Тайна Замковой горы

По одной из легенд Замковую гору когда-то насыпали - для того, чтобы она стала неприступной. Возможно, так и есть, но таких же гор вокруг озера Себежского и без того немало, например, Петровская гора, на которой Петр Великий во время Северной войны построил свою крепость (от нее теперь ничего не осталось). Легендам можно верить или не верить, но истинная правда состоит в том, что достоверно о Горе неизвестно ровным счетом ничего.

Дело, скорее всего, в очень удобном положении Горы, уместившейся на полуострове, в результате чего почти со все сторон горы (кроме узкого перешейка) плещется вода. Неизвестен не только год, но даже век основания города Себежа (центром которого и является Замковая гора). В краеведческом музее города (он не только хорош но и расположен в здании бывшей тюрьмы, что добавляет музею особой, криминальной романтики) висит картина с изображением первобытных людей. Художник, похоже, пытался создать образ первых здешних обитателей. На окрестных горах действительно нашли множество стоянок древних людей и похоже места эти привлекали людей в доисторические времена. Во всяком случае, еще древняя былина донесла рассказ о том, как Илья Муромец снаряжается в поход на неверных, которые хотят “Себеж-град за щитом взять”.

Сохранилась еще одна легенда, проясняющая смысл названия города. Пришел на берега Себежского озера некий человек с сыновьями (кем он был и какого роду-звания, неизвестно). Отвел он сыновьям по участку земли вокруг озера, а сыновья спросили отца: “А где же ты жить будешь?” - “Себе ж возьму вон ту землю...” И указал отец на полуостров с горой. Так полуостров и назвали: “Себеж”. Легенда - легендой, а вот археологические находки свидетельствуют о том, что жили здесь издревле славяне, точнее, племя кривичей. Об этом напоминает местный праздник “Цветной Иван”, который отмечается до сих пор. Праздник явно носит языческую окраску, ведь разжигание в ночь с 6 на 7 июля на горах костров, игрища вокруг них, появление самого “цветного Ивана” (в него кто-то наряжается), всего увитого цветами, - все это не слишком-то соотносится с канонами христианства. А значит, праздник этот пришел еще из тех времен, когда учение Христа еще не проникло на русскую землю.

О том, что Себеж был изначально русским городом, свидетельствуют и летописи. Первое упоминание о городе относится к 1414 году, когда литовский князь Витовт разорил и сжег город, после чего он перешел под власть Великого княжества Литовского. В 1535 году русские Себеж освободили и возвели на Горе новую крепость, которую назвали Ивангородом-на-Себежи (по имени воеводы, его построившего). Уже через год крепость выдержала осаду поляков под предводительством Сигизмунда I. Следующую осаду, войска Стефана Батория, Себеж не выдержал, и с 1579 по 1581 годы город был под поляками. В 1618 году его снова захватили поляки, а в 1654 году он вернулся к России.

Потом началась просто сумасшедшая “чехарда”, во время которой количество переходов из рук в руки и смен властителей просто перестали считать, так как пограничный город оставался “лакомым кусочком” для многих. В один из промежутков польского владения на развалинах русской крепости (точное время неизвестно) началось строительство величественного замка - именно в это время Гора приобрела имя “Замковой”. Когда этот замок уже существовал, на другом берегу Петр Великий воздвиг свои укрепления, которые получили название “Петровский вал” (а гора, соответственно, Петровской) - это делалось для того, что бы противостоять войскам шведов в Северной войне. Что касается замка на Горе, положение его оставалась неопределенным: известно, что в 1772 году, когда город окончательно перешел во владение Российской империи, замок еще существовал. Но впоследствии он стал разрушаться и растаскиваться по камушкам.

Каким он был точно, как выглядел, неизвестно, потому что на его месте кроме самой Горы и памятного знака нет ничего. Остался еще католический костел, заложенный еще в 1649 году королем Сигизмундом, но теперь он переосвящен в православный храм Пресвятой Троицы. История - вещь жестокая: там же, на полуострове, некогда находился другой православный храм, настоящий, который был заложен еще в 1536 году, в честь отражения войска захватчиков от стен города. Он назывался Рождественским и его, к сожалению, разрушили в советские времена. От святыни уцелела лишь колокольня, которая видна издалека и своей формой напоминает поминальную свечу...

Мысли о том, что там, под Замковой горой находятся некие подземелья, посещали многих. Как, впрочем, и о кладах, запрятанных в них. Совершенно ясно, что в любой крепости должны быть тайные ходы - хотя бы для сообщения с водой. А уж у такой крепости, которая несчетное время подвергалась осадам, таких ходов должно быть несколько. Но до сих пор нет материальных свидетельств их наличия, есть только предположения и неясные слухи. Исследовать Замковую гору трудно: она (кроме самой верхушки) густо застроена, жилые дома и участки - частные, а с хозяевами договориться об изысканиях не так-то легко. Археологи сосредоточили свои усилия на изучении других холмов, вдали от Замковой горы.

Интересен здесь еще один момент. Перед Второй Мировой войной большинство населения Себежа (60%) были... евреями. Да, именно так: Себеж был не только русским и польско-литовским городом, но и... еврейским местечком! Например, отсюда родом великий актер Зиновий Гердт. В городе кроме костела была еще и синагога (сейчас в этом здании магазин), да и кладбища здесь три: католическое, православное и еврейское. Все они сохранились, и на том же еврейском кладбище можно найти древние-древние надгробия.

Так вот, евреи были небедными людьми, немцы оккупировали город в самом начале войны (7 июля 41-го), многие из представителей сей многострадальной нации были схвачены и отправлены в концентрационные лагеря. Многих расстреляли. Мы не будем делать конкретные выводы, тем не менее есть смысл призадуматься...

В общем, загадка на загадке. И, что характерно, сами себежане не слишком-то стремятся их разрешить, потому что после войны население города формировалось из жителей окрестных деревень, связь времен была разорвана и большинство из преданий или хотя бы слухов утеряны.

Среди себежан (теперь большинство население города - русские), кстати, много высоких и статных людей обоего полу - и как здесь не вспомнить о том, что в городе некогда стоял гренадерский полк! Нрав у себежан мягкий, добрый, город хоть и беден, но гостеприимен. Здесь, наверное, самый красивый в стране праздник города. Например, Ваш покорный слуга наблюдал как самые красивые девушки города Лидия Титова и Марина Полякова (они победили на городском конкурсе красоты) искренне поздравляли старейшего себежанина Иосифа Власовича Щеглова. Ему 95 лет, вроде бы уже много прожито, однако старейшина с уверенностью говорит: “Я еще молодой, ста лет еще не стукнуло!” Большую часть жизни Иосиф Власович проработал в художественной фотографии и кому, как не ему знать, что среди эдакой красоты, среди озер и холмов, не лихо и все двести лет прожить!..

Праздник состоит из множества красочных фрагментов. К нему приурочиваются и автопробег самодельной техники, и праздник мороженого, и театрализованное представление “Встреча княгини Ольги”, и ярмарка ремесел, и парусная регата, и фейерверк, и водная феерия и... в общем, много всего такого могут увидеть себежане и их гости.

А Замковая гора молча взирает на все происходящее со своей колокольни. Она хранит свою тайну...

Самый выгодный кутюрье

Сейчас в Доме Валентины Семеновны Богдановой хранится только один комплект одежды из необычного материала, которым она прославилась: конфетных фантиков. Кое-что она отдала, некоторые вещи продала, а самый лучший ансамбль “фантичной” одежды, подумав, упросили отдать работники краеведческого музея города Себежа. Для того, чтобы украсить экспозицию современной истории.

В историю эта одежда действительно войти достойна - уже хотя бы потому, что в мире такого еще не делалось, но, прежде чем рассказать о том, как родилась эта удивительная портняжная школа “А-ля Богданова”, я поведаю историю жизни этой удивительной русской женщины, имеющей весьма почтенный возраст (она 1922 года рождения).

Буду совсем краток. Родилась Валентина Семеновна в глухой деревушке, работала там в колхозе, потом носила по деревням почту, а перед самой войной тетя взяла ее на житье в город Ленинград. Случилось это перед самой войной и юной Вале довелось пережить почти три года блокады. Все это время она трудилась санитарочкой в госпитале: таскала раненых, убирала за ними, писала тем, кто из-за увечий не мог этого делать, письма. Жили во дворе госпиталя, в специально вырытой землянке - не потому что негде было жить, а просто там было теплее. Блокадная кормежка - дело известное: кусочек хлеба, который они получали в качестве пайка, крошили на сковородку, “подрумянивали” - и ели. Этот “деликатес” являлся единственным для девушек-сестричек способом ненадолго утолить царь-голод, который преследовал их даже во сне. А наутро шли сдавать кровь (по 50 грамм, большего у них брать не решались), за что давали две ложки чечевичной каши. С тех пор эту кашу Валентина Семеновна есть не может: тошнит... Ночами она дежурила на крыше больницы, тушила зажигательные бомбы. Страшны были не бомбежки и не трупы на улицах города. Блокадным городом правил голод. Валя считалась “боевой”, потому что она, чтобы внушить больным хорошее настроение, пела им песни, частушки, рассказывала смешные истории.

Вывели из в 43-м; всю ночь шли они по льду Ладожского озера, там, на большой земле, им выдали царский паек: по 600 грамм хлеба и по батону копченой колбасы Хотя знающие люди предупреждали, что сразу помногу есть нельзя - все вылезет назад, а в худшем случае можно и умереть от заворотка кишок - Валя съела все. И, что удивительно, даже не поперхнулась.

Их переправили в Саратов. И послали Валю на курсы трактористок. Курсы были короткими: на экзамене ее спросили: “От чего едет трактор?”, на что она честно ответила: “От того места, на котором он стоит”. Ей сказали: “Правильно...”, и поставили ее на трактор под названием “Удик” (как его называли по-научному, она так и не узнала), и Валя на нем исправно пахала и сеяла. Потом ее отправили работать токарем на завод. Там она на станке протачивала детали под названием “пальцы”.

Война к тому времени уже завершилась, девчонка она была бойкая, живая, и вскоре вышла она замуж за кавказского парня, осетина Петра Дзбоева. Жили хорошо, но недолго: муж погиб при крушении поезда, когда их сыну Володеньке было всего три месяца от роду. Вернулась Валя с сынишкой в родную деревеньку Бондари, и, чтобы прокормить его, устроилась в промкомбинат - в разрушенной войной деревне работы не было. Сначала на пилораме пилила бревна, а потом лепила на кирпичном заводе кирпичи. Норма была - 600 кирпичей в день, от такого труда у женщин (мужчин на таких работах после войны почти не было) “разводились руки”, то есть переставали слушаться своих хозяек. “Развелись руки” и у нашей героини, но начальство ей не верило, сказало, что она симулирует, так вот, в то утро, когда у Вали отнялись руки, а бригадир гнал к цеху, она в одежде, в ватных штанах, в фартуке зашла по самую грудь в озеро и впервые за всю жизнь взмолилась: “Господи, дай мне хоть неделю побюллетенить...” Ее действительно отправили домой, три дня она молилась и все-таки на четвертый день чувствительность к рукам вернулась.

А вскоре ее отправили в лес, на лесозаготовки, вот здесь-то с Валентиной стряслась самая настоящая беда. На резком повороте она упала с машины и сильно покалечилась: сломала в четырех местах таз, переломала ноги получила несчетное количество ушибов. В больнице она пролежала не слишком долго, ведь на руках у нее был маленький сын, пошла опять в промкомбинат на работу - обжигать горшки (ходила она тогда на костылях). В общем, еще два года она работала, а потом на ее жизненном пути встретился мужчина:

- ...Николай Андреевич, мой теперешний муж, тогда пришел из армии, и как-то он привязался ко мне. Я ему говорю: “на что я тебе, ведь я инвалидка...”, но он оказался настойчивым и все-таки я согласилась выйти за него замуж. А вскоре у нас родилась дочка, Людмила.

С тех пор Валентина Семеновна находилась на инвалидности и кроме домашних дел занималась она только рукоделиями. Она вяжет ковры, вышивает, делает мягкие игрушки, искусственные цветы, в общем, все то, что обычно украшает провинциальные дома и квартиры. Вещи хорошие, добротные, но в общем-то вполне обычные. Однажды настал момент, когда захотелось чего-то такого необычного. Первое, что придумала мастерица - это делать шкатулки из... молочных пакетов. В Себеже в мягких пакетах продается молоко местной фабрики, так вот молочные пакеты имеют голубой цвет, а кефирные - зеленый. Остается их много (ведь в полиэтилене оно самое дешевое), а потому материала для творчества более чем достаточно. Пакеты разрезаются на полоски и потом связываются, как грубая нить, а готовая “ткань” натягивается на картонную основу. Получается вполне симпатично и очень даже прочно, так что такие шкатулки Валентину Семеновну просят делать и поныне.

С “фантичной” одеждой вышло так. Прежде всего свою роль сыграли довоенное деревенское детство и блокадный Ленинград, когда о конфетах не то что не мечталось - они даже не снились. А теперь на магазинных полках накопилось хоть и непомерно дорогое, но - пиршество...

- ...Была у меня маленькая пенсия, а тут дали чуточку больше. Ну, думаю, уж старенькая, а сладкого никогда не ела досыта... Куплю себе конфет! Купила такие красивые, шоколадные, “верблюдики” (уж не помню, как называются). Двести грамм: я так считаю, хоть чуть-чуть - но обязательно хороших, дорогих. Дочка в гости пришла - и почти все съела. А фантики надо выбрасывать. Смотрю я и думаю: красивые фантики, блестящие... А что: сошью-ка из них шляпу! Сшила, дочка опять в гости пришла, шляпку примерила, и... пошла в ней домой. Потом сшила платье, сумочку, и получился целый ансамбль. А фантики дети мне стали приносить. Я всегда безделушки какие-то для них делаю, игрушки всякие, так они добро помнят и мальчики, девочки, все несут и несут мне фантики. Даже “яйца” из “киндер-сюрпризов” приносили, так вот я из них занавеску на кухню сделала. А из фантиков я сшила много... Чтой-то мне в них нравится. Да и людям как-то чудно, но и приятно смотреть. Я даже для дочки купальник из фантиков сшила. Она в нем загорала и купалась даже.

Последняя моя работа - пальто-“кабардин”. Я всю зиму его шила. Делать то его легко - пришивай себе фантики, колер подобрав, к тряпичной основе - да уж сильно муторно. С фантиками проблем нет: теперь и взрослые их приносят: “Теть Валь, сшей шляпку...”, а фантиков все равно больше приносят, чем им на шляпку надо. Еще людям нравятся сумочки, стильные они получаются. И ведь что главное: ткань только на основу да нитки денег стоят, а остальное, считай, мусор. Дармовое, то есть. Наладилась еще обувку из фантиков шить, но она не слишком пока нравится.

А в задумках у меня еще кое-что: хочу куклу большую сшить, в полный рост (только не придумала пока, как она стоять будет), чтоб, значит, костюмы на нее одевать Это будет. Обязательно...

...Муж, Николай Андреевич, посматривает на занятия жены снисходительно. Он все больше любит топором что-нибудь порубить, или там молотком постучать. Но, как ни крути, больше полувека они живут вместе, золотые юбиляры, а потому давно привык. Но себе из фантиков сшить ничего не просит. Пока не просит. Наверное считает, что до искусства он еще не дорос. Но все-таки, как не крути, супруга его от фантиков этих в какой-то мере прославилась. Да и людям ее вещи нравятся. А если так, то дело, которому Валентина Семеновна отдала себя, - наверняка хорошее.

Курган

Властители строят стены - народы их разрушают. Так было во все времена. Но разве легче от этого людям, которые (по крайней мере до сегодняшнего дня) всегда хотели жить в мире и дружбе? Тем более - старикам...

Я ожидал от пожилых людей жесткую реакцию, может быть даже скандал, но они, умудренные опытом, воспринимали происходящее как простое недоразумение. Как будто бы все рано или поздно встанет на свои места и люди смогут беспрепятственно переходить злополучные мосты и вместе отмечать праздник. Разве только парочка представителей каких-то там партий на митинге пытались спровоцировать “народный гнев” но их некорректные призывы увязли в тишине народной мудрости.

Начиналось все давно, в 1959 году. Тогда многие из партизан II Мировой были еще молоды и решили они устраивать раз в год встречу - прямо в лесу, где они, собственно и воевали. Выбор пал на место, где стыкаются границы Латвии, Белоруссии и России, близ деревень Прошки, Заборье и Ляхово. Место там красивое: границы проходят по ручьям, и из каждой республики в соседнюю можно пройти по маленькому деревянному мостику, общее число которых - три. Со стороны Латвии насыпали курган, который назвали Курганом дружбы. На российской стороне поставили памятник зверски замученной фашистами партизанке-подпольщице Марии Пынто. Есть памятник героям войны и на белорусской стороне.

После митинга устраивали концерты, разжигали “партизанские” костры, накрывали столы, в общем, создавали все условия для того, чтобы люди, ветераны, могли вдоволь пообщаться. Не забывали и о молодежи - старались к Кургану Дружбы приглашать побольше внуков и правнуков партизан.

А потом, по известным причинам, границу со стороны Латвии закрыли. А вот праздник “отменить” то ли забыли, то ли побоялись, а потому он проходит и ныне. Контрольно-следовой полосы с ключей проволокой (по крайней мере, в районе кургана) на границе нет, зато есть “нейтральная полоса”, ограниченная какими-то легкомысленными лентами, пограничные дозоры, столбы и надписи, предупреждающие о недопустимости прохода туда, куда не положено проходить. Весьма решительно настроенные пограничники ведут себя корректно, но строго запрещают любые съемки на режимном объекте (которым считается вся приграничная зона). Несмотря на то, что служивые люди стараются не провоцировать конфликт, обстановка на границе оставляет впечатление нервозности, ирреальности всего происходящего.

Латыши

Они вообще нация поющая. И дружная. Но ведь известно, что там, “за кордоном”, на территории которая теперь входит в Европейское Сообщество, живут люди иных кроме латышской национальностей, в том числе и русские. Тем не менее, традиция совместного пения в Латвии перенята представителями всех диаспор.

Сам Курган Дружбы со стороны России почти не виден. Но видны люди, много людей, которые собрались вокруг кургана и поют. На расстояние 150 метров, из-за шума дождя песни почти не слышны, тем более что с нашей стороны звуки динамиков их перебивают. Тем не менее, латыши машут нам руками, стараясь приветствовать, некоторые наши тоже стараются криками выразить тем благодарность за то, что пришли. Погранцы заметно нервничают (видно, из предупредили об ответственности за возможные инциденты).

Было время (как мне рассказывали), на праздник, действие которого обычно разворачивается на территории России, латыши не могли попасть вообще. Но на сей раз из “Европы” приехали целых два автобуса с ветеранами. Я нашел старшего латышкой группы и попросил его, чтобы он посоветовал, с кем из ветеранов-латышей можно побеседовать. Старший призадумался, после чего сообщил, что латышей среди латышских ветеранов нет. Он исчез ненадолго и привел стройного пожилого мужчину:

- Вот он - достойный, чтобы он нем написать. Лука Стефанович Долженков, из Даугавпилса. Очень хороший человек...

Происходило все почти у самой границы (точнее, ленточки), под пристальными взглядами изрядно промокших погранцов. Выяснилось, Лука Стефанович родом из Смоленской области, он самый пожилой среди всех, 1915 года рождения. В армии он с 37-го года, прошел всю войну, но вот после того как узнал, что немцы за связь с партизанами расстреляли его отца, решил на родину не возвращаться и поселился в Латвии. Сюда приехал, потому что предложили, он здесь впервые и ему все нравится. Как будто День Победы.

Но выглядел ветеран устало и чувствовалось, что ему надо отдохнуть - слишком много событий для одного дня. Я не стал мучить человека…

Белорусы

Мостик из России в Белоруссию для прохода свободен и никак не охраняется. Всеж-таки мы типа братские славянские страны. Сквозь прозрачную воду ручья светится великое множество монеток, наверняка брошенных для того, чтобы приехать сюда еще раз. Белорусские пограничники у моста в Латвию ведут себя совершенно спокойно (это хорошо заметно после попытки общения с нашими погранцами). Особенности национального характера...

К мосту в Россию подходит группа из трех ветеранов, наверняка белорусских. А почему бы, думаю, для полноты картины не поговорить с ними? Самым разговорчивым оказался Павел Егорович Боярин, проживающий в Новодвинске. Выглядит он совсем не старым (там не менее боевые награды говорят о том, что он вовсе не “юнга войны”, коих теперь стало много), и действительно, в начале войны ему было всего 16:

- ...Моя война началась, когда немцы забрали всю нашу деревню - за то что у нас убили полицая. Я оттуда, из тюрьмы, смог уйти и попал в партизанский отряд “Имени Ленина”, стал разведчиком. По лесам мы таскались до января 44-го, были и здесь, на Кургане Дружбы, только, конечно, его здесь еще не было. В июне 43-го тут мы соединялись с латышской бригадой, захватили полицаев на латвийской стороне. Конечно, тут много всего изменилось.

- Скажите, а что для вас- этот праздник?

- Мы, конечно, вспоминаем молодость. Те годы... Ведь молодости мы почти не видели, сразу - война. Я помню, как мы курган этот создавали, как дуб на нем садили. Теперь, конечно, все народы по своим каморкам расселились, но братство-то все равно остается. Тем более, мало, очень мало осталось партизан...

Сестры

...Две пожилые женщины, не обращая внимания на дождь, обнявшись, будто согревая друг друга, о чем-то тихо говорят. Будто по каким-то невидимым “эфирным” нитям уловив, что недавно мы с белорусом со знатной фамилией Боярин разговаривали о смысле праздника, одна из женщин вдруг обращается ко мне:

- Если бы не этот праздник, мы с Тамарой бы и не встретились. И с другими партизанами - тоже. Правда теперь их всего трое приехали, Тамара, Лида Рубцова (они из Ленинграда), и Таня Лаврова из Москвы. Они - настоящие партизанки, а то столько сейчас стараются любыми путями стать “участниками войны”. Нас с Тамарой называли “сестрами”, она была моей связной...

Зовут женщину, которая ко мне обратилась, Вера Максимовна Милютина. Живет она в ближайшем с Кургану Дружбы российском городе Себеже. Ее “сестра” Тамара Анатольевна Петрова приехала с правнуком из городка Новоржева (там ее родина и она там сейчас отдыхает) на такси, заплатив за дорогу почти половину своей пенсии (а за обратную половину придется заплатить вторую половину). Вера Максимовна рассказала про то, что значило в то время партизанить:

- Все началось для нас 4 октября 41-го, когда мы с Зоей Бариновой впервые перешли линию фронта. Мы жили в поселке Жукопа и со спецзаданием отправились в тыл к немцам. Путь наш Был на Великие Луки и Невель. Шли мы открыто, по дорогам, видели, как немцы работали с нашими пленными, и я боялась встретить кого-то из своих братьев, ведь трое моих братьев тогда были на фронте. Но, слава Богу, братья мои в плен не попали. Мы не делали никаких записей и все держали в уме: кто полицаем нанялся, расположение боевых частей, складов. Наши думали, мы уже погибли, ведь мы были в тылу с октября по декабрь. Нам дали отдых и наградили медалями “За отвагу”. Я была самая молодая - то ли отчаянная, то ли “глупая” - но меня отправили учиться в Куйбышев на два месяца, а потом направили секретарем подпольного райкома комсомола в Новоржев. Там мы с Тамарой и познакомились; он хорошо знала эту местность. Мы участвовали в боях, пока не освободили наш район...

- Сейчас много мифов сочиняют про ту войну... А что для вас было самое страшное?

- Мы молодые были. Вот с Зоей даже отчаивались проситься немцам на машины, чтобы подвезли. Правда, один раз они нас чуть не застрелили, но тогда, в 41-м, они, немцы, другие были. Они не думали, что весь наш народ на войну подымется, не перешли к карательным операциям. Не могли они предположить, что даже девчонки русские против врага... А когда в Новоржеве на задание ходили, мы просто клали в карманы две гранаты - и шли. Отряд наш назывался “Истребитель фашизма”. Как-то в бой вступили, политрук говорит: “Вера, иди к пулемету”. Я пошла. Одного пулеметчика ранило, другого, я осталась одна. И знаете, как-то страху не чувствовала. Я ж говорю: глупая была. Это 42-й год был, оружия было мало и мы его не могли бросить, приказ отступать, а я, значит, несу этот пулемет, “дегтяря”, а впереди политрук через болотце - и его вдруг ранят, в руку. Ну, я беру еще его винтовку - и иду без всякого страха...

- ...А как-то в ноябре 42-го стояла я на посту, - (в разговор вступает Тамара Анатольевна), - а тут наступают немцы. Комвзвода говорит: “Спустись пониже с горки, чтобы корректировать наш миномет”. Я спустилась, немцы меня заметили - пули рядом все падают, падают - а горка скользкая, я по ней обратно взобраться не могу. Взобралась, и стала подавать минометчику мины. И тут снаряд разорвался прямо у нас в ногах. Минометчик - насмерть, миномет - почти вдребезги, а меня подняло на несколько метров вверх и я упала без сознания. Контузия... Очнулась, слышу только, командир кричит: “Тамара убита!..” А я держу винтовку-то. Немцы на горку карабкаются, мы - стрелять...

...Вообще, видно было, что этим женщинам еще хотелось пообщаться между собой, времени на это оставалось мало и я оставил их в покое.

Иван Иванов

-...А для меня праздник - это горечь. Раньше приходил на это место - и у меня душа радовалась. Потому что мы были сближенные. И мы, и латыши, и белорусы находили общий язык, а сейчас смотрю на границу... это уже не праздник. А надо ведь просто должное отдать погибшим...

...Вначале я думал, что этот человек в солдатской гимнастерке из “юнг” (так настоящие фронтовики ныне называют детей той войны, которые теперь дружно стали “ветеранами”). Потом пригляделся: две медали “За отвагу”. Простой труженик села (как он сам сказал, “допотопный крестьянин”) Иван Петрович Иванов, из деревни Мостищи здешнего, Себежского района. Первая медаль - за боевые дела, свершенные в партизанском отряде (партизанил он как раз в этих местах), вторая получена уже в действующей армии, на фронте.

Разговор случился уже после того, как посидели за праздничными столами, выпили “фронтовые сто грамм” (некоторые и побольше), спели, поплясали даже, а Иван Иванов так вообще прочитал стихотворение Симонова “Ты помнишь, Алеша дороги Смоленщины...”, пронзительно причитал, прям как водой холодной окатили эти стихи. Так, мне кажется, лучшие артисты не прочтут. А после солдат Иван Иванов смеялся шутил, даже приставал к женщинам, вспоминал, что на фронте они эти стихи переиначивали: “Рога обобьем нашим женщинам, когда мы вернемся домой...” В общем, душа компании.

И мне казалось, что эти люди действительно на один день вернулись, будто в машине времени, на 60 лет назад. Они были молоды! А ведь по им 85 и больше лет... А еще Иван Петрович Иванов сказал:

- Тут я слышал, что якобы войны той не было. Что все враки, а настоящих фронтовиков и партизан не осталось. Померли. Пущай к лешему говорят. У вас свои войны еще будут, может, что и поймете. Например, что война - это самое худое, что есть на Земле. Но вот, что я все-таки скажу. Мы еще живы!

Видящий руками

...На вершине сруба уверенно ходит стройный, бородатый мужик в темных очках - то и дело постукивает молотком. Сверяюсь с адресом: да, именно тот дом, где живет незрячий художник. Мужик увлечен работой и я подхожу поближе, чтобы спросить. И тут - как холод по телу: неужто он?!..

- ...Трудно со мной говорить будет, неудобный я... - Валерий Юрьевич Сапега (это оказался действительно он) будто оправдывался. - Да и чего писать-то: человек как человек, инвалид...

Ну, инвалид - не инвалид, однако баню строит. Не один, правда, а на пару с отчимом Евгением Николаевичем, молчаливым и скромным человеком. В доме много деревянных поделок, явно работы Валерия. В общем, необычные занятия для абсолютно незрячего человека, как научно говорится, “тотально слепого”.

Деревянные изделия - вазы, ложки, подсвечники, светильники, всевозможные резные фигурки - отличаются особенной тщательностью изготовления, и, показывая их, мастер постепенно “отогревается”, рассказывает о своих занятиях все более увлеченно, и вот наконец чувствую, что неясная граница напряженности в отношениях со мной, незнакомым человеком, преодолена. Как выяснилось несколько позже, у Валерия легкая обида на нашу, журналистскую братию за то, что мы часто все путаем. Ну, и на органы соцзащиты тоже обида - за то, что ничего не делают для инвалидов, зато докладывают “наверх”, что, мол, есть в тихом озерном городке Себеже замечательный незрячий художник, мол, якобы они ему помогают творить. Ну, как тут досаде не родиться...

Последняя гордость Валерия - канделябр из карельской березы. На недавнем конкурсе среди мастеров-инвалидов эта работа “взяла” первое место. В материальном плане это ничего не дало, а вот для души - приятно.

В частный дом они с супругой Надеждой Ивановной переехали совсем недавно. Выменяли его на квартиру, в которой долгое время прожили:

- В квартире мы жили как “в телевизоре”: вышел - в все тебя видят. Наткнешься на дерево - соседи охают, ахают (им дерево жалко), да к тому же не было настоящей возможности работать, то есть мастерской. А здесь - пили, стругай, на токарном станке работай... Хорошо! Там еще у нас второй этаж был, Надежде после операции тяжести нельзя таскать, а мне тоже как-то не слишком удобно. Да и тут, практически в деревенском окружении до смешного доходит: лазаю по срубу, а соседи думают, я “прикидываюсь”, что слепой... В общем, баню доделаю, возьмусь за перестройку дома. Сделаем санузел, кухню, потом мастерскую оборудую - и все в одном блоке, под одной крышей. Дочка наша Александра еще в институте учится, в Питере, хотим, чтоб, когда вернется, все готово было. Ну, хотя бы надеемся.

Родился Валерий Сапега в Сибири. Там же родилась и его мама, Полина Екимовна, но, несмотря на то, что “соответствующие органы” в известное время старались стереть корни рода с древней польской фамилией, они всегда знали, что здесь, в Псковской земле, точнее в деревеньке Лопотово родина их предков (в Сибирь, под нынешний город Братск их сослали за какие-то прегрешения перед властителями). И однажды, больше 30 лет назад, они вернулись.

Валерий с детства увлекался техникой и всякими электронными новшествами. Он окончил сельхозтехникум, потом работал в совхозе агрономом, бригадиром, когда трагически погиб брат, переехал в город помогать матери, устроился в техникум лаборантом, а после окончания института стал там же преподавать механизацию (обучал студентов устройству тракторов и прочих сельхозмашин). Зрение он терял постепенно (один глаз перестал видеть еще в детстве), но по молодости всерьез болезнь не брал:

- “Совал свой нос” во все дела: и сварку, и отопление, и в электричество. Был как-то в Москве, на ВДНХ, и там увидел рекламу всем известного офтальмологического центра. Сделали мне там операцию, которая называется “склеропластика”, и... после этого, что называется, “поехала” сетчатка глаза. Я не хотел бы сейчас утверждать, кто здесь виноват, кто нет, но всего за несколько лет мне сделали пятнадцать операций, они пытались спасти зрение, но сетчатка просто не держалась.

Мне относительно легко было принять удар судьбы потому что я слеп не сразу, а от операции к операции. По велению врачей я ничего не делал, лежал, капал в глаз капли, и... чуть не помер. Потому что сам смысл жизни потерялся и по сути я должен был существовать по инструкциям врачей. А теперь двигаюсь, работаю так, что вечером от усталости еле доползаю до постели.

Слепота - еще не крах жизни, крах - это если бы жена ушла. Сказала бы: “Слепой ты мне не нужен...” Надежда моя из Воронежской области, из большой семьи (их десятеро было!), и я однажды понял, что она такого не скажет ни за что. Она у меня юрист, и экономист, в общем человек грамотный и, что главное, навыки ее в городе востребованы.

Здорово помогает настоятель нашего Троицкого собора отец Петр. Он добрый человек, и я ему помогаю. Однажды он привез мне из деревни пчелиный воск и предложил ему отлить свечи. За деньги. Я согласился, но только “затак”, как послушание. Всю черновую работу делаю я: подготавливаю форму, глазурью мажу, натягиваю нитку, закрепляю, а жена, мама или дочка (если дома) наливают горячий воск. Я потом свечи обрезаю, чищу, маслом оливковым мажу. Вот, вы только попробуйте, как настоящие свечи пахнут...

...Пах пчелиный воск действительно ароматно. Как мед. Ну ладно, подумал я, свечи - дело техническое, но вот когда мастер вырезает из дерева пластические вещи, произведения искусства, - как у него получается? Загадка... Подумал, но не сказал, но Валерий будто уловил движение моей мысли:

- ...Думаете, у слепого совсем худо дело. Но я встречался с такими людьми, у которых нет никого в жизни, чтобы поддержать. А есть еще хуже положение: это когда человек не только слепой, но глухой и немой. Когда я был в Волоколамском центре реабилитации, я встречался с такой семьей, мужем и женой. И скажу я вам, они замечательные оптимисты.

- Но... как же вы с ними общались?!

- А вот так: подошел - похлопал по плечу, он тебя тоже. И все... По идее мы все, даже совершенно здоровые люди, доказываем, что жить на свете стоит. В этом возможно и заключается смысл нашей жизни. Ну, нет в мире такого, чтобы никто никому не помогал! Там, в этом центре, познакомился я еще с одной семьей, Гороховыми - Валерием Михайловичем и Татьяной Николаевной. Они зрячие и преподают они резьбу по дереву. Да и сами они прекрасные резчики. Именно они - мои учителя. Сначала меня на всякие технические предметы направляли, ну, я-то сам технарь, все это я осваивал за три дня, ну, а когда узнал, что тотально слепые могут резать художественные вещи, так мне это сердце обожгло. Жалею только вот, чего: учился я у Гороховых четыре месяца, а потом сбежал, по дому тосковать стал. А теперь еще бы поучиться - да нельзя, специфика такая два раза одному ремеслу там не учат.

Многие удивляются: как слепой может резать? Я и сам не могу объяснить, просто берется чурка и все лишнее убирается. Перебираешь уже готовые, полежавшие вещи и чувствуешь, что тут не доделано, там надо еще подправить, вот вы сами попробуйте для опыта с завязанными глазами ножом что-то вырезать или на токарном станке что-то выточить. Так и режу, потихонечку: сначала грубо, а потом все тоньше и тоньше. А самая для меня тяжелая работа - это шкурить. Потому что слишком уж это нудно...

В Доме Сапеги я приметил несколько книг по резьбе. Оказалось, читает их мужу вслух Надежда. А еще она переводит узоры на картонный шаблоны, а потом вырезает их, чтобы муж мог их “видеть”. Надежду Валерий называет своей “правой рукой”. А вот с материалом, древесиной помогает Себежский национальный парк. В общем, скорее всего он прав, что есть люди, которые не бросят другого человека в беде. И даже больше, чем порой кажется, только часто получается, что среди людей, призванных делать это по долгу службы, таких - меньшинство.

Город Себеж бедный, с высоким уровнем безработицы, тем не менее Валерий удивляется, что многие не нашли себя в новой, без сомнения более жестокой жизни:

- ...Уверен, что достаток населения зависит от того, как люди “шевелятся”. Ведь работа есть в каждом дворе, в каждом доме. Да, если б у меня хоть чуть-чуть глаз видел!.. Моя мама все время ворчит: “Зачем ты все так тщательно делаешь?” Кусок хлеба с маслом, конечно, на этом заработать тяжело, а для сердца все же приятно. Вот, работаешь, на токарном станке, стружка летит, шуршит, пахнет... это все-таки здорово!

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Псковская область.