Тетерочная страна

Ошевенск - село чудное уже хотя бы потому что вы его не найдете ни на одной карте. Автобус “Каргополь-Ошевенск” ходит (правда, не каждый день), администрация “Ошевенская” тоже есть, а вот карта сей неоспоримый факт отрицает.

Вся хитрость в том, что “Ошевенск” - собирательное название куста деревень, одного из самых отдаленных уголков Русского Севера. Настолько отдаленных, что встретить медведя или волка здесь - не диво, да и вообще за Ошевенском (точнее, за последней деревенькой) дорога кончается, упираясь в тайгу.

Наверное, поэтому однажды здесь поселился монах Александр, пожелавший спасаться в вечной и недоступной тишине. Правда, с его прибытием связан знаменательный инцидент. Свой монастырь Александр хотел основать в местности возле деревеньки Халуй, но крестьяне воспротивились тому и по глупой русской традиции послали инока «куда Макар телят не гонял», то есть, к черту. Монах рассердился: “Вот и живите у реки и без воды”, - стукнул посохом оземь, и река Чурьега аккурат перед деревней ушла под землю. За деревней же, как ни в чем ни бывало, она вновь выныривает наружу. Проклятие случилось лет пятьсот назад, свидетелей, как говорится, нет, а потому постановили считать легенду правдой. Иначе - какого черта надо было строить деревню на безводье? Одно только коробит: вроде бы христианский монах не должен был брать на себя обязанности языческого бога Перуна - низко все это как-то...

Тетерки, о которых мы сейчас начнем разговор, наверняка пришли из тех, еще домонастырских времен, а, может, и дохристианской эпохи. Но уж коли начали церковную тему - надо закончить. Монах поставил монастырь в другом месте, где теперь въезд в Ошевенск. Там теперь развалины, но монахи тут не при чем. После разгона братии здесь создали коммуну, вот, коммунары все и растащили. Сами жители Ошевенска смотрели на это дело в общем-то немного равнодушно, потому как монахи были сами по себе, а крестьяне - тоже себе на уме: “Не надо, мол, из-за земельных отношений менять природу рек...” В самом селе сохранились три церкви, вот, на них-то внимание верующих и обратилось. Сами, без всяких священников поддерживали в них порядок, несмотря на всякие там коммуны и советские власти!

А на монастырь не так давно прислали монаха из Сийского монастыря - чтобы, как говориться, заново его основать. Жил он у тети Оли две недели, все ворчал чего-то, да и вообще нос воротил от деревенской жизни. А потом уехал. Да и вообще приняли его холодно, а тетя Оля о нем составила такое мнение: “Блажной какой-то...” Я понял так: здесь, в медвежьем углу, привыкли разбираться сами по себе и составили свой устав жизни с некоторыми принципами.

Здесь много необычного. Например, в деревянной церкви Иоанна Богослова кроме “основного” алтаря есть алтарь... женский, освященный во имя Казанской Божьей Матери. Придуман он именно для того, чтобы в него могли входить женщины и девочки. Для чего это нужно? А поди, пойми...

Но пора бы обратиться к нашим героиням-тетерочницам. Мы встретились с ними в деревне Ширяиха, считающейся “столицей” Ошевенска, в стареньком, но аккуратном доме тети Оли, Ольги Степановны Третьяковой. За четыре километра, из злополучной деревни Холуй, в гости притопала тетя Таня, Татьяна Васильевна Черепанова. Для возраста 83 года это, согласитесь, солидное расстояние. Цель встречи была такова: показать, как пекутся обрядовые печенья “тетерки”, местная достопримечательность, которой не встретишь больше нигде по все нашей бескрайней России.

Конечно, когда я узнал, что тетя Таня их Холуя, естественно, спросил, верит ли она в историю про Александра и пропавшую реку. Та ответила:

- А как же не верить, я ж когда была бригадиром тракторной бригады, там за деревней такой иордан был, туда, значит, река и уходит, а через два километра опять иордан - и река выходит (там еще часовня стояла и кресты), так вот, пытались зарыть иордан, думали, река потекет, а все одно дальше не пошла... И нету ее, воды, только разве весной и осенью, когда река разливается. А еще у иордана три дерева росли, так туристы их срубили и увезли. А из пней кровь текла, сама видала...

Итак, тетерки. Вида они, скажем так, вполне экзотического, и представляют собой эдакие завитушки, соединенные в определенном порядке, в результате чего получаются что-то типа колес с узорами внутри. Узоры самые разнообразные, их даже в свое время ученые пытались классифицировать, что, в сущности, не приблизило исследователей к истине о причине происхождения тетерок.

Для непосвященного тетерки кажутся чем-то примитивным, чуть ли не атрибутом африканских племен. Знающий человек находит в тетерках отображение мировоззрения крестьянина, модель Вселенной, и, не побоюсь высокопарных слов, славянским отражением арийского “Колеса Сансары”, бесконечного перевоплощения индивидуального существования.

Сложно? Но в тетерках действительно заложен глубочайший смысл. И для того, чтобы понять сложное, неплохо было бы разобраться в простом.

Делаются тетерки только один раз в год, в дни весеннего равноденствия. Сырье для изготовления самое простое: ржаная мука, вода, соль. Иногда для вкуса добавляется конопляное семя. Тетерки не “делают”, не “катают”, а “скут”. Скать - значит скатывать из теста тонкие нити, которые потом свиваются в узор. Узоры, как я уже говорил, разнообразны, им даже даны названия - узорчатки, клетушки, цветик, березка, витушка, кудерочки, ветвь, вьюхи, коники и т.д. - но на самом деле каждая тетерка является плодом воображения человека, который ее скет. Тетерка - продукт импровизации; хозяйка, взяв ржаную нить, чаще сама не знает, что в данный момент она наскет. И здесь получается так: сюжет очередной тетерки выходит как бы из подсознания, опираясь на генетическую память многих десятков поколений.

В последние годы стали скать сдобные тетерки, из белой муки - это чтобы было вкуснее. Но, поскольку весеннее равноденствие попадает на пост, нововведение не слишком соответствует правилу. О смысле тетерок рассказывает Ольга Степановна:

- Вот, спрашивают, почему “тетерками” называются. Тетерка - это ведь тоже мать. Пеклись они к празднику Сорока Святых мучеников. Девку отдавали зимой замуж, и ходила она “по мучениям” шесть недель. Наша-то молодость на это не попала, она на войну попала, но мы все это видели. Значит, в день “сорокосвятых”, в первый год после свадьбы мать невесты и родственники ее идут к зятю с тетерками. Эти тетерки как подарок. Надо было матери сорок тетерок соскать, сорок пирогов, сорок блинов испечь и еще каравай хлеба и три рыбника. У нас короба большие были, “бучки”, вот полные их и надо было наложить. Зять уже самовар ставит, а ребятишкам-то забава: бегают с тетерками по домам, хвалятся, у кого самая красивая да вкусная! Дело тетерочное кропотливое, хозяйке одной не совладать и за неделю, а помогала ей вся родня: и бабушка, и сама молодая (ее отпускали-то в отчий дом на помощь), и даже ребятишки, что повзрослее. Замешивают тесто, “жгуты” раскатывают, и складывают рисунок. Их, рисунки, сами придумывали - всякие рамки, птички, лошадки, березки - кто во что горазд. Надо было тетерочку сделать как ниточка тоненькую, ели теща привезет не таких тетерок, значит невеста у тебя неаккуратная будет, неряха. Попробуйте-ка из таких ниточек сорок тетерок наскать!..

Иногда тетерки делают с вареной картошкой - для того, чтобы печенье получалось. Картошку варят, остужают, толкут, насевают житную муку, потом делают жгуты, скут, а потом готовое изделие выносят на холод - для того, чтобы оно стало белее. Несмотря на разнообразие в рисунках, сохранялась одна закономерность: каждая тетерка имела по окружности три обводки. Такой тройной жгут, как объясняют, должен был символизировать Троицу. Ржаные тетерки могли храниться целый год, не портились и все это время они оставались любимым лакомством ребятишек. Не слишком сладко, конечно, зато наломаешь себе целый карман - и ходи, жуй. Вроде как семечки были тетерки и на зимних посиделках наблюдалась такая картина: рассядется молодежь в горнице - и давай хрустеть, только треск стоит! Еще ведь и зубы укрепляются...

Раньше Ошевенск был богатым краем, и тетя Таня объясняет былой достаток ошевенцев так:

- ...С земли люди богатели. Все делали своими руками, и жили единолично, всяк для себя...

Здесь действительно не знали рабства, и даже более того: в некоторых деревнях селились староверы, скрывавшиеся от преследования властей. Кстати, Ошевенск славится еще и тем, что хозяева стараются следить за порядком на своих подворьях по, мнению многих путешественников, нет на Русском Севере села аккуратнее и чище.

А сейчас жизнь стала бедной. Все чаще в досуге ошевенцев преобладает “пьянка и гулянка”. Отражается это и на том, что по весне, ко дню Сорока Севастийских мучеников тетерки скут все реже и реже. Дело не в том, что традиция забывается - матери при помощи родных и соседок обязательно пекут тетерки. Просто, свадьбы ныне играются до обидного редко.

Дух лодки

Первые в истории человечества плавательные средства в выдалбливались из дерева целиком, а изготовление лодок было сопряжено с целым рядом сложных и непонятных ритуалов. Для творения лодки необходимо умертвить дерево; “древесный гений” бессмертен и он обязательно должен перейти в “дух лодки”, причем, не обиженным, а довольным. Та до сих пор думают многие “отсталые” народы, к коим наш, кажется, не относится.

Мой скромный опыт общения с мастерами по изготовлению лодок упорно указывает на то, что никаких мистических чувств при производстве своих творений они не испытывают. Просто работают - и все тут. Значит, современность значительно изменила отношение человека к средствам передвижения по воде. Лодочные мастера всегда