Осколки царства

Основанный в 1152 году Юрием Долгоруким, Касимов первоначально именовался Городцом Мещерским, но в 1452 году он был жалован царевичу Касыму за то, что этот сын Казанского хана переметнулся на сторону Московского княжества. С той поры Касимов (так он был назван в 1471 году) стал столицей татарского царства, просуществовавшего 225 лет и имевшего четырнадцать владетельных царей и одну царицу. Мусульманское государство находилось всего в каких-то 200 верстах от Первопрестольной, и войска татар (которых, кстати, издревле называли казаками) участвовали на стороне Москвы почти во всех средневековых войнах.

В наше время остатки былого величия касимовских татар немногочисленны. Самих татар в городе проживает не более одного процента. Из исторических построек сохранились две мечети - старая и новая. Старя знаменита тем, что основана она самим Касымом и свое время Петр I приказал расстрелять ее из пушек за то, что император по ошибке на нее перекрестился. Татары еле убедили Петра остановить кощунство, убедив его в том, что это единственный мусульманский молитвенный дом в стране. Конечно, обманули. Ныне в Старой мечети расположился краеведческий музей.

Рядом с музеем-мечетью скромно притаилась усыпальница (по-татарски “текие”) царя Шах-Али, построенная им самим в 1555 году. Вторая текие, Авган-Султана, расположена за городом, и она основательно разрушена. Несмотря на то, что гробница Шах-Али построена почти в самом центре города, нет, наверное, более многострадального (и наверняка прочного!) строения во всей России. Речь идет о мародерах.

Особенно романтические души искателей сокровищ озверились в современную нам эпоху. За последние годы подвал усыпальницы перекапывали несколько десятков раз. Все каменные надгробия давно уже разбиты и свалены в угол. Музейные работники неоднократно ставили на двери и окна самые, казалось бы, надежные замки, которые ломались в ту же ночь. Замки теперь не ставят по причине бесполезности мероприятия. Сам подвал копали так: вырывали траншею у одной стены, а землю сваливали у другой, после чего траншея “передвигалась” по полу, пока не “исследовался” весь пол. Некоторые “черные следопыты” тщательно простукивали стены в поисках тайных полостей. Если удар молотка становился глуше, это место сначала прожигалось лампой, потом выскабливалось.

Результат всякий раз оказывался нулевым. Хитрость заключается в том, что у мусульман вообще не принято класть хоть какие-то ценности с мертвецами. Как ни странно, эту простую истину “горе-романтики” постичь не в состоянии... В школе надо лучше учиться!

- ...Да, что с них взять... - Фатима Ахмедовна тяжко вздыхает. - Они сами себя наказывают.

- А где похоронена царица Фатима?

- Возле Старого Посада, там, где Авганова гробница. Говорят, что от мечети туда вел подземный ход. Но это только говорят, а вот подземный ход вел к реке - это точно. Учитель Ахмед Мофтазинович говорил, что в детстве они прятались в этом ходе. А потом все осело, наверное, и получилась ложбина, которая ведет от мечети к реке...

...Когда я узнал, что в Касимове есть семья, корни которой теряются во тьме веков таинственного царства, ей-богу, подпрыгнул от радости. Надо же, в городе буквально усеянном православными церквами, давным-давно переставшем быть татарским, и вдруг - есть люди, которые могут поделиться некими сокровенными знаниями!

И вот я прихожу в Татарскую слободу, на Татарскую улицу, на которой стоит старинный, наполовину каменный “татарский” дом. Все самые добротные дома в Касимове почему-то принято называть “татарскими”. Седовласая пожилая женщина копалась в ухоженном саду. По какой-то особенной, гордой осанке я догадался, что именно она и есть Фатима Ахмедовна Тугеева, как мне говорили ранее, прямой потомок Касимовских царей.

Когда она пригласила меня в дом, я будто бы окунулся в прошлое, эдак на сотню лет назад: так, наверное, могла в те времена выглядеть квартира какого-нибудь земского врача. А вскоре Фатима Ахмедовна достала из резного шкафа главную ценность семьи Тугеевых. По-татарски она называется “щя-джаяра”, что переводится: “родословная”. Рулон бумаги в развернутом виде тянется на несколько метров и весь буквально испещрен кружочками, соединенными тонкими линиями. Внутри кружочки заполнены арабской вязью.

- ...Дело в том, что у меня была бабушка, Багидель Джамиль Батыр-Гиреевна Шакулова, и она вышла замуж за члена городской управы Фазлуллу Карамышева. Дом этот построен в 1903 году и принадлежал он, как и много домов, Шакуловым. Надо сказать, что во времена расцвета Касимовского царства они играли не последнюю роль. “Шакуловы” раньше произносились как “Сеида-Шакуловы”. А, как известно, приставка “Сеида” говорит о том, что это прямые потомки пророка Мохаммеда. Так вот, эту щя-джаяра передала мне моя бабушка. А теперь смотрите...

И Фатима Ахмедовна показала один из кружков. Рядышком карандашом был приписан русский перевод: “Царица Фатима-Султан-Сеитовна, урожденная Шакулова, ск. 1681 г.”

