Велижский крест

...Музей истории Велижа пестрит нерусскими именами. Здание музея - своего рода мистическое место, ведь оно построено на месте разрушенного двухэтажного дома купчихи Мирки Аронсон (нынешние британские банкиры Аронсоны - из здешних велижских евреев). Этот дом, самый большой и богатый в Велиже, стал ареной событий, потрясших когда-то Россию и даже вдохновивших юного Лермонтова на написание драмы “Испанцы”.

...Когда в 1772 году Российская империя наряду с другим северо-западными городами вернула себе Велиж (за этот город Москва веками спорила с Речью Посполитой), наши вельможи искренне были удивлены, что попали в... процветающее еврейское местечко.

Вокруг высокой старой синагоги, в тесном единении с нею, жило бойкое многотысячное еврейское население, деятельное, энергичное и трудовое, державшее в своих руках почти всю местную промышленность и торговлю. Столетия спокойного и благополучного пребывания под покровительством польских королей, их привилегии развили в них самодеятельность, и в конце XVIII столетия велижская еврейская община достигла наибольшего своего расцвета. Были среди евреев прекрасные кузнецы, булочники, портные, но главную роль играли купцы.

Лесное дело было целиком в руках евреев. Сплав на Ригу; почти весь мелочной торг, торговля красными товарами и питьем – все это было исключительно делом евреев. Центральная часть города, базар и примыкающие к нему улицы были застроены еврейскими домами и торговыми складами.

25 марта 1823 г., в праздник Благовещения, велижская блаженная по имени Анна Еремеева, к которой прислушивалось христианское население Велижа, объявила окружающим, что в первый день Светлого Христова Воскресения “одна христианская душа будет загублена евреями”. Действительно, 22 апреля, в первый день Пасхи, у жившего на окраинной Сибирской улице рядового местной инвалидной команды Емельяна Иванова пропал мальчик трех с половиной лет по имени Феодор. На третий день праздника к жене Емельяна, Агафье Ивановой, пришла неизвестная ей женщина и заявила, что мальчик находится в доме еврейки Мирки в погребе, откуда его еще можно взять живым; если же его не освободят, то он будет умерщвлен. Мать не пошла выручать сына, а отправилась в деревню Сентюры к Анне Еремеевой, которая в точности повторила ей слова неизвестной. Поиски пропавшего мальчика так даже и не начались, и 2 мая труп его был случайно найден в полуверсте от города на кочке в лесу, “чем-то в нескольких местах пронзенный”.

Стряпать дело не только в современной России умеют: 5 мая в доме Мирки Аронсон, где вместе с нею жил ее зять Шмерка Берлин, был произведен тщательный обыск, не давший ровным счетом никаких результатов. 15 декабря была арестована бывшая служанка Берлиных Прасковья Козловская. Два месяца ее показания шли вразрез с утверждениями других доказчиц, и только после целого ряда допросов все три христианки-обличительницы “утвердились” на единогласном показании, которое вкратце сводилось к следующему.

Хана Цетлин попросила некую Марью Терентьеву привести ей “хорошенького христианского мальчика”. Встретив на мосту солдатского сына Феодора Емельянова, Терентьева повела его в дом Цетлиных, где его приняла из ее рук служанка Максимова и отнесла к хозяйке в горницу, за что обе они “были напоены допьяна” и, кроме того, каждая получила по 2 рубля серебром. Вечером того же дня эти женщины отнесли мальчика в дом Шмерки Берлина к Мирке Аронсон, где было тогда “очень много евреев обоего пола”, за что также получили водки и по 2 рубля каждая. В понедельник мальчика понесли обратно к Хане Цетлин, во вторник утром обратно к Мирке, а вечером снова к Хане. В среду он весь день оставался в доме Цетлиных, а в четверг утром Терентьева снова отнесла его в дом Мирки, откуда его уже более никуда не выносили.

Кровь же, по показанию Терентьевой, нужна евреям по той причине, что тряпочкою, вымоченной в крови, “протирают глаза родившимся младенцам, потому что евреи родятся слепыми, а немного христианской крови евреи кладут в муку, из которой пекут мацу”.

Результатом всех этих “показаний” явилось то, что 44 человека были арестованы, закованы в кандалы и заключены в одиночные камеры. Независимо от этого в августе месяце 1826 г. после всеподданнейшего доклада генерал-губернатора князя Хованского о ходе следственного дела последовало высочайшее повеление: “В страх и пример другим жидовские школы в Велиже запечатать впредь до повеления, не дозволяя служить ни в самых сих школах, ни при них”. Хованский приступил к решительному выселению евреев из окрестных селений в город без всяких послаблений.

