Пучеж

Пестяковские грации

Долюшка женская...

Фабрика валенок в Пестяках давно уже перешла в частные руки. На условия труда капитализм пока повлиял мало: мягко выражаясь, женщины (здесь работают исключительно представительницы слабого пола) трудятся в условиях позапрошлого века. Кажется, именно такие бесчеловечные условия труда обеспечивали безжалостные капиталисты-эксплуататоры - они и привели к октябрьскому перевороту и последующим событиям, приведшим нашу страну к нынешнему позору.

Мужики на фабрику валенок не идут - слишком изнурительный труд. Валяешь ли, мочишь, или сушишь - все равно потом отхаркиваться будешь чем-то черным, а вся благодарность - каких-то 20 тысяч в месяц. Мы запускаем ракеты, штампуем ворованное американское программное обеспечение, научились снимать подобие тупых американских блок-бастеров, а станки для производства валенок на наших предприятиях имеют возраст больший, нежели наши вечно народные артисты (умудряющиеся, впрочем, благодаря впечатляющим достижениям импортной медицины оставаться перманентно молодыми).

Управляющая производством с гордостью мне показывала какой-то деревянный станок, который якобы построил еще ее дед. А женщины, будто сошедшие со страниц книги Горького “Мать” (в смысле, изможденного вида), спрашивали: “Может, посодействуете там, в Москве, на счет пенсионных льгот?..” И над всем этим довлел огромный плакат гениального и издевательского содержания: “Наш труд тебе Родина!”

Фамилия хозяина фабрики не Родина. На самом деле он - молодой и застенчивый мужчина, который одновременно с фабрикой владеет пилорамой (самый выгодный здесь бизнес - лес). Настолько застенчивый, что избежал встречи со мной, точнее, удрал. Ясное дело, и он понимает, что и льгот надо добиваться, и производство модернизировать. Тем более что валенки ближайшие сотню лет наверняка не выйдут из круга нашего бытования; даже на пятничном базаре в Пестяках здешними валенками торгуют сразу несколько предпринимателей. Истина вот, в чем: даже если ты порядочный и честный, ощущение того, что никуда людишки от тебя не денутся, заставляет смотреть на рабочих как на недоразумение. Работу в Пестяках найти нелегко, особенно женщине. Если бы не развитые здесь промыслы, вообще была бы беда.

Поэтому, уважаемые труженицы валяльного производства, извиняюсь перед Вами: я Вас обманул, сказав, что пришел с разрешения Вашего директора. Я проник на фабрику хитростью, ибо знал, что директор под страхом жестокой кары запретил пускать чужих в его владения.

...И даже удивительно: само название села Пестяки по мнению некоторых историков произошло от древнерусского слова “пистикий”, что означает “чистый, неподдельный”. Может, и правда чистота здешних душ явилась основой для развития здешнего удивительного промысла — строчке?

Рабы восстали

Рождение промысла в Пестяках началось с бунта: восставшие рабочие сожгли суконную фабрику, хозяином которой был князь Хованский. Пожар явился заключительной цепочкой в борьбе рабов за свои права.

Случилось этот так. Крепостное право здесь было сильно, и феодалы старались эксплуатировать подданных по полной программе. В музее села Мыт, говорят, хранятся кандалы, коими управляющие приковывали ткачей к станкам. Давным-давно, в 1785 году, крестьяне, приписанные к фабрике, отказались повиноваться начальникам и на захотели трудиться в рабских условиях. На усмирение бунта была послана команда от Псковского карабинерского полка. В результате коротких боевых действий ткачи, согласно донесению, “к должному повиновению и к работе фабричной были приведены”.

Рабочие выдвинули, кстати, экономические и политические требования: переход с барщины на оброк и самоуправление в делах общины. Для эпохи царицы Екатерины II это можно считать сенсацией. Власти вели себя жестко, на попятную не шли, и кончилось все тем, что однажды ткачи просто-напросто сожгли все фабричные цеха.

Сколь народу за свою правду пошло на каторгу, история не донесла, зато достоверно известно следующее: чудом оставшиеся запасы шерсти хозяева разда... нет, не раздали, конечно, а весьма выгодно распродали крестьянам, и смерды занялись вязкой чулков и варежек. Развитию вязального промысла способствовали так же скудные земли и нищета. Постепенно в Пестяках оформился клан скупщиков, которые раздавали шерсть и по семьям, а готовую продукцию отвозили на Нижегородскую ярмарку.

Варежки вязали “русские”, с одной иглой, и “панские”, с пятью иглами и из белой тонкой шерсти. Вязали все, даже слепые, убогие и дети, а в занятие были погружены целые семьи. Зимой сиживали в горнице, летом - на завалинке, причем вязали в равной степени мужики и бабы. Дети к вязанию приобщались с 8 лет, из-за чего образование успевали получать в количестве лишь одного класса.

Никто не помнит тот день, когда кто-то из скупщиков привез с ярмарки образец строчевышитого изделия - то ли салфетки, то ли скатерти. Оказалось, строчкой могут заниматься лишь женщины - для нее надо много усидчивости и терпения - и мужики переквалифицировались в плотники, или, как здесь говорят, “якуши”; для них началась эпоха “отходов”. Строчка пришлась по вкусу, особенно богатым покупателям (одна накидка на кровать стоила столько же, сколько несколько коров), и дело пошло весело. Богатели, конечно, не пестяковские искусницы, а раздатчики, но ведь они тоже были пестяковскими, и это способствовало развитию села.

Местного изготовления наволочки, накидки, простыни, подзоры, накомодники, полотенца, салфетки, носовые платки, наподносники и дамское белье разошлись по просторам империи и даже перешли ее границы. Раздатчик Сироткин однажды на Парижской выставке получил за работу подчиненных ему строчеей золотую медаль. Вряд ли он поделился с истинными творцами шедевров, которые он продавал.

Все девицы по окном шили строчку вечерком...

... - А мужики наши все в лесу. Пилят. Лес грузят. На кого-то... Или в Москве, на стройках. А мы - тут...

Это не совсем так. Треть мужиков здесь действительно на стройке, треть - на лесоповале, ну а треть весело предаются общению с языческим богом Бахусом. И судьбы женщин в связи с этим разнятся.

Все-таки цех строчевышивальной фабрики - не валяльный цех с шерстяной пылью и кислотой. Даже Пушкин вспоминается, глядя на “девиц”, склоненных над пяльцами. Правда, “девицы” - сплошь дамы, перешагнувшие за бальзаковский возраст. Не идет молодежь в строчеи - работа хоть внешне и тихая, да муторная. Те, кто раздергивает ткань, даже вынуждены работу на дом брать - не успевают.

После Революции мастериц сначала согнали в артель “Красный октябрь”, после организовали фабрику, до сих пор имеющую статус предприятия народных промыслов. Правда, статус этот ныне дает лишь одну льготу: налог на землю не берут. В остальном - приходится крутиться в горниле рыночной экономики наряду с теми же лесорубами. За исключением того, что большая часть леса воруется, а строчевышитые изделия от налоговой инспекции не утаишь.

Когда Виктор Локтев пришел директорствовать на фабрику (с должности директора крахмально-паточного завода), на ней работали 350 мастериц. Сейчас их - 60, и это даже неплохо; после дефолта 98-го оставалось всего 28. Зато Виктор Федорович стал хозяином в бывшем государственного предприятия, точнее, обладателем контрольного пакета акций. Его заместитель, которой ситуация не понравилась, “отпочковалась” вместе с группой мастериц и организовала свое малое предприятие - “Вышивка”. Каково бы ни было отношение между конкурентами, проблема стоит перед ними одна: реализация.

В умении продать проявляются талант руководителя. По сути Локтев - тот же дореволюционный “раздатчик”, с той только разницей, что конкурент у него всего один. И возит он изделия не на Нижегородскую ярмарку, а в два московских салона (оба - на Арбате) и на частную фирму в Петербург. Кроме того Локтев нашел одного замечательного заказчика, грека. Оказывается, Там, в Греции, принято кушать обязательно на красивой скатерти. Именно потому грек - самый активный потребитель пестяковских скатертей; ради них фабрика вынуждена сильно сократить производство вещей других типов. Зато скатерти стоят дорого - до 16 тысяч рублей - это дает такой оборот, что фабрика начала расплачиваться с государством за старые долги, которые Локтеву удалось реструктурировать, то есть, отсрочить выплаты. А вот о введении новых технологий Локтев даже не задумывается; одна только профессиональная мережечная машина стоит 12 тысяч евро. Сумма для пестяковских мастериц фантастическая.

Лежебоково на бок не ляжет!

На воротах коровника уверенной рукой начертано: “Приятно понюхать говно”. Еще ниже: “Заходя, вытирайте ноги”. И сразу настроение становится каким-то приподнятым (я серьезно). Если бы та же рука изобразила что-то типа “Оставь надежду...”, я бы наверняка расстроился и подумал о том, где бы достать самогон.

Я догадываюсь, кто автор. Но не уверен, потому что есть еще несколько кандидатур на звание лучшего лежебоковского... нет, не юмориста, а, скажем так, мастера хорошего настроения.

Коровы с удовольствием перемалывают пышущий теплом и затхлостью силос. По выражению их морд видно, что для них нет лакомства более возвышенного. Выглядят они ухоженными и на меня, нового для них человека, поглядывают с любопытством. За исключением одной - ей только что перерезали горло. Была она раньше Стрелкой, а теперь просто гора мяса, над которой курят задумчивые (и трезвые) мужики. История ее проста: лежебоковские доярки пришли в контору с заявлением о том, что объявят забастовку, если им не заплатят хоть какие-то деньги. Кушать нечего... 79 голов или 78 - погоды это не сделает, а колхозникам приятно. Заявление председатель выбросил - но на следующий день на лежебоковскую ферму пришло указание колоть. Рублей по четыреста доярки теперь получат.

Кстати, о доярках. Они молодые женщины и две из них - бывшие детдомовки. Есть такая практика: девушек после выпуска из Детского дома отправлять в тьмутаракань, потому что местные, доморощенные кадры давно разбежались или ушли на пенсию. Можно говорить много красивых слов, но я скажу просто: со стороны государства это подло.

То, что Лежебоково - тьмутаракань, факт; да и вообще география здешняя граничит с мистикой. Грунтовка до Лежебоково идет от центральной усадьбы, села Зарайского. На краю села, аккурат если двигаться в сторону Лежебокова, стоит церковь, переоборудованная в колхозный гараж. Дальше, петляя меж леса и холмов, минуя порядком опустевшую деревеньку Пустынь, дорога упирается в ферму, за которой и притаилась наша деревня. Получается, где-то там есть Рай, потом - Зарайское, потом - Пустынь, ну, а после уже - Лежебоково. Но что такое Рай, и где он вообще (если он вообще существует) - никто не знает. Есть еще рядом с Зарайским деревеньки Горево, Безделово, Неупокоиха. Живут там по одной-две семьи пожилых людей (или одинокие старухи), что позволяет не вычеркивать эти населенные пункты из списка живых. Но дороги к деревням зимой не чистятся, телефонные провода не подведены, а потому судить с уверенностью о том, что там происходит (да и вообще, жив там хоть кто-нибудь) не берется даже налоговая инспекция.

У лежебоково есть даже свой “мэр”. Точнее, староста. Обязанности старосты Александр Васильевич Мартынов или просто Саня выполняет на общественных началах, а по жизни он пастух и скотник (в зависимости от времени года). Был деревенский сход и все 27 лежебоковцев избрали его. Хотели выбрать дядю Колю Наумова (с которым мы еще познакомимся), но он дал самоотвод, и пришлось согласится на Саню.

Вообще-то он парень хороший, говорливы, да засиделся в бобылях. Только недавно, после того как преставилась его мама, пришла к нему в дом жить одна из доярок-детдомовок. В запой и Саня, и доярки уходят редко (потому что не на что), а значит, обязанности старосты он справляет хорошо. А обязанности его таковы: добиваться чтобы с Лежебокову чистили дорогу; чтобы сюда заезжал рейсовый автобус из райцентра (называется райцентр, вопреки предположению, не Раем, а Пучежем); чтобы селяне получали перед выборами получали агитационную литературу, точнее, листовки; добиваться, чтобы сюда привозили хлеб. Дорогу иногда чистят, хлеб дважды в неделю привозит райповская автолавка, автобус заезжает (раз в неделю, по субботам), агитация поступает. Правда, все время почему-то за одного-единственного кандидата, все время от партии власти. В общем жизнь не умирает.

К тому же в Лежебокове действует оплот цивилизации (правда, последний): Лежебоковский медпункт. Чтобы вести прием, сюда из Зарайского пешком приходит фельдшер. Если бы ни она, возможно, большинство лежебоковцев давно бы переместились в Рай (почему-то я уверен, что именно туда, хотя кладбище расположено в Зарайском).

Старейшая жительница Лежебокова - Вера Михайловна Мудрова. Именно от нее я хотел узнать тайну происхождения столь неласкового имени деревни. Вера Михайловна восемь лет назад напрочь ослепла, но, несмотря на жизнь в темноте, интереса к этой жизни не потеряла и с любопытством следит как за внутренней политикой деревни, так и за внешней политикой государства. Например, она знает об угрозе забастовки со стороны доярок. И очень их жалеет, потому что одна из доярок - ее соседка. У соседки есть сынишка Рома, которому, между прочим хочется не только хлеба, но и сладенького. Вере Михайловне сейчас помогает сын Валентин, который специально для этого приехал с Украины (куда его забросила судьба). Пенсионеры - самые в Лежебокове счастливые люди, потому что им приносят пенсию, регулярно, но вот соседка-доярка (из сирот), живет без мужа и им с сынишкой приходится очень даже несладко.

Живет здесь Вера Михайловна с 1942 года; в тот голодный год ее, молодую учительницу, прислали сюда преподавать в Лежебоковской начальной школе. Времена были, как и сейчас, несладкие, детишки бегали в школу в лаптях и в латанных-перелатонных тулупчиках. Но зато детей в школе училось аж 120 человек и жизнь была шумной и по-радостному суетливой, даже после того как с войны не вернулась большая половина лежебоковских мужиков. Будущий муж молодой учительницы, Николай, пришел с войны инвалидом, без ноги, и познакомились они на лежебоковкой “вечерке” (так назывались здесь посиделки), которые, в отличие от нынешней эпохи, устраивались часто. Главная черта сегодняшнего времени, по мнению Веры Михайловны Мудровой, - это отчужденность. Люди замкнулись в своих домах и, кажется, это роковая ошибка, так как в одиночку спасаться труднее.

Уходила на пенсию из школы Вера Михайловна в 77-м году и тогда в ней оставались 6 учеников. А через год школа сгорела - сожгли ее студенты (видимо, случайно) которых в пору страды пригоняли в Лежебоково, чтобы они то ли шествовали над сельским хозяйством, то ли поднимали производительность лежебоковских самогонных аппаратов. Теперь, как я уже говорил, в Лежебокове один единственный ребенок и учится он в райцентре, уезжая туда надолго на интернатовские харчи.

Вера Михайловна, когда еще была помоложе и при зрении, с живостью интересовалась топонимической загадкой Лежебокова:

- Ходила я, когда помоложе была, по старожилам. Говорили много, охотно, но все больше какие-то глупости. Мне кажется, никто вразумительного ответа не дал. Большинство утверждали, что народ здесь якобы неработящий. Но я так бы не сказала: народ здесь трудолюбивый, веселый... был. Тунеядцев у нас не было, все старались на благо колхоза. Наверное, то, что молодежь уезжала - это плохо, но так же по всей стране было.

Поговорили и о внутренних делах. СПК “Зарайское” (его отделение находится в Лежебокове) сейчас приближается к банкротству и я высказал гипотезу, что да такого дошли потому что не стоило бы, наверное, в Божьем храме гараж устраивать. Вера Михайловна мне возразила:

- Надо искать причины в объективных фактах. Вот, взять нашего Сашу Мартынова. Трезвый ли он сегодня?

- Трезвый - сам видел.

- “Ходовый” он мужик, везде добивается. Но не слушают его. Авторитета мало. Наумову-то предлагали - так он наотрез отказался. Так же и с совхозом: нет там руководителя с настоящим авторитетом. А взять другого - негде...

Мудровы, Наумовы... прям в Лежебокове какие-то знаковые фамилии! Ну, как не встретиться, или хотя бы посмотреть, что это за Наумов такой...

Вообще-то домишки в Лежебокове почти все старенькие, перекошенные, половина из них вообще брошены, но есть и несколько крепких. А дом Наумова нейти совсем легко: он на фоне серости смотрится как ухоженная и любимая игрушка. А Николая Александровича Наумова я встретил во дворе, он рубил дрова. В отличие от дома, телогрейка на нем была средоточием дырок, масляных пятен и клочков ваты. Из-под толстых очков глядели доброжелательные глаза. Он сразу пригласил в дом, где его такая же добрая жена Руфина Алексеевна стала заваривать в кастрюле свежий цейлонский чай. Через двадцать минут передо мной стояли жбан квашеной капусты, открытые банки с помидорами и огурцами, тарелка меда и миска грибов. Не было только спиртного, так как супруги (стариками их не назовешь, т.к. им нет еще и 70-ти) не пьют и не пили никогда.

Кстати, был и повод: прекрасному их дому, построенному кода-то дедом Наумова исполняется ровно 100 лет. И все эти годы, при всех властях (а пережил дом и царя, и войны, и коллективизацию, и приватизацию и... в общем, много чего было...) строение это не роняло марки, всегда было отремонтированным и свежевыкрашенным. Дело в том, что и сам дядя Коля, и отец его и дет были мастерами. По специальности (в совхозе) он был трактористом, а по жизни - плотником. Домов, бань и прочих срубов построил он несчетно и, кстати, продолжает строить по сей день. За месяц (в одиночку!) он может по заказу срубить целую баньку (как он сам говорит, “струб прорубить”), естественно, не задаром. Жаль только, что до такой глуши заказы доходят нечасто.

Вся кухня Наумовых увешана дарами природы и огорода. В светлице под постелями сложены гигантские кабачки. Подпол ломится от солений и варений, в холодной комнате стоит бидон, полный меда (хозяин держит пасеку). Ешь - не хочу.

- Не можем мы без дела сидеть, - говорит все больше жена, муж, как и все русские плотники, предпочитает помалкивать и изредка вставлять меткое словцо, - Все ведь надо делать. Нам-то что, колхозникам, нам просто, а вот руководителю, ученому, - трудно. У него сплошное переживаньё. Все надо глядеть, глядеть по полям, по фермам ездить...

- Да, глядеть, вставляет дядя Коля, - вон, поля-то - зарастают.

- А кто разрушил? - Руфина Алексеевна немного возмущена. - Руководителя и разрушили. Рабочие, что ли? Другое дело, над руководителями другие начальники есть. Они, что ли виноваты, что в деревне нашей никакой “приволы” нет: и школы, и садика детского. И молодые сбежали. Три наших дочери отсюды уехали. А наш директор, в “Зарайском”, он хороший да малограмотнай. Надо почаще навещать рабочих-то.

- Я думаю, кабы не он, а другой, все одно развалилось бы.

На вопрос, почему не пошел в старосты, дядя Коля ничего не сказал, только усмехнулся. Перевел разговор вот на что: много у Наумовых всего такого на зиму заготовлено, так почему какие купцы или коммерсанты не приезжают это все купить? Вон, лук какой, чеснок в этом году уродились! Скотина своя есть, корова. Ан никто не едет. Правда, жена против встала: “Что мешает в субботу на базар свезти?” Дядя Коля только почесал затылок.

Ну, ясное дело: трудно общественной деятельностью заняться, если уважаем, но малоразговорчив. Ведь почему в Большой политике так много придурков? Потому, что там языком надо лихо работать, а не дело делать. Самое удивительное, что я услышал от Наумовых, это мнение о том, что пенсии, которые им положили (около трех тысяч на двоих) слишком уж большие. Якобы не наработали они столько. Да и вообще дядя Коля сообщил, что было бы ему спокойнее, если бы содержания от государства вообще не было. Он срубами себе на хлеб заработает, а остальное у них и так есть. Вон, капусты одной сколько наквасили...

Протрезвевшее Похмелино

Деревня Похмелино затерялась средь густых бурьянов. Колхоз не в силах возделывать окрестные поля, а потому оставил их во власти природы. Она, природа, - шикарная; она может дать фору швейцарским Альпам, к тому же добавляя некоторую задумчивость великолепным ландшафтам. Естественно природная власть радует не всех, ведь и рабочие места хорошо бы иметь, поскольку из красот каши не сваришь.

Откуда у веси взялось такое название, никто толком не знает, зато доподлинно известно, что 200 лет назад деревня Похмелино уже существовала на карте Российской империи. Сейчас в Ивановской области пытаются развить туризм, так вот, кто-то то ли в шутку, то ли в надежде на коммерческий успех предложил организовать маршрут по деревням: Обжериха-Хмельники-Бухарево-Похмелино (такие деревни действительно существуют и они расположены в относительной близости друг от друга). По возможности для особо заводных гиды могут устроить два, четыре и более кругов. С последующим выходом из запоя при помощи бригады наркологов.

Жаль только, потенциальные туроператоры не знают, что в конечной точке маршрута, деревне Похмелино, пить давно бросили. Что это, чудо случилось? Нет - культурный прогресс возымел свое действие...

Произошло это вот, почему. На склоне лет похмелянка (я лично не виноват, что такое название получили жители вышеназванной деревни) Татьяна Шишкина вкупе с мужем Владимиром решили завести себе ребенка, четвертого по счету. Когда Татьяна узнала, что несет во чреве своем, она поняла, что это знак Свыше. Приказ поменять жизнь. Старшие дети уже к тому времени повзрослели, зажили своей жизнью и захотелось как-то обновить свое бытие. А жизнь у Шишкиных, надо сказать, была непростой.

Но все-таки для начала хотелось бы установить истину по поводу происхождения столь “нестандартного” названия деревни. Хотя этой истины никто не помнит, точнее современникам неизвестно, существовал ли реальный исторический эпизод, послуживший толчком к появлению имени деревни, есть версия. Деревня издревле была населена плотниками, или, как здесь их называют, “якушами”. Плотники ходили по округе в поисках заказов, а так же уезжали наниматься на верфи - строить деревянные суда. Домой приезжали с большими деньгами, здесь же эти деньги и пропивались. Впрочем здесь имеется еще один “момент”. Мимо Похмелина бежит дорога, связывающая большое торговое село Пестяки с городом Пучежем. И на этом тракте, как и положено, стоял трактир. Думается, дальнейшие объяснения излишни...

Итак, о жизни супругов Шишкиных. Владимир Викторович в свое время оправдывал название деревни в полной мере. Спокойный в трезвом состоянии нрав под влиянием хмельных паров обращался в буйный, что выразилось во многочисленных драках и трех тюремных сроках по статье “злостное хулиганство”. Зоне его не испортила, как это обычно делается с клиентами российской пенитенциарной системы, а даже закалила и добавила жизненного опыта и степенности. Владимир обучился печному делу и теперь он - единственный на всю округу печник. Жаль только, заказы есть только на летнее время, зиму же приходиться перебиваться дарами собственного подворья, очень, кстати, аккуратного и ухоженного.

Татьяна Валентиновна с молодости работала в райцентре Пестяки, до которого от Похмелино 6 километров, на сапоговаляльной фабрике - закладчицей. Грубо говоря, он катала валенки. Работа жуткая, все время приходилось дышать шерстяной пылью, и, после восьми лет труда, она еще столько же отхаркивалась чем-то черным. Потом она устроилась телятницей в своем Похмелине, тогда еще здесь существовала ферма колхоза “Маяк”. Когда грянула перестройка, они вместе с мужем (аккурат он вернулся домой после очередной отсидки) взяли в аренду целую ферму. На двоих у Татьяны с Владимиром было 65 коров и лошадь. Вместе доили, осеменяли, пестовали телят, пасли. Считались супруги передовиками, их на всякие районные собрания приглашали (в основном конечно, ее - его побаивались), чествовали, в пример ставили. Но ходили Шишкины в райцентр редко, потому как не на кого было скотину оставить. Контора писала много, а чтобы помочь или подменить - об этом не удосуживались

В 93-м Татьяна Родила дочку Машу, а вскоре за этим ферма нарушилась. Как, собственно, развалился и колхоз - “Маяк” погас. В Похмелине и сейчас не могут понять, что случилось. Об этом много спорят, вот уже целое десятилетие. И большинство склонилось к такому мнению: не нашлось в хозяйстве хорошего руководителя. Хорошего - значит строгого, требовательного. И честного. А впрочем неясно, куда делись толковые руководители. Похмеляне разводят в недоумении руками; благо что руки есть. В абсолютном большинстве - трудолюбивые.

Владимир сосредоточился на печном деле, Татьяна стала социальным работником и одновременно старостой деревни Похмелино. Сами деревенские почему-то ее называют “комендантом”. Работа старосты - общественная, она дает много обязанностей и ни одного права. Татьяне приходится отдуваться за всех.

“Все” - это 18 человек похмелян, из которых в работоспособном возрасте - только трое. Два взрослых сына Шишкиных работают на лесоповале: Александр - на трелевочном тракторе, Алексей - сучкорубом. Их хозяин - дагестанец по имени Магомет. Раньше этот сын Кавказа трудился в колхозе свинарем (даже несмотря на свою магометанскую религию), потом на этих свиньях стал разживаться, разживаться... и теперь вырос до уровня предпринимателя. Зарабатывающего не свининой, а вырубкой леса. Во всех окрестных деревнях самые “крутые” - лесопромышленники. На сельском хозяйстве капитала не сколотишь.

В значительной мере дагестанец Магомет - экономическая основа жизни деревни Похмелино. Есть еще одна (и более надежная) основа - бюджетная подпитка в виде пенсий. Имеется и третья: домашние хозяйства. Несмотря на всю старательность похмелян личные подворья ссыхаются, как шагреневая кожа. Похмелинское поголовье неуклонно падает. Причина не в лени, а в том, что старики стареют и теряют трудовую энергию, полученную от своих предков-якуш.

Есть в вырубках и отрицательная сторона, ведь для окружающей природы “магометанские” вырубки леса губительны. Летом и осенью Похмелино живет грибами и ягодами, так вот местные старожилы в последние годы все чаще и чаще заблуждаются в местах, знакомых с детства. В лесах появляется все больше новых делянок, вид местности меняющих совершенно. Так, глядишь, скоро для даров леса и места не останется. Впрочем пока оных хватает на всех - были бы только желание и руки.

А дочка Шишкиных, Наташа, уехала в город Тулу. Она - молодая мама и ее дети - почти ровесники младшей дочери Шишкиных. Наташи видит перспективу только в урбанистическом будущем. Родители с ней в корне не согласны, ведь на земле не пропадешь по любому. Тем более что в Похмелине дел больше, чем жителей. Работа поджидает на каждом углу.

Силой общины поддерживается чистота в деревне, к тому же немногочисленные мужики совершенно бескорыстно и даже на личные средства построили недавно часовенку, которая по идее должна оберегать деревню от напастей. Пока (тьфу-тьфу-тьфу!) небольшое кирпичное сооружение спасает: ни воры, ни дураки, ни пожары на Похмелино не набредают.

Между прочим: глядя на Шишкиных и другие мужики (и некоторые женщины) тоже решили завязать с вином. Как-то неудобно, что семья, некогда являвшаяся несомненным лидером в потреблении спиртного, подала пример праведности.

Старушки похмелинские идут к Татьяне с любой бумажкой, любой просьбой. Староста-комендант никому не отказывает старается эти бумажки относить куда следует. Магазина в Похмелине нет, зато дважды в неделю приезжает автолавка. Деревне вообще-то повезло, так как она находится в относительной близости от районного центра. Эти 6 километров ежедневно преодолевает Машенька, большая любительница учебы и детских компаний. Здесь ей детского общения не хватает, потому что она - единственный ребенок на деревню.

Что будет с деревней, похмеляне не знают. Пока до времени бросили пить, потому как ребенок малый подрастает, да и жизнь относительно стабилизировалась. Хороших новостей здесь не ждут, а главную правду поняли давно: помочь ты можешь лишь сам себе, а на начальство надеяться - только дурость наращивать. Хватит, побыли дураками - пора и своими головами да руками защищать свою похмелинскую волю.

Казалось бы: какое чудо в том, что в одной отдельно взятой деревне со спиртным расстались? Однако даже в масштабах страны произошедшее в Похмелине - событие эпохальное. Ладно бы, пришел сюда капиталист-эксплуататор, построил какую-нибудь ферму, нанял похмелян и приказал не пить под страхом штрафа! Ведь от чего обычно пьют? От безнадеги, от безработицы, чисто по-русски топя свои беды в вине.

Но здесь решились отпрянуть от главной нашей беды без видимых причин. Мало ли у нас пьющих многодетных семей! Если бросили - значит надежда появилась. А в чем она, надежда? В будущих поколениях! В детях...

Спасибо, Машенька, что спасла деревню родную! Ах, если б навсегда...

Льняные страдания

Надрыв

...Этой осенью в жизни крестьянина Михаила Николаевича Петрова случился надрыв: он с семьей переехал из деревни в город. И ушел их главных агрономов СПК “Большевик”. Помог один “новый русский”: дал денег в долг, на покупку дома, и устроил на работу - сторожить стройку нового магазина и одновременно кочегарить.

Две дочери Михаила давно взрослые, живут они в большом городе и о деревне забыли и думать. Но есть еще сын, инвалид детства, есть жена, тоже инвалид (по зрению, а по специальности она, как и муж, агроном), а в “Большевике зарплаты не платили десять лет. Те 200 или 300 рублей, которые наделяли раз в полгода, зарплатой называть стыдно. Хозяйство, после затянувшейся агонии, готовится получить гордое звание “банкрот”. В деревенской квартире уже невозможно стало зимовать и таких “квартир”, давно брошенных, в селе Лужинки накопилась дюжина. Да и что теперь за работа у главного агронома? Из 1250 гектар пашни засеивали только 250 - яровых, и 50 - озимой ржи. Льна собрали совсем немного, а 50 гектар вообще из-за засухи списали... Весь машинный парк - три едва ползающих трактора, весь боевой состав - три тракториста.

Петров-агроном кончился. И, кажется, кончился Петров-поэт. Раньше Михаил Николаевич знаменит был тем, что он был поэт-сельхозник, стихотворец от сохи. У него даже вышли два стихотворных сборника. Но теперь... оказалось, что слова давала земля, а оторвался от нее, родной, - и муза оставила поэта.

А раньше, ведь так к тому же льну относились! С осени еще землю культивировали, вносили гербициды, лен сеяли только после многолетник трав, чтобы земля силы набралась (очень уж лен силу эту вытягивает). А сейчас даже навоза не возят на поля. И ведь даже при самых лучших условиях далеко не каждый год оказывается “льняным”: для этого нужно, чтобы землю основательно подмочило.

- Что обидно, сейчас лен ростить легче: пустует земель много, распахивай целину - и сей. И прекрасно озолотишься! Традиции ведь в генах живы: в моей родной деревне Палашино, в нашем же районе, было одиннадцать (это в одной деревне!) героев труда-льноводов.

- Тогда... почему?

- А чего вы хотите, если с хозяйств сейчас дерут все, кому не лень? Да... мы люди земли и не могу я сейчас в этих щепках, в этих кочегарках. Собак ночами пугать... А душа-то у меня там осталась.

- Так ведь - трагедия.

- Так, чего делать-то было? Были у нас корова, две телушки, телушек зарезали, долг взяли, чтоб, значит, дом купить. Мечтал, конечно, заняться я фермерством, да тракторишко для этого нужен. Где на него денег взять?

Хорошо еще, поэт-агроном Петров не запил. А в деревне, те, кто остался, а не сбежал, - бросились в пучину самогона.

Голая правда “первички”

Татьяна Ивановна Смирнова, без сомнения, человек счастливый. Проработав на льнозаводе 22 года, она, познав упадок, стала свидетельницей и в большой степени творцом нынешнего подъема завода.

Она - директор предприятия, которое для села Илья-Высоково является единственной надеждой. Ко хоть раз бывал на подобного рода предприятиях, ничего объяснять не надо, тем же, кто не был (при условии, что льнозаводы у нас закрылись почти везде), скажу просто: во всем агропромышленном комплекса нет более пыльного, шумного и непрестижного производства. Превращение тресты в кудель (льноволокно) - труд, мягко говоря, напряженный. Оттого здесь и работающий люд особенный: истинный сельский пролетариат.

С таковыми тяжело. В округе плодятся частные лесопилки и есть куда податься. С пьянством директор борется при помощи массового кодирования и стабильной зарплаты. Мужики трудятся на самых тяжелых участках: сушилке

(там приходится ворочать 300-килограмовые рулоны) и трясильных машинах. Женщинам достается самые пыльные специальности - закладчицы, съемщицы и сортировщицы. За вредность положено молоко, но льгот по пенсиям “первичникам” не положено. Начальство считает, что пыль от тресты натуральная, а, значит, полезная, тем более что работнику вменяется трудиться в респираторе и очках. Попробовали бы в таком виде отстоять хотя бы половину смены...

Сейчас цена на сырье нормальная, а потому завод работает в три смены, без перебоев; среди желающих прийти сюда работать даже образовалась очередь. Но так бывает не всегда:

- ...Сейчас у нас такая экономика... все рухнуть может в один месяц. Тут даже прогнозировать на год нельзя, потому что рынок сырья очень “пляшет”. В позапрошлом году, например, цена на короткое волокно упала с 15 до 4 рублей за килограмм.

А повезло заводу вот, в чем. Раньше его собственниками были районные колхозы, бедные по определению, но теперь при помощи районной ассоциации “Лен” хозяевами стала ивановская фирма “Торговый дом L”. Отремонтирован цех, куплены новые мяльно-трепальный и куделеприготовительный агрегаты. Может быть и не слишком хорошо, что пришлые “варяги” стали хозяевами завода, но дело-то идет! Условия “дикого” капитализма в какой-то степени подстегнули отрасль:

- Раньше лен в хозяйствах был на последнем месте. Убирать его начинали поле того как убрано все что можно. А теперь, когда мы колхозам предлагаем предоплату на посевную и уборочную, они его волей-неволей будут лелеять. Наши хозяева - люди молодые, творческие, и, если они вкладывают средства, значит у них есть на сей счет планы. На в сущности все равно, кто хозяин; главное, чтобы платилась зарплата и обновлялось производство. Даже если будут новые падения цен, нас будет, кому поддержать...

Призрак города

В Центре Пучежа есть плакаты с двумя числами: “1594” и “1952”. Это годы рождения и... смерти города. Дело в том, что при создании Горьковского водохранилища старый Пучеж был затоплен. То, что имеет удовольствие созерцать современник - не Пучеж, это нечто иное. Призрак, выросший на холмах.

В каком-то смысле “призрак” - льнокомбинат, градообразующее предприятие. Льнопрядильная фабрика, основанная в 1862 году, вместе со всем “вторым Китежем” тоже очутилась в водной пучине. Льнокомбинат, выстроенный заново, стал ее наследником. Сейчас здесь трудятся 600 человек, в лучшие времена было 1,5 тысячи. При условии что льнокомбинаты и льнофабрики по России, так же как и “первичка”, поумирали, положение неплохое. Но и не хорошее. Сюда тоже пришел хозяин, но в отличие от льнофабрики, комбинат - гигантское существо, которое требует титанических вложений. К тому же прядильно-ткацкое производство требует много энергии; проще говоря, нужен мазут (газа в городе нет и не предвидится), стоимость которого составляет 35% от себестоимости ткани. Беде в том, что запасов мазута нет и комбинат постоянно балансирует на грани остановки.

Здесь сейчас выпускаются брезенты и бортовочные ткани, для которых годится самое некачественное волокно, а рынок такими вещами перегружен, конкуренция сильна; надо перестраиваться на мокрое прядение, дающее более качественные ткани. А средств на это нет.

- ...Сейчас вот стоит остановиться - и уже не поднимемся. Нас губит мазут...

Зоя Геннадьевна Сиднева, начальник прядильного производства, на комбинате с 68 года. Познала она все профессии, связанные с прядением льняной нити. В самые трудные годы (начало 90-х) здесь, чтобы выжить, осваивали и мяльно-трепальное производство, пытались модернизироваться, искали инвестора. В итоге - выжили, в отличие, например от Пучежского завода ЖБИ (второго здешнего крупного предприятия), который сейчас в развалинах.

- Но вот, скупили нас - мы надеялись на лучшее, но...

Хозяин оказался, скажем так, умным. В его собственности есть еще один такой комбинат, во Владимирской области. Но там положение лучше (по многим параметрам) и получается, что Пучежский комбинат получается как бы “аппендиксом”. Может быть даже и балластом, хотя в так говорить не принято: лучше произнести “младший брат”. Дело в сущности не в старшинстве или меньшинстве, дело, по мнению Зои Геннадьевны, в другом:

- Если бы нас, как волков флажками, не обложили налогами... Сейчас выжить очень сложно, но, если бы мы, по-русски говоря, не продались, предприятия нашего давно бы уже не существовало...

Если комбинат прекратит существование, катастрофы не случится. Но и сладко не будет, даже несмотря на то, что в городе работает целых четыре (правда, не слишком больших) частных предприятия, которые занимаются пошивом разнообразных изделий, в том числе и из льна. Малый бизнес, точнее, энергичные и оборотистые коммерсанты (не спекулирующие, а занимающиеся производством) - тоже часть льняного возрождения.

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Ивановская обл.