- ...Она была выдана за Касимовского царя и, когда умер ее сын, Сеид-Бурган, крестившийся после под именем Василий, она стала царицей. Последней царицей Касимовского царства. У пророка Мохаммеда, как известно, не было сыновей и его любимую дочь звали тоже Фатимой. Здесь, в этой родословной, больше сорока колен упомянуто, но, как говорят, много колен было утеряно. Тогда, когда бабушка передала мне это, я не знала арабского. Мы жили в атеистической стране, были пионерами, комсомольцами и все прочее, преданными и отчаянными. А это просто лежало у меня. А родилась я в Китае, в городе Чубучак, где мой отец работал в торгпредстве шерстоведом. Когда мы в Касимов приехали, мне было 5 лет. Окончила зубоврачебную школу, 3 года работала на Алтае, потом обратно вернулась в Касимов и с тех пор все время работала здесь зубным врачом. Муж мой работал рентгенологом, мой сын - окулист высшей категории, а дочь - кардиолог. В этом доме нас живет четыре поколения, восемь человек.

Когда я была молодой, сами понимаете, к происхождению относились, мягко говоря, неадекватно. Мы об этом вообще ничего не говорили, помалкивали. Во времена раскулачивания много татар расстреляли. Мой дед был выгнан из дома. Сначала его пришли расстреливать, но жители, которым он помогал, его заперли и побежали к властям и стали уговаривать, чтобы ему жизнь сохранили. И они его спасли...

Арабский Фатима Ахмедовна изучила два года назад. Говорить она пока на нем не может, но читать - вполне. Она уже два раза прочитала Коран и перевела некоторые надписи из семейной щя-джяра. Два года назад татарской общине передали Новую мечеть (она была построена в 1916 году и в недавние времена в ней находился кондитерский цех, причем, в алтарной части размещался туалет). В Касимов приехал мулла: хоть он бывший шахтер, но человек грамотный и трудолюбивый. По словам Фатимы Ахмедовны, первое время мулла сначала не знал арабского языка и читал Коран со своего блокнота, в котором суры были записаны русскими буквами. Но сейчас он уже читает с оригинала. Мечеть открывается только на пятничный намаз, и положение с приходом примерно такое же, как и в православных церквах: на молитву собирается не более 20 стариков.

Согласно семейным преданиям Тугеевых-Шакуловых, Основание Касимовского царства происходило немного не так, как то описывается в официальной истории. Косым не перебегал к русским, но его отец, Казанский хан Улу-Мухаммед взял Василия Темного в плен, сохранил ему жизнь и, отпуская, потребовал, чтобы тот ему дал земли послал туда наместниками его сыновей.

История, как известно - штука виртуальная, в ней имеет право на жизнь любая точка зрения. В зависимости от целей. В данном случае, наиболее интересными становятся свидетельства посторонних людей, не имеющих выгод. По поводу силы и самостоятельности Касимовских царей голштинский ученый Адам Олеарий, посетивший Касимов в 1636 году, написал: “Послы наши, желая засвидетельствовать царю свое почтение, отправили ему в подарок фунт табаку и бутылку французской водки; ему это так понравилось, что он приказал кланяться послам и очень извиниться, что не может принять послов у себя в доме и угостить их, как бы ему хотелось. Этим он раздражил бы воеводу...” Дело в том, что после смутного времени Касимовским царям не дозволено было встречаться с иностранцами и реальную власть имели воеводы (что-то типа нынешних представителей президента). Дело в том, что один из Касимовских царей Ураз-Мухаммед “не на того поставил”: был ближайшим сподвижником Лжедмитрия II (он же его, кстати, и убил подлым образом).

Последняя Касимовская царица Фатима была коронована на эту должность, скорее всего, только из уважения и в благодарность за то, что ее сын перешел в христианскую веру. Сведений о ее царствовании немного; известно, например, что она имела странную привычку ездить по городу в колымаге, запряженной людьми (типичный пример восточного самодурства). Поговаривают, что ее умертвили сами татары за то, что она втайне исповедовала христианство.

Касимов хранит еще много тайн – особенно связанных с «татарским» периодом. Вероятно, какие-то из них и найдут разгадку. Всем нужны клады, желательно – с золотом и бруликами. А историческая правда – товар неликвидный.

Блистательные Гиблицы

Валерий Николаевич Аверкин с женой Ниной Андреевной живут на улице Молодежной, которую между собой называют “вонючкой”: грунтовые воды подходят к почве настолько низко, что вся улица - особенно, по весне - превращается с большое болото. Примерно то же самое происходит с Гиблицким Домом культуры: и зимой, и летом посетителей мучают... лягушки. Прыгают себе по всем помещениям и никого не боятся! И все от близости воды...

Живут Аверкины в Гиблицах уже 22-й год. До того Валерий Николаевич руководил оркестром в клубе села Болушево-Починки. В те далеко не худшие времена в этом небольшом клубе имелось одновременно три (!) вокально-инструментальных ансамбля, один из которых единственный во все стране имел чисто женский состав, оркестр народных инструментов и хор. Однажды, когда они давали концерт в райцентре, сгорел их дом. Аверкиных звали во многие места и они решили остановиться на Гиблицах. Дело в том, что здесь колхоз сразу давал квартиру. Когда Аверкины впервые появились в этом доме в начале зимы и сразу при их появлении упали обои, они засомневались в своем выборе. После того, как жене не нашлось работы, и к тому же в квартире было очень холодно, они призадумались...

Но к тому времени У Валерия Николаевича в двух составах оркестра (по возрасту) было много детей, талантливых и влюбленных в музыку. Бросить их было уже выше всяких сил. “Пусть не все из них станут музыкантами, - говорит Аверкин, - но, может быть, что-то какое - любовь к красоте, к искусству - сделает их немного лучше...”