Примерно в это время иператор Александр I совершал свою поездку на юг. 10 сентября царь имел дневку Велиже и делал смотр войскам. На обратном пути со смотра, при въезде на высокий деревянный мост через речку Велижку, он был встречен поджидавшей его группой представителей местного еврейского населения во главе с купцом Шмеркой Берлиным. Здесь же находились и почти все остальные евреи.

– Государь, помилуй! – раздалась общая мольба.

Один из евреев (по преданию, Нота Прудков) вскочил на подножку экипажа, держа в руках бумагу – жалобу на действия Хованского. Государь слегка отстранился, и бумагу принял сидевший рядом с ним начальник главного штаба барон Дибич. Сопровождавшие императора казаки оттеснили толпу просителей, и экипаж отправился далее. На Базарной площади у здания ратуши государь остановился. Здесь его ждало с хлебом-солью местное купечество, а также генерал-губернатор.

– Твои приятели меня только что атаковали! – улыбаясь, сказал государь, подавая руку князю.

Но в эту минуту к Александру I рванулась какая-то низкорослая, бедно одетая женщина. Это была Марья Терентьева.

– Батюшка, Государь! Услышь мольбу несчастной матери...

Она упала на колени, из глаз ее брызнули слезы. На голове у нее лежало сложенное вдвое прошение. Ее быстро окружили, подняли и арестовали.

В тот же день Дибич передал обе бумаги князю Хованскому. В октябре 1825 г. из Витебска в Велиж прибыл чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе – надворный советник Страхов. Комиссия едва только успела начать свои действия, как в ее распоряжении уже 22 ноября 1825 г. оказалась обвиняемая, добровольно признавшаяся в истязаниях и умерщвлении Феодора Емельянова.

Страхов приехал инкогнито и в течение шести недель скрывался от всех. Переодеваясь и гримируясь, часто бродил, смешиваясь с толпой, по базару, заходил в шинок Ханы Цетлин, фланировал по Школьной улице вокруг Большой синагоги, а по вечерам, сидя дома, усердно и внимательно изучал литературу. Душевное равновесие все больше и больше его покидало. В одиночных камерах, где он оставался по вечерам один на один с допрашиваемыми, раздавались громкие крики истязаемых, и нечеловеческие стоны далеко разносились вокруг, собирая под заколоченными окнами домов, превращенных в тюрьмы, толпы обезумевших от скорби евреев.

Пять лет подряд этот железный человек держал в своих руках судьбы многотысячного еврейского населения. Никто не знал, какая мысль сверлит его усохший, желтый, безволосый череп, какая загадка запечатлелась на тонких, крепко сжатых губах. Самые большие дома в центральной части города или стояли наглухо заколоченными, так как все жители их сидели под арестом, или были отведены под тюрьмы. Синагоги оставались запечатанными, а свитки Торы лежали в полиции под присмотром городовых. Количество тюрем росло с каждым днем, и ни один человек, вступая туда, не мог поручиться, что когда-нибудь снова вернется на волю

Один, в сопровождении своего огромного сенбернара, он иногда показывался на улице, дети , едва завидев его с криком бросались врассыпную. И через сотню лет после его смерти еврейские матери еще унимали своих плачущих малюток именем Страхова.

Кончилось все самоубийством этого человека, чья фамилия соответствовала его сущности.

И еще четыре года прошло, прежде чем явился спаситель, коим оказался велижский помещик, адмирал Николай Семенович Мордвинов. Непосредственное вмешательство его сделалось возможным только с переходом всего следственного материала в Департамент духовных дел, председателем коего он состоял. В ноябре 1834 года дело перекочевало в Государственный Совет вместе с подробной запиской Мордвинова и по существу обвинения, и по поводу ценности добытых комиссией Страхова материалов. Сооруженное на лжи и человеческих страданиях здание с грохотом рухнуло.

Новость велижскими евреями была встречена как Откровение. Уже смеркалось, и многие, захватив свечи, зажгли их и понесли перед собой. Процессия торжественно двигалась по Духовской улице. Впереди шла бабушка Цирля, маленькая старушка в толстой ватной кофте, густо пропитанной дегтем, которым она торговала на базаре. Притоптывая и хлопая в ладоши, она кричала по-русски:

– Наш Бог! Наша школа! Наш Бог! Наша школа!

Для евреев настало счастливое время. Даже после Революции 17 года оно не кончилось. Впрочем и революция (по крайней мере в Велиже) - тоже дело рук евреев. Вот список велижских марксистов: Зарх, Рывкин, Ривкинсон, Брук, Израйлева, Купул. Кстати велижский мебельщик Залман Ошерович Рывкин был известным деятелем революции: он контролировал эмигрантскую кассу большевиков и контактировал непосредственно с Лениным.

Велижу есть похвастаться и еще кое чем. Из здешних, как сейчас принято мягко говорить, “велижских мещан” произошел Михаил Фрадков. Корни Сергея Миронова - в деревне Полоски Велижского уезда. Талантливые люди - велижане...

Во время Второй Мировой город был оккупирован немцами больше двух лет. Все это время бои велись на подступах к Велижу, говорят, оборонял его очень талантливый германский вояка, и Сталин лично распорядился в сводках Велиж не упоминать. Во избежание позора. Для того, чтобы русские не пристреливались, немцы взорвали 10 церквей, костел, 8 синагог. Осталась в городе лишь одна церквушка Трех Святителей - потому что была самой невысокой.

С евреями вышло так. Их собрали в гетто, которое организовали в бывшем свинарнике. И 29 января 1942 года они были сожжены. Приблизительное число жертв составило около 1400 человек. На скорбном месте теперь стоит памятник. Лишь он теперь напоминает о былом еврейском величии Велижа. И еще сохранилось еврейское кладбище на северо-восточной окраине города. Древние камни когда-то были частью линии обороны города и сильно повреждены. Тем не менее некоторые из них еще хранят надписи на иврите. Немцев под Велижем тоже полегло немало. Их постигла большая беда: с земли истерты даже места их захоронений. А еще, говорят, улица Энгельса выложена битым кирпичом велижских храмов и синагог вперемежку с останками фрицев.

Последняя официальная велижская еврейка (национальность была прописана в советском паспорте) Броня Брук умерла в 2000-м году. Она случайно спаслась из гетто.

Еще перед войной, предчувствуя (по присущему нации умению просчитывать) неладное, многие евреи смогли поменять фамилии и национальность. Как бы то ни было, официально сейчас евреев в Велиже нет.

Можно много интересного рассказать о современной истории Велижа. Как, например, приходили в начале 90-х прошлого века “генерал-губернаторы” уровня монстра Страхова и все разгоняли, громили да переустраивали. Результат налицо: край обеднел, надежды мало и молодежь мечтает только о том, чтобы уехать. Был и другой печальный опыт: приезжали москвичи и вальяжно заявляли, что легко поднимут в районе льноводство. Результат тот же - разваленные колхозы, брошенные поля и растерянные велижане. Впрочем сия печальная страница - предмет особого разговора. Как-нибудь потом...

Кстати историки утверждают, что название “Велиж” - русское. Когда-то река Западная Двина называлась Великой, в честь нее город и был назван. Поляки пришли - и все замутили...

Дети капусты

Что значит “рубить капусту” по-русски? А вот то и означает, дословно: прийти в поле с “капустным” ножом - и приступить к рубке. В семье Васильевых это умеют делать виртуозно.

Отец Ирины, Казимир Львович Войтунь, поехал в Сибирь за длинной деньгой. В Бурятии, на руднике Холтосон, он вкалывал на шахте. Не выберись Ирина из эдакой глубинки к цивилизации, на озеро Байкал, она не обрела бы свою судьбу.

В городе Бабушкине, куда она приехала погостить к подруге, Ирина познакомилась с Дмитрием Васильевым. Она - западная украинка, он - русский, тем не менее сошлись она на “украинской мове”. Потому что оба были родом с Украины. Дмитрий приехал после армии к другу, погостить, да и озеро Байкал посмотреть. У клуба, после танцев, как услышали каждый родную речь, так всю ночь и проговорили. А через пару дней он уехал. Ей было 16 лет, он на 6 лет старше, вроде девчонка мала еще, однако ровно через месяц Дмитрий снова совершил марш-бросок через всю страну. К Ирине. А через два года, когда она закончила медицинское училище, поженились.

Жили они в городке Селенгинске, она была медсестрой, он - сварщиком на стройке. О каких-то удобствах не думали, вполне были довольны общежитием. Но доняла Ирина мама Анна Васильевна. Она всегда жалела, что оставила “ридну” Украину, в поселке при руднике ей жилось туго и мама постоянно “оттачивала” в дочери мысль о том, что пора бы вернуться к истокам. Состарился и отец, шахтерская доля ему нравится перестала. Тем более что заработки не так и радовали; чтобы прокормиться, приходилось держать скотину и возделывать огород.

Но переехали молодые супруги Васильевы не на Украину, а в город Саратов. Жизнь большого города, среди каменных громадин, да еще с отбыванием повинности на громадном заводе обоим пришлась не по душе. Скоро они подались к родственникам Дмитрия в Белоруссию, в село, где Ирина снова устроилась медсестрой, а ее муж - сварщиком.

Вообще Дмитрий Петрович так всю свою жизнь и проработал сварщиком. Это теперь, будучи на пенсии, в крестьянском хозяйстве своей жены он числится “водителем”. Хотя на самом деле все равно возится со всякими железками, а так же оборудует теплицы. Ну, и транспортные работы по доставке овощей клиентам тоже, естественно, на нем. А вот Ирина Казимировна несколько раз меняла род своей деятельности, причем - круто. Тем не менее она считает мужа главным вдохновителем семейных побед и даже идеологом:

- ...У меня Дима такой, что он все время советы дает, дельные. Он людей-то насквозь видит. Сразу свое суждение о человеке имеет. Я за счет его все время и двигалась...

Их хозяйство, расположенное в деревеньки Нивы называется “Крестьянским хозяйством Васильевой Ирины Казимировны”. Члены семьи - работники. Имеются и соответствующие записи в трудовых книжках: Дмитрий Петрович (как уже говорилось) - водитель, дочь Марина - овощевод, Маринин муж Виктор Потепко - механизатор. Дети Марины и Виктора, Вика и Галя - еще маленькие, им 14 и 11 лет, но они - полноценные труженицы. Девочки ухаживают за рассадой, пропалывают овощи. Бабушка даже им зарплату начисляет. В общем - полноценный семейный бизнес. Честный, основанный не на перепродаже, а на кропотливом труде.

Есть у Васильевых еще одна дочь, Валентина. Ей сельская жизнь неинтересна, она - спортсменка, живет в Петербурге. Маленького сына воспитывает. Не всякого тянет к земле...

Нива - деревня маленькая и почти, можно сказать, забытая Богом. Раз в неделю, по четвергам, о деревне вспоминает разве что РАЙПО: приезжает в Нивы автолавка. Купить хлеб, водку и яйца (меня потрясло: селяне яйца покупают!) сходится все живое население. Людей немного: 28 человек в 14 домах. С тех пор как развалился совхоз, люди ощутили себя брошенными. Кто-то сбежал в город, кто-то запил, кто-то замкнулся в себе. И на этом безрадостном фоне в Нивах поселяются Васильевы! Вот уж чудо так чудо...

Кстати, подсобили Казимировна и Петрович (Васильевых любят называть по отчеству) соседу Вите Федорову. Он молодой, неженатый, живет с матерью. Был трактористом, теперь никому не нужен... прямая дорожка к тому, чтобы впасть во власть зеленого змия. Васильевы помогли купить парню трактор. Теперь он огороды землякам пашет, грибы-ягоды собирает и сдает.

А вот другая семья, Шершиных, живет по-другому. Здесь, в Нивах, во времена совхоза бригада была, и Шершины на откорме телят трудились. Зарабатывали по тем временам завидные деньги, женщина в мехах ходила. Но развалился в 92-м совхоз, фермы не стало - они и запили. Теперь они едва-едва существуют, дети их неприкаянны. Ферму взял на пай один местный мужик, но кончилось все тем, что и ферма-то развалилась. Такое положение во всех окрестных деревнях. Даже на центральной усадьбе, в селе Беляеве нет работы. И даже более того: крестьянское хозяйство Васильевых - единственное овощеводческое предприятие на весь район!

К нынешнему своему “овощному” положению Васильевы пришли не сразу. Метаний было многовато. На Смоленщину они переехали в 72-м из Белоруссии, когда партия бросила клич о возрождении Нечерноземья. Здесь, в селе Беляево, давали дом. Дмитрий, как и положено, устроился в совхозе сварщиком, Ирина сначала была завклубом, а после - медсестрой в детсадике. Резкая перемена настала, когда Ирину, бойкую “хохлушку”, в 27-летнем возрасте выбрали председателем сельсовета. С тех пор она и стала “Казимировной”. Шесть лет она была во власти, а, когда окончила сельхозтехникум, ушла в агрономы.

Здешний совхоз по непонятной причине в плане развития отечественного сельского хозяйства оказался в “передовиках”. То есть загибаться он начал еще при советской власти. Специалисты стали уезжать из Беляева еще в середине 80-х. Вместе с тремя другими семьями уехали и Васильевы. В Подмосковье, в передовое хозяйство. Но и там не заладилось. Теперь-то Казимировна понимает: она все время ходила под начальниками, которых далеко не всегда назначали по уму. Чаще - по принципу личной преданности. А ей хотелось свободы.

Из четырех семей в Беляево вернулись три. Потому что в сильном подмосковном хозяйстве ждали не их идеи (а уезжали именно хорошие специалисты), а их послушный тупой труд. Здесь, в Беляеве, Казимировну поставили главным агрономом. И где-то перед самым концом советской власти вырастил совхоз прекрасный лен - “двойку” и даже “два-десять”. И получили громадную прибыль. Но одновременно не смогли посеять озимые зерновые: дожди заладили непрерывные. Так вот Казимировну за лен не похвалили, а за озимые она получила такой нагоняй, что она твердо решила уйти из совхоза навсегда. Пошла медсестрой в районную больницу.

А в 91-м в районе две семьи - в том числе и Зайцевы - стали первыми в районе фермерами. Вторая семья кстати скоро бросила это дело, уехала в Смоленск и занялась предпринимательством. А Зайцевы как получили землю, 50 гектар возле Нив, так на ней и трудятся. Мама (она тогда еще жива была) противилась: “Зачем тебе надо это? Выделяться...” Казимировна ответствовала: “Да надоело мне на панов работать!” Землю выбирал Петрович, он сразу заявил, что своя земля должна быть в глубинке, подальше от больших дорог, от суеты, шума, крика. Он же настоял на том, чтобы семья переехала в Нивы. Когда ему возражали: “Там жилья нет...”, он отвечал: “Ничего, со временем построимся...”

И построились. Даже два дома поставили: для Зайцевых и для семьи дочери. Марине повезло в жизни: она вышла замуж за трудолюбивого парня из Беларуси. И у молодой семьи была попытка изменить жизнь, поселиться в городе. Они жили в Витебске; Виктор Потепко на стройке трудился, Марина - на обувной фабрике. И каждые выходные - в деревню (до белорусского Витебска от Нив всего-то 70 километров). Смотрела, смотрела Казимировна, с какой любовью зять в огороде копается, и сказала однажды: “Вить, ты ж в деревне родился... Сгинете в городе-то!” Виктор сначала “держал марку” хорохорился - “мол в городе-то перспектив побольше” - но все-таки они в деревню переехали. Он сразу включился в дела крестьянского хозяйства, Марина до 97 года еще пыталась “зацепиться” за некрестьянский труд: сначала была швеей-закройщицей в сельском пункте бытового обслуживания, потом преподавала труды в школе.

Теперь на Марине вся “овощная кухня”. Она определяет севооборот, выбирает семена, занимается поиском новых сортов. По сути Марина - агроном, но у них часто с мамой возникают споры неземельного характера. О политике. Как ни крути, Казимировна - из Советского Союза и склонна к ностальгии по былому “золотому веку” деревни. Который по странности совпал с эпохой застоя. Марина уверена в том, что та же семья Шершиных (которые телят откармливали) - типичный продукт прошлых времен, которые крестьянина испортили, отучили отвечать за самих себя. Впрочем в том, что их нынешнее положение замечательно, они сходятся. Ведь здесь, в Нивах, над ними нет хозяина. Но жалобу я все же услышал. Как ни странно, от молодого поколения, от Марины. Она просила обязательно написать о том, что российского сельскохозяйственного производителя прижимают. Страна обязана сама себя прокармливать! Вот, написал. От старшего поколения я (повторюсь) жалоб не услышал. Казимировна утверждает, что всегда была довольна тем, что есть в данный момент. Но мать оправдывает дочь с зятем:

- Все-таки они из такого поколения, которое надеяться привыкло только на себя. Они видели обманутые поколения и своих дедов, и своих родителей, и поняли, что нет веры государству. Чем мы отличаемся от колхоза: на производстве (любом) не понравилось - ушел. И душа не болит. А у нас все время мысли о том, как жить дальше. Ну, куда мы со своей земли? И внуки, возможно, получат работу в своем хозяйстве. Иной раз приду вечером: мужа нет дома. Я туда, к дочери. Прихожу - они сидят; не только телевизор смотрят но и разговаривают. Проблемы обсуждают: что завтра делать, куда капусту, морковь везти, какие удобрения покупать, средства защиты... А девочки-то - 11 и 14 лет! - тоже ведь свое словечко вставят! А Марина, считай, четыре года уже вместо меня. Я занимаюсь с банком, с налоговой, а дочь - всем остальным. Кроме технических работ, они на наших мужчинах...

Сначала Зайцевы занимались животноводством. Начинали со свиней; держали их до 30 голов и продавали по 150 поросят в год. Подряд семейный действовал отлаженно: Виктор опоросы принимал, Казимировна кастрировала, Марина откармливала, Петрович чистил. Прибыль свиньи приносить перестали, когда подорожали корма. Переключились на коров: держали 8 голов дойного стада, быка, телят на откорме. Но случилось так, что разорились все близлежащие предприятия переработки, ближайший рабочий молзавод сохранился лишь в 110 километрах от Нив, в городе Рудня. И стадо в прошлом году пришлось уничтожить.

“Уничтожение” в понятии Васильевых - это оставшиеся две коровы, от которых они не откажутся даже при самом неблагополучном повороте событий. Потому что корова для деревни - это жизнь. По крайней мере какая рассада вырастет без навоза?

С другими культурами Васильевы от посадки и до уборки справляются сами, а на уборку капусты приходится нанимать людей. На две недели. Местные жители в “батраки” не идут, считают это для себя зазорным. Приходится нанимать людей из города, с льнозавода, который переживает сейчас не лучшие времена. Льнозавод - яркий пример того, как плохо быть несамостоятельным. Туда пришли инвесторы, поковырялись пару лет и бросили это дело. Они думали, сразу куш возьмут, а надо было вкладывать, вкладывать и еще раз вкладывать. И не просто средства, а большие средства. Пожадничали “хозяева”... Убежав, они по пути развалили еще и целый колхоз, в который тоже пришли в качестве инвесторов. Люди там теперь без работы, в растерянности. И земля, на которой два года подряд, в нарушение правил севооборота сеяли лен, погублена.

Вот оно, преимущество людей, которые трудятся на своей земле! Я имею в виду Васильевых. Казимировна недавно прикупила брошенный гараж рядом со льнозаводом. Ее мужики переоборудовали его под хранилище. Теперь туда заложена морковь. Отменная, голландская! Сорт Марина выбирала. Она вообще лучшие сорта всегда выбирает, специально для этого в Москву ездит. Морковь начали выращивать всего два года назад, для страховки рисков. Неизвестно, как повернется рынок к капусте, а оказаться “в пролете” не хочется. К тому же трудно предсказать погоду, она может одновременно способствовать урожаю одной культуры и погубить другую. На данный момент морковь и капуста дают прибыли примерно поровну. Что будет дальше, уверен, не знает даже министр сельского хозяйства. Возможно овощи станут невыгодны. Тогда Васильевы займутся чем нибудь другим. В любом случае они не пропадут.

На рынке даже не верят, что такие морковь и капуста могут в России расти. Морковка - крупненькая, чистенькая, и размера примерно одного. Капуста крепкая, сочная. И хранится до весны - даже не в хранилищах, в гуртах. Марина на одной из ярмарок в Питере освоила особую технику зачистки, при которой ни одного загнившего листика не остается. В общем товар в Нивах получается европейского класса. Жаль, продавать приходится по российским, а не по европейским ценам...

С рынками, точнее с реализацией, - главная проблема. Не секрет, что рынки держит “мафия”, если выражаться точнее, граждане определенной национальности. Поэтому Васильевы если и едут в Смоленск, то сдают свой товар оптовику. Заодно и время выигрывают. Зато Васильевы - монополисты в своем Велижском районе. Не их вина, что все возможные конкуренты “скапустились”. По Договорам Васильевы поставляют свою продукцию в РАЙПО, в детские сады, в больницу, почти во все частные магазины города Велижа. Случается и конкуренция - заезжают ребята из Белоруссии, где еще социализм. По мнению Казимировны это даже подстегивает. Кстати Васильевы и завидками глядят в сторону “несвободной” Беларуси: там “батька” не позволил развалить сельское хозяйство и страна способна прокормить себя. В отличие от России с бескрайними черноземами.

Старшая внучка Виктория из поколения, которое хочет быть “моделями”. У нее и рост соответствующий - за 1.75. Но девочка уже поставила себе цель: после 9 класса поступить в агрономический колледж. Любимое чтиво для нее - книги по овощеводству.