской богиней-матери Матри (хотя ничего случайного в этом мире не бывает). Разборные “барышни” прижились на здешней скудной земле и настал час, когда они стали главным товаром, вывозимым из Полх-Майдана. “Тарарушки”, разнообразные деревянные игрушки, делаемые как побочный продукт к посуде, отошли на второй план. Ныне число майдановских матрешек, вывозимых за пределы села, области и страны исчисляется семизначной цифрой.

Мужчины в Полх-Майдане точат, женщины - красят. Именно так: не “создают” и “расписывают”, а точат и красят. Для майданцев матрешки - это как дыхание, как молитва, как жизнь. Татьяна Грачева Никогда в жизни не работала официально, с 10 лет ее посадили красить матрешек-тарарушек, и только после прихода капитализма она оформила частное предпринимательство и исправно платит налоги. Вообще Полх-Майдан из всех русских сел, которых процветает хоть какой-то промысел, выделяется; легально здесь работают все, причем мастера платили все налоги даже при советской власти. Но тогда было круче: для того, чтобы получить разрешение на “кустарничество” нужно было отработать положенные трудодни в тогда еще живом колхозе. А вообще в относительно недавние времена майданцев с товаром вообще не выпускали с матрешками из села - устраивали засады (я не шучу!) - майданцы находили выход: со своими громадными корзинами, набитыми игрушками, выбирались из села по ночам.

- Эти корзины погубили одного из моих дедов, Василия Васильевича. - Рассказывает Иван. - Весят они по 100-120 килограмм, а с собой обычно везли по десять корзин. Он надорвался под Москвой, когда их сгружал с вагона, и умер. Там и похоронили. А другого моего деда, Василия Севастьяновича до войны посадили на десять лет за спекуляцию (а на самом деле за то, что игрушки точил). Оттуда он не вернулся... Старики рассказывали, что при НЭПе они хорошо зажили, а после всех, у кого были каменные дома, раскулачили. И Таниного деда, Василия Ефремовича тоже раскулачили, за то, что тот не пил, не курил, а только точил - день и ночь. Так дед этот в Москву пошел и попал на прием к Крупской. Вернулся - а местные начальники ему говорят: “Мы власть на местах - а значит мы боги!” Так Василий Ефремович второй раз пошел в Москву и снова попал к Крупской! И ему все-таки вернули лошадь, корову, овец. Свиней только не вернули: комиссары ее съели. Да... не любили у нас комиссаров. В 30-м году приехали они церковь нашу Рождественскую грабить. Так майданцы вышли с вилами, с косами - и не пустили их! И, представьте, отстояли нашу церковь (правда, ценой того, что трех женщин посадили); она только три года у нас за всю жизнь не работала, во время войны. А сколько мы с Таней всякого такого пережили... Нас и тунеядцами называли, и спекулянтами, и к суду грозились привлечь. Мы ведь столько городов с корзинами объехали, и на Украине, и на Кубани бывали, ездили даже когда Таня беременная была!..

Тем не менее можно сказать, майданцы смогли вписаться в рынок, да им это было и не сложно: как и в Америке, они веками воспитывались в этических нормах капитализма. Дух свободы и предпринимательства у них в крови.

- У нас триста пятьдесят лет только демократия была. И “рыночная экономика”. Когда по рынкам ездили - по три месяца нас дома не бывало. Это хорошо, что Таня моя дома родила, а многие из наших где только не родились - от Киева до Магадана! И ведь как было: уехал ты, через месяц пустой вернулся - так соседи сразу вычислять начинают - в каком городе ты так удачно продался? Если узнают - в тот же город закатят. Но вообще негласно Союз был между нами поделен. Мои города были - Житомир, Бердичев, Овруч, Киев, Краснодар, ну, и станицы кубанские. И даже брату у нас никто не мог сказать, где у него товар хорошо разошелся. А еще майданцы - дипломаты; ведь приходится встречаться с разными людьми - и с хулиганьем, и с пьяными, и с бандюгами... А товар-то если повез - надо в любом случае продать. Но в общем-то сколь веков торгуем! Ко всему притерлись...

Ныне в Полх-Майдане расцвет матрешки, причем точат и красят здесь и “пятнашки”, и “двадцатки” (по количеству “посадочных мест”), и “пятидесятки”. Двое мастеров освоили даже 75-местных матрешек! Делаются также сейчас пасхальные яйца, солонки, разные точеные зверушки, балясины (перила), - но общий объем всего этого значительно уступает матрешкам. Последний “писк моды”, который тоже неплохо идет на рынке - деревянные люстры и гардины. Если говорить о ценах на товар, то они - страшная тайна. Ни один мастер не признается даже близкому родственнику, почем он продал. Но в общем-то, после неглубокого проникновения в “цеховые тайны”, выясняется, что средняя цена, например, на матрешку-“десятку” - 140 рублей. Если матрешка нераскрашенная, цена падает в два раза. Короче говоря, чтобы заработать на достойную жизнь, в день надо вытачивать и красить штуки четыре таких “десяток”.

Мастера (а к станку здесь встают с 12 лет) могут точить даже вслепую - настолько они приучаются чувствовать материал и инструмент (здесь говорят: “нужно уметь сливаться с инструментом”) - но труд этот не из легких. От пыли, лаковых паров и стояния на ногах “подарок” мастеру - букет заболеваний, самые массовые из которых - тромбофлебит и сердечно-сосудистые болезни. Да и мастера здесь редко доживают до преклонного возраста. Страдает ногами и Иван Грачев:

- Я лет семь работал завклубом, но ушел по болезни и теперь на инвалидности. Врачи от одного лечили, а оказалось другое - эндотерит - а ведь даже гангрена начиналась, у меня и палец ампутировали... ну, да ничего, Бог спас. Была у меня депрессия, я даже ружье продал от греха. Но спасло меня то, что на Западной Украине, когда торговал, я подсмотрел резных орлов. Научился я их резать, потом всякую другую резьбу освоил - она меня и вывела из нехорошего состояния. И так получается, что матрешки у меня - для денег, а резьба - для души. А вообще прелесть нашего ремесла в том, что оно гибкое, а народ у нас промысловый, все время нос по ветру держит. Всякий раз мы подстраиваемся под рынок, под то, что он просит. Но у нас конкуренция в последнее время развилась. Есть такая деревня, Варнаево, там издавна из лубка, который мы обдираем, делали мочалки (промысел у них такой был), так теперь они тоже взялись матрешку точить. И точит у нас теперь весь район, даже одно село в Мордовии промысел наш освоило. А чем еще заниматься, если сельское хозяйство развалено, завод в райцентре стоит? Нас, майданцев, всегда “в скобках” оставляли. Захотели создать фабрику полх-майданской росписи - построили ее в райцентре. Теперь на этой фабрике никакой росписи уже нет, одна только пилорама работает. И кричат: “Вот, пропала майданская роспись!..” А роспись не пропала. Она даже обогатилась. Матрешку теперь как первую модницу снаряжают. И все придумки идут в “копилку” Полх-Майдана. Мы ездим на Вернисаж в Москву (сейчас наши ездят в основном туда), так у каждого своя клиентура. И во главу угла ставится качество - ведь каждый мастер отвечает за свое творение. И, кстати, что с одними матрешками ехать - пустое дело; надо их разбавить как можно большим ассортиментом - и свистками, и пистолетами, и яйцами - а для того, чтобы все это выточить да раскрасить, надо фантазию применить...

Недавно в райцентре открыли достопримечательность: Музей матрешки. Расположился он в типовом здании Детского садика и не может похвастаться колоритом; тем не менее власти надеются, что турист, и, соответственно, деньги туда потянутся. Полховский Майдан вновь обойден, и вот, почему. Музей матрешки уже давно есть в Полх-Майданской школе, но беда в том, что она не ремонтировалась капитально со дня постройки, к тому же примитивный туалет по всему зданию распространяет “ароматы” за которые властям элементарно стыдно.

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Нижегородская область.