Кстати, надо было торопиться на репетицию. По пути я заскочил к председателю колхоза “Буревестник” Щербаковой: очень хотелось узнать, как здесь люди живут в экономическом смысле. Сания Умаровна (она из касимовских татар) тоже оказалась неместной. “Трехкратное попадание” - это уже закономерность. Здесь она председательствует уже 16 лет и надо сказать, колхоз в районе не на последнем счету. Как ни странно, первое, о чем начала говорить Сания, - это характер местного народа (меня аж передернуло):

- Здесь, в Гиблицах очень сложный народ. Я сама родилась и жила в деревне, где в основном были колхозники, а здесь... интеллигенция: повара, учителя, медики. Мой муж тоже учитель. А в сельском хозяйстве в основном работали люди из соседних деревень. Сложность народа, мне кажется, оттого, что много приезжих. Даже мой приход сюда воспрянут был не очень приятно. Возможно, здесь национальный вопрос, ведь я - татарка. Но я все обычаи и обряды местные соблюдаю, даже в одежде. Вы знаете, первое время народ думал, что я приехала нажиться и уехать. Я ничего не нажила кроме болезней. Квартира у нас - как у всех. И мотоцикл. Вы можете вообще представить, каково женщине быть председателем?

Колхоз сейчас держит дойное стадо в 300 голов около 1000 гектар посевных площадей. Для того, чтобы хоть как-то выжить, пришлось “ужать” коллектив до 90 работников. Кроме колхоза, в селе работают две частные пилорамы, которые тоже переживают не лучшие времена. В прошлом году колхозу повезло: он продал 11 вагонов картошки для наших войск в Чечне, но что будет в с этом году - никто не может сказать...

- Я одному удивляюсь, - разводит по-мужски крепкими руками Сания, - раньше у нас ничего не было... Ни не воровал так никто! Сейчас есть все. Но и берут все, что ни попадя. Мимо не пройдут. И еще что я думаю: если государство не обратит наконец внимание на сельское хозяйство - через три года здесь ничего не будет. Наша техника давно уже на “нулевом остатке”, ее пора списывать.

- Сания Умаровна, ведь вы же знаете, что не обратит! Получается, село обречено?

- Ну, в этом году мы посеялись. А там...

...Несмотря на дождь, в ДК пришло около тридцати ребят. Трудно понять, как можно одновременно заниматься с таким количеством детей, но это действительно было так. Валерий Николаевич умудрялся уделять внимание каждому из них. Я не сказал бы, что каждый из юных музыкантов занимался с огромным удовольствием (может быть, они и хотели бы заниматься, да нет здесь второго Аверкина, занимающегося, например, живописью), но несколько пар глаз, в которых чувствовалось громадное удовольствие от того, что они делают, я все же приметил. К тому же, детишки не спешили расходиться по домам.

А вечером я был в гостях у Аверкиных. Сын Андрей и дочь Катя давно уже уехали из Гиблиц и создали собственные семьи. Оказалось, что супруги - великие романтики и даже в чем-то авантюристы. По стране они поездили вволю: жили они и в северном городке Кологриве, и в жарком крымском селе, и в тех же Болушево-Починках. Искали лучшего, но в итоге поняли, что нет ничего милее родной деревни Ермо-Николаевка, что Пителинском районе той же Рязанской области. У супругов есть тайная мечта однажды вернуться на родину. О своей молодости и связанных с ней приключениями Валерий Николаевич вспоминает, когда мы сидим за столом с простой крестьянской пищей и домашней самогонкой:

- Родился-то я 52-м году в Ивановской области, на торфоразработках, куда мои отец и мать подались на заработки. Но отец к тому времени уже были на фронте. А вскоре и мать в тюрьму села: тогда же за колосок даже сажали. И очутился я в детдоме. Оттуда в 54-м меня отправили к матери, в поселок Полдневица, что в Костромской области. Но у меня никаких сыновних чувств, да и она меня не воспитывала. И мужчина у нее другой: “Вот, Валера, дядя - называй его папой...” Год я у нее пожил, сел на поезд “Москва-Пекин” и через четыре дня был у отца. Я не знал его, в глаза не видел, а он новой жене не говорил, что у него есть сын. Я там не нужен был и отдали меня деду Алексею Ивановичу Аверкину. Это был добрейший человек, жена у него умерла, когда ему 40 было, и он до 90 лет прожил, так и не обзаведшись новой семьей. Всех внуков принимал... Да и вообще все пускал, потому, наверное, что нечего у него было воровать. У него была пенсия всего в 25 рублей и с нее он мне однажды купил балалайку. В те времена гармонистов и балалаечников было много и можно было у стариков многому научиться. Потом я учился на гитаре, на баяне к тому моменту, как я окончил Речное училище (я после немного еще по Оке ходил), я уже владел 15-ю инструментами. И поступил в училище культуры, в Костроме.

Так вот... Приехал я на каникулы в деревню, отцу сказал: “Хочу сосватать свою соседку...” Я тогда по деревне ходил с гитарой за плечом и мачеха говорила: “Ай, утушку хочешь подстрелить где-нибудь на углу!”

- А я работала в Рязани, - добавляет Нина Андреевна, - и тоже приехала в отпуск. Ну, видела его в клубе, на танцах, а так-то, не знала. Дружили мы дней десять. И вдруг он приходит домой... Он даже не предупредил, что придет свататься!

- Да, выставляю я литр водки: “Андрей Михалыч, я прошу руки вашей дочери”. Они немного опешили сначала, а бабушки Нинина, Анастасия Алексеевна, вывела меня, посветила фонариком в лицо (были такие фонарики со свечкой - за скотиной ходить) и сказала: “Ой, это видно цыган-то (я черноволосый, даже в кино в роли цыгана снимался) Ничего, хороший парень на вид...”

...И они уехали работать в город Кологрив, и с тех пор никогда не расставались - делили на двоих все радости и невзгоды. Нина Андреевна говорит:

- Зимой в клубе не больше пяти градусов и детишки к нам домой заниматься ходят. И целый день: “Трень-брень, трень-брень...” Единственно что - контрабасов не притаскивают. Но знаете... если выходной или там праздник какой, и дети не приходят, даже тоска какая-то в душе. Пустота...

И получается, что село Гиблицы - хоть и маленький - но культурный центр, блистающий на фоне многочисленных окружающих деревень и даже районов. Вот уж яркий пример народной поговорки о том, что не место красит человека!

Русалка

Этот праздник сегодня сохранился, скорее всего, в единственном числе. Он настолько пронизан экзотикой, что почти невозможно поверить в то, что “русалии” некогда были неотъемлемой частью праздничной культуры русского народа.

“Вроде, взрослые, а занимались - не пойми, чем...”

Деревня Четаево мало чем отличается от других деревень Рязанской глубинки. Аккуратные дома уютно примостились вдоль четырех улочек, в схеме образующих букву “Х”. У каждого дома - добротный каменный амбар: строили их, наверное, еще при царе Горохе. Скотины в хозяйствах относительно немного, что говорит о не очень завидном достатке крестьян. В обычный, будничный день людей на улицах не встретишь, отчего кажется, что деревня обезлюдела. Но это не так: достаточно зайти со стороны огородов - и вашему взору предстанет множество цветных точек, разбросанных по картофельным грядкам. Идет борьба с жуком. Колорадским.

Но чем-то Господь, видимо, отметил Четаево, если жители его пронесли через все времена свой, ни на что не похожий праздник. Он называется: “Русалка”. Праздновали “Русалку” всегда: и пятьдесят, и сто, и триста лет назад. Никто никогда не пытался его отменить, несмотря на то, что носил он постыдный, и даже противоречащий моральным нормам характер. Он очень сильно походил на весьма откровенную эротическую игру, с присущими ей сексуальным юмором и “соленостями”.

Наверное, свою роль в том, что “Русалка” выжила, сыграла удаленность Четаева от больших дорог, да и мало кто понимал суть происходящего, даже из тех, кто становился непосредственным участником действа. Политики, к тому же, никакой, и христианство, между прочим, этого “безобразия” предусмотрительно сторонилось. Ну, дурачатся люди - пусть с ними...

Но что здесь интересно: многие из чудом сохранившихся обрядов, с которыми Вы уже знакомились в нашей газете, сохраняются людьми пожилого возраста. “Заводилами” и носителями незыблемых правил становятся бабушки. В Четаево, наоборот, делают чучела Русалки и ее жениха люди среднего возраста, а вот старики обычно наблюдают происходящее как бы со стороны, не проявляя никакой инициативы. И никто не руководит. Будто невидимая сила определяет, что вот сейчас из-за поворотов, с двух сторон появятся процессии, которым через минуту предстоит встретиться на мосту.

Дело здесь, наверное, и в природной открытости характера четаевцев, и в расположенности их к живому, непредвзятому общению. Я специально сходил к старейшей жительнице Четаева, 95-летней Фионе Васильевне Соловьевой, чтобы расспросить ее, как проходила “Русалка” во времена ее молодости. Боже, с какой радостью она меня встретила! Ее и без того светлые глаза просто лучились счастьем: и оттого, что еще до одной “Русалки” дожила, и оттого, что новому человеку будет чего рассказать. Прихорошившись, приодевшись для общения со мной, Фиона Васильевна поведала следующее:

- ...Вот на той площадочке у моста мы и играли, было, песни пели. А Русалки две делали. На жердь посодим - и идем. Мужики гармонь играют, бабы пляшут.

- А кто делал этих русалок?

- А вот, мой муж и делал. Соберемся с мужьями - и делаем. Потом, соединимся, повеселимся - и туды их, за деревню, в лес. Жечь начнем. Оттудова идем - опять пляшем...

- Вроде бы, серьезные люди, взрослые, а занимались - не пойми, чем...

- Так, вроде завЕденно у нас. Не нами придумано - не нам и менять. Чичас-то умней стали, а все равно Русалку носят. Вина, токма, пьють много.

- Раньше, что ли, не пили?

- Пили, да не так-то...

“Че, титьки привязываешь?”

Право мастерить чучела передается непонятным способом. Никто, как я уже говорил, не приказывает делать это, но за столетия не было случая, чтобы чучел не было. Сейчас их делается два: мужское и женское. Деревенские улицы, которых, как уже было замечено, четыре, называются концами. Чучело “жениха” издревле делалось на “Песочном” конце; “невесты”, или Русалки - на “Мамонтовском”. “Барский” и “Алишевский” концы не делали ничего, а вот в соседних деревнях Карамышево и Халымово тоже делали Русалок и приносили к мосту в Четаево. Здесь происходили целые поединки (словесные) за право своей Русалки женихаться.

Главная “делательница” Русалки сегодня - Наталья Волкова, санитарка четаевского медпункта. “Жениха” старательно собирают во дворе колхозника Якова Доронина, помогает же ему жена Валентина, заведующая местным клубом. Делаются чучела так: на длинном шесте прикрепляется “основа” из старой холстины, которая потом будет набиваться сеном. Голова тоже набивается сеном, как у “Страшилы” из детской сказки. Готовое чучело одевают в поношенную одежду, как правило, старинного покроя и цивильную, чтобы куклы похожи были на “женихающихся”. Естественно, все это сопровождается шутками, особенно, когда дело касается таких мест, которые принято называть “срамными”.

Даже пацаны могут обронить ненароком: “Ты, че, мам, титьки подвязываешь?” Но в основном, взрослые шутят: “Ты ему в штаны ничего не забыл положить?” - “Девку-то попышнее делай, а то не приглянется жениху!” - “Рожу-то, рожу прорисуй попригляднее!..”

У Валентины своя проблема: гармонист, как загулял вчера на сватовстве (да, в Четаеве не забыт еще обычай сватовства), так до сих пор и не выйдет из него. Надо было уговорить мужика проспаться немного перед вечером. Готовые чучела спокойно дожидаются вечера, а народ снова возвращается к привычному труду.

“Сжечь их!..”

Действо разворачивается после того, как пастух пригонит стадо. За чучелами выстраиваются целые процессии, люди в которых как бы представляют “команды” невесты и жениха. Гармонисты в каждом “поезде” вполне трезвы и веселые частушки слышны как с Песочного, так и с Мамонтовского. Чуть только процессии оказываются в пределах видимости друг друга, они замирают.

Эта напряженная пауза чем-то напоминает молчание двух матерых котов перед схваткой за территорию. В воздухе витает напряжение и кажется, что еще мгновение - и “поезда” бросятся в драку. Но до драки не доходит. Хотя, некоторые и горят желанием вступится за свою куклу - они из тех, кто уже начал отмечать это дело спиртным. По прошествии томительной паузы, “поезда”начинают сближаться.

После короткого “знакомства” кукол, когда они как бы стыдливо осматривают друг друга, происходит следующее: из толпы выделяется... обыкновенная табуретка и на нее втаскивают пожилую женщину, кажется, ее зовут бабой Шурой.

Баба Шура разворачивает перед собой старый журнал (мне показалось, что это “Плейбой”), и начинает говорить, делая вид, что читает серьезную бумагу. Вокруг довольно шумно, и потому слышно далеко не все. Вот, что я расслышал:

- Товарищи! Дошли мы, вот, до этого дня, который, опять же, сохранили... нынче мы собрались... конечно, хорошо это все, однако, дураки мы, наверно. Весна у нас была очень плохая. Было холодно... а еще было у нас одно неприятное дело... много пороков в гражданах наших и не всякому дадено их преодолеть... все расстроенные, все плачут, никакого настроения нету. Но - вышли, собрались... все животноводы и колхозники. Ну, колхоз у нас живет пока.... хороший председатель... не знаю, как он будет нас после этого находить... вот, тута много начальства, они тоже, поди, в чем-нибудь помогут... Товарищи! Т она, Капитолина Николаевна. Хороша девушка, добрая. С ей только пример брать... Работает много, денег, правда не платють в колхозе, но она не ропщет, из хомута не бросается... Ну, Абрама вы знаете. Кавалер завидный, токма к бутылочке шибко любит прикладываться... да и кто из них не любит?..

Из толпы слышно: “Во, баба Шура дает, складно-то как, вроде, артистка!” (если честно, складности в речи не слишком много). Из бабшуриной “тарабарщины” становится ясно, что куклы заимели конкретные имена: Капитолина и Абрам. Всякий год имена разные, заранее их не придумывают и рождаются они спонтанно именно в момент “доклада” (наверное, доклад этот - пародия на демагогический стиль наших руководителей). И тут - начинается! Представители сторон приступают к обсуждению кандидатур “женихающихся”. Как правило, используется ненормативная лексика, “вспоминаются” не совсем приглядные приключения обоих (при этом, конечно, больше достается Абрамушке), все это, конечно, облачено в форму шуточной игры, но, как известно, в каждой шутке есть доля... короче, “перемалывают косточки” обоим.

А после Капитолине и Абраму дается право “поцеловаться” и “полюбиться”. Они встречаются в воздухе, “заключив” друг друга в объятия, и кажется в какое-то мгновение, что они вовсе не чучела, и в минуту любви два этих вымышленных существа касаются высших сфер бытия. Но это так - краткий всплеск болезненного воображения...

Все обрывается внезапно. Баба Шура со своей табуретки, трубным голосом возглашает: “Сжечь их!!!” Видит Бог, в этот момент она напоминает взбешенного пророка... И теперь уже единая процессия шумно, с песнями, уносит чучела за деревню, к оврагу, поросшему лесом. И там их торопливо и со злостью какой-то сжигают...

Странный обряд. Непонятный. Я специально опросил побольше четаевцев, стараясь хоть у кого-то узнать его смысл. Результат - нулевой. “Так принято” - говорят...

“...или како сборище идольских игр...”

Дома я попытался самолично докопаться до смысла этой самой “Русалки”.

Оказалось, что “русаловедение” - чрезвычайно обширная область и не все здесь ясно до конца. На Русь слово “русалка” пришло относительно недавно, в XVIII веке (хоть, слово “Русь” так странно созвучно с “русалкой”). Еще у древних римлян популярны были игрища, называемые “rosalia”, да и в средневековой России русалии были известны.

“Русалки” у нас, русских были, но они назывались иначе: купалками, водяницами, шутовками, чертовками, хитками, лешачихами, лобастами, навками, фараонками, берегинями. В частности, в некоторых районах Русского вообще не знают слова “русалка”, зато используют слово “лобаста”. Это одна из загадок географии, так как “лобаста” - производное от имени “Албаста”, которым называют загадочных водяных существ в Иране и Пакистане.

Кто они такие? Об это имелись разные мнения. Некоторые считали, что Русалки - это души умерших некрещеными детей. Другие утверждали, что это утопившиеся, страдающие от неудавшейся любви, девицы. Третьи думали, что это похищенные у матерей дети. Есть еще теория о «заложных покойниках». О внешности Русалок также имеются противоречивые толки. Вопреки “мультяшному” представлению русалки полудевицей - полурыбой, они были разнообразными, и как минимум, с ногами. Чаще всего они похожи на девушек, красивы станом и лицом, носят они распущенные длинные волосы, обычно зеленого цвета. Одежды они не имеют, но изредка появляются в белых неподпоясанных рубашках. Бывают русалки и старые, безобразные: горбатые, с большим брюхом, со страшным железным крюком. Иногда они предстают в образе мальчиков или зверьков.

В большинстве своем, они злы и действия их враждебны человеку. Самое страшное, что они могут сделать - “защекотать” неосторожного путника насмерть. Они часто бывают на кладбищах, и, если вы завидели ночью там огонь - лучше на погост не соваться. Но изредка русалки способны приносить добро людям. По поверью, если в Русальную неделю человек, завидев русалок, воскликнет: “Чур моя!”, они станут безвредны. Одна из них даже может пойти за человеком и исполнять все домашние заботы. Проживет в доме русалка до следующей Русальной недели и потом убежит.

Еще на Руси верили в то, что, если на русалку одеть крест, она сделается человеком. Среди доверчивых крестьян ходили рассказы про то, что парни женились на окрещенных русалках. Возможно, праздник “Русалки” в Четаеве строится именно на этом поверье, так как православное имя “Капитолина Николаевна”, данное русалке, может означать то, что она, якобы крещена.

Самое жуткое занятие, за которыми нельзя заставать русалок - расчесывание волос. Это для них - магическое действо, при помощи которого русалки многократно усиливают свои чары. От русалок, как и от всей нечистой силы, имеются обереги: крест, магический меловой круг, чеснок, кочерга, полынь.

Русалки живут не только в реках, но и в лесах, полях, а иногда и посещают дома, где своим присутствием поселяют в семьях раздоры. Во время цветения ржи они очень любят гулять среди нее, видимыми для человека они могут быть только на протяжении Русальной недели. Эта неделя начинается на следующий день после Троицы, в Духов день, и заканчивается в “русальское заговенье”, в первый день Петрова поста. Именно в этот день в Четаеве празднуется “Русалка”.

Праздник этот настолько древен, что упоминание о нем можно найти в документах 1000-летней давности. Так, Нестор под 1067 годом повествовал о том, как дьявол отвлекал людей от Бога “...трубами и скоморохи, гуслями и русальи... людий много множество, яко упихати начнут друг друга... а церкви стоят пусты...” В изборнике XIII столетия рассказывается: “...а иже дома сидиши, егда играют роусалия, ли скомороси, ли пианице кличуть... или како сборище идольских игр...” А вот цитата из Пролога XV века: “...и деяху глумление над человеком, и мнозие оставивши церковь, на позор течаху и нарекоша игры те русалья.”

После Русальского праздника, говаривают, эти непонятные существа с плачем и воплями убегают в лес. А к заходу солнца, как считалось в народе, русалки поднимаются на небеса и до следующей весны живут в облаках...

Сказки? Да, конечно. Но ведь праздник “Русалки” в Четаеве - не выдумка! Как-нибудь, в минуту томительного досуга, попробуйте взглянуть наверх: вдруг там, с облаков, на вас устремлены глаза русалок? А если это и не так, то как хотелось бы...

Поет Дуняша в Духов день

Вообще Духов день издревле входил в круг Троицких празднеств (да и отмечается он на следующий день после Троицы). По преданию, в этот день сходит с неба священный огонь и испепеляет всех злых духов, попадающихся ему. В одной старинной книге пишется: “...И бегут беси огня-духа, и мещутся злые духи в бездны подземныя. И в бездне бездн настигает их сила сил земных. Слышит вопль бесовский в сей день господен заря утрення, и полдень внемлет ему и вечер свете-тихий такожде до полунощи. И не токмо силу бесовскую - разит огнь небесный всяку душу грешную, посягающу на Духа Свята дерзновением от лукавствия...”

Здесь, в Ермолове, в Духов день торжественно шествуют через село к реке, впереди неся, будто знамя, березку. Поплясавши и напевшись вволю, бросают березку в реку с моста, а за ней и венки, загадывая: если венок уплывет далеко - значит, жить долго еще. Если же утонет... сами понимаете. Наверное, самое главное в этом действе - старинные обрядовые песни, которые помнят только пожилые. Одна из бабушек - Евдокия Дмитриевна Блинникова - знает их все, несмотря на свой почтенный 88-летний возраст. Все - и молодые, и старые - величают ее попросту Дуняшей. Сами понимаете, плохих людей так не величают, к тому же кроме нее и запевать некому. А потому, как приближается срок Духова дня, вопрошают с опаской: “Выйдет ли Дуняша?”

В этот раз Дуняша, опираясь на палку вышла... От ее дома березку и понесли. Мы не будем описывать подробно праздник. Поступим иначе. Дадим слово самой Дуняше: пусть она пропоет несколько песен, одновременно кое-что и рассказав. Ведь, как известно, в песнях душа русского народа (да и любого народа вообще).

Вот еще что. Считается, что в Духов день обязательно пройдет дождик с грозой. В этом году над Ермоловым пронесся целый ураган, а уж гром гремел - аж кошки под лавками попрятались. Так что, будем считать, земля от демонов очистилась. А благодать-то какая после дождя...

Итак, говорит Евдокия Дмитриевна...

Про роковую любовь

Как песни эти запоминала? А всяко. Вот маленькая совсем была - помню: жена ведет мужа, выпимши он и песню поет:

В одном том селе жил крестьянин,

С родною семьею он жил,

И на пагубу собственной жизни

Я дочку его полюбил.

Она мне клялась и божилась,

Что “Буду тебе я верна”.

А кровь-то во мне волновалась,

как будто морская волна.

Иду я - и что же увидел:

Ее уж другой обнимал...

И что же со мною случилось -

Со мною был вострый кинжал!

От ревности сердце забилось,

От злобы я весь задрожал -

Вонзил я кинжал ей по ручку,

Девчоночку с ног я свалил!

И что же, подлец, я наделал,

И что же я тут натворил...

Ну, скажи-ка, скажи, каторжанин,

За что ты в остроге сидишь?

Зачем сквозь железны решетки

Печально на волю глядишь?

...Тут я родилась, тута крестилась, тут и живу. Отец у нас уехал с концами, когда мне только девять годков было. На высылку в Сибирь мы принадлежали, потому как кулаками нас считали. Наверно, отец это дело узнал - и смотался. А пятеро нас было, детей-то... Мама в колхоз пошла, ну, и мы ходили в поле, Ну, все в колхоз сдали, а во дворе нашем сделали для лошадей тырло. Бывало, Всю скотинку уберешь, стадо загонишь: “Ой, пойду где-нибудь песенки попою!” А с утра бабушка меня разбудит: “Дуняша, все уж на работу подались...” Погулять-то охота - и спать охота. И откуда желание бралось?

А замуж я вышла в тридцать втором, осьмнадцати лет... Ходили на улицу гулять, так и подошелся жених, хоть и красивая я была, как свинья в дождик. Но хозяин-то нужен был в дом. Хорошо жили мы...

Про Духов день

Он у нас всегда праздновался. Это не нами заведено, а старыми людями. Собирались - кто погулять любит, да кто молодой. А кто не любит - все нас осуждали... Да и сейчас такая история. Вот рядом три дома подряд все вымерли старухи. Все собрались бы, бутылку раздавили - и пошли бы, а то на сухую - как? Вот еще песня у нас такая есть:

Шла ли Маша из лесочка,

Несла Маша два веночка,

Себе, Маше, и дружочку...

На головку Маша венок клала,

На буйную надевала,

Речи Маша баила.

Речи Маша говорила,

Пастушка к себе манила...

Ты, пастух ли ты пастушочек,

Пастух миленький дружочек,

Не покинь, пастух, меня...

Меня, горькую сиротинку,

При широкую долине

В лужках Машу одное.

Пастух скоро догадался,

За скотинкой в лес угнался,

К селу ближе подгонял.

Во селеньице пастух вогнавши,

Всю скотинку разобравши,

К жене своей забегал:

“Ты жена ли, моя женушка,

Жена - верная моя служанка,

Не жди меня ночевать...”

А посля Духова дня неделя пройдет - там заговенье. Вешаем кошель на плечо, закуску, бутылку - и идем за церкву на гору. Там карусель мужики привозят, гуляем...

Вот в церкву сейчас не хожу. Не могу: нога, вот... А поп у нас тогда был уж старенький, а когда разгромление было, принуждали: бросай службу, бороду сбрей! Он не дал. Отец Алексий его звали. Ну, значит, угнали его. Приехал он из тюрьмы - и все ж опять с бородой! Ой, душевный он был. А потом начали колокола сшибать с колокольни. Мы плакали-то стояли на дороге... Зачем это им надо-то было? Неужели это угнетало их? Чаго им? И так песню сложили: “Колокола на трактора”. Не хватало у их, наверно... тракторов энтих. Отец Алексий уже плохой был, жил на квартере. Его на салазках возили к церкви служить. Но в тридцать седьмом церковь совсем заколотили. Спроси их, дураков, чаго им надо было?

Дуняша

Последние годы взялись нашу церкву оправлять. А там уже все разорили, разбомбили... Там сыпали во время колхоза дуст. Призвали нас очищать этот дуст. Там до сих пор им пахнет. Ну, мужиков стали нанимать, по деревням ходили на церкву собирать. Чего поделают - надо платить. Тут как раз крещение. Народу мно-о-о-го набралось и все, кто мог, в таз сваливали денег. Поп явился к нам, вроде служить. Полна чаша энтих денег-то... Этот поп подошел и вот так берет деньги - отнес вроде как в алтарь. И все в карман, все в карман! Вот... страм-то какой! А я говорю: “Маруська, ты уж никому не говори, как этот поп-то сделал...” А она: “Ага, не говори! Весь народ был тама, все видали...” Но он немного у нас служил. И он выпивал. Он нам не нужен. Вот нашли другого попа. Этот: хочу - служу, хочу - нет. У меня, говорит, свои дела. Ездили в Рязань, нам прислали другого попа, отца Андрея. Он у нас три месяца всего, еще зачеты у себя там сдает. Вроде как ничаго он, службу знает... Видно, Бог троицу любит.

Про войну

Она громкая-то, эта песня. Мы ее во всю орем:

Вдоль по линии Кавказа

Молодой орел летал.

Он летал перед войсками,

Православный ероплан.

Он с походом нас поздравил

И давал строгий приказ,

Чтобы были у вас, братцы,

Ружья новые в руках!

Ружья новые, винтовки,

А револьверты в кобурах!

Мы поедем за границу

Бить отеческих врагов.

Часть побьем мы, часть порежем,

А остальных мы в плен возьмем!

Под ракитою зеленой

солдат раненый лежал.

Над ним вился черный ворон,

Чуял лакомый кусок...

Вот щас воюют в Югославии, говорят. И где это Югославия такая? Говорят, братья там наши. А мы считаем - вроде бы, и не наши. Аль наши? Откуда они взялись, братья эти?

Вот муж мой пришел с Финской, путем не отдохнул - ТАКАЯ война. Там и пропал он без вести, двенадцатого апреля сорок второго года прислали извещение. Это чего, на мину налетел? Тронулись мы с дочкой с Москвы. Хотишь ехать на грузовой барже - садись. Ну, куда деваться? На такой-то пароход - там только начальство ездит. Ну, везли нас баржи. Как грузовой камень. Ни уборной, ни кипятку. Доехали до Рязани, остановился наш пароход - а тут бомбежка! Батюшки - куда деваться? Сидим в барже, а наши бьют из занитков. Осколки бултых- бултых, а мы одеялом накрылись... Господи, спаси нас, грешных... Но ничего, до утра дожили. Все ползут по трапу, а я - ну куда с ней, малышкой, пойду?

В войну в деревне и пахали так: семь человек плуг тащат - один за плугом. Лошадей-то мобилизовали. Господи, глупые были, не жалели здоровья... Грузчиками были, мешки носили в церкву. Дрова таскали. Или барду возили, она у нас в озере была. Мы ее ведрами зачерпывали и по цепочке передавали. Стояла - и вдруг раз - нога утопла, а зима лютющая. Я: “Бабы, пойду в топку, ногу отогрею”. Только хотела лапти разуть, кричат: “Дуняша, мы уезжаем!” Собралась и еду. Пока до Ермолова доехали - нога смерзлась. Вот эта нога, котора не ходит щас у меня...

Про смерть

Ой, никому не нравится, а мне нравится эта песня. Они меня ругают, не велят петь. Ну, слушай вот:

Вы не вейтесь, черны кудри,

Над моею больной головой.

Я сегодня больна и бессильна,

Нету в сердце былого огня.

Вот зачем возмущаться напрасно:

Скоро - скоро не будет меня...

Вот настанет мрачное утро,

Будет дождик осенний моросить,

А ты услышишь протяжное пенье,

Как меня понесут хоронить...

А из друзей моих верных, наверно,

Знать, никто не пойдет провожать,

Только ты лишь, моя дорогая,

Слезно будешь над гробом рыдать...

Ты в последненький раз поцелуешь

При спущеньи в могилу меня,

Но уста мои больше не скажут,

Что прощай, дорогая моя...

Родилась у нас девочка, и заболела она. Коклюш ее начал бить и воспаление легких. Это вот сейчас кладут детей в больницу, а тогда не клали. Уж ей-то было четыре, я ее на печку, а она, Верочка, кричит:”Душно!” Так и умерла. Ой, ходила я на кладбище плакать, все опротивело, и корова, и никакая скотина не нужна. Завербовали нас вербовщики в Москву... Ой, до чего там нехорошо! Москва - она Москва и есть... она любит денежки. Куды не пойди - не нравилось. На катере там билетики выдавала, потом в больнице санитаркой устроилась... Пока мой на Финской был, я понесла другую девочку...

И знаешь, ведь у меня и внучка тоже померла в четыре годика. Это вот кукла от нее осталась. Я уж ее никуда не бросаю... вот ведь какое совпадение.

От сына маво была внучка. Его я после войны родила. В сорок восьмом со вторым мужем познакомились. Он инвалид, пришел с фронта, Иваном его тож звали, как и первого. В Москве сын щас, приезжает только за картошкой.

Муж-то запивал под конец, то есть, с бутылочкой подружился. Плохо с ним часто становилось, падал - лицо синее - будто не жилец. Я уж искусственно дыхание ему - так пять раз с того света его утаскивала. А на шастой раз... Ночью просыпаюсь - нету его, а свет в сенях горит. А спать - ой, как охота. Ну, пока дошла до сеней - он уж и преставился. Ну, думаю, прибрал тебя Господь... Тринадцать лет уж тому.

И скока мне еще жить-то?

...Дуняша, сладкая ты наша Дуняша... Живи - пока живется! Ведь ты нужна нам... Вот несет парень березку, а ведь березка эта - только лишь символ. Ведь он дух несет... не знаю, что есть этот самый дух, но частичка тебя, как и каждой русской женщины - в нем есть несомненно. Ведь в прошлый год ты приболела - и никто не пошел с березкой...

А что до песен - то и в этот день маленькие девчушки вились вокруг. Прислушивались, вглядывались. Имена у них уже другие: Кристина, Диана... Но больше ведь ничего не изменилось...

И поживем...

Генадий Михеев

Фото автора.

Рязанская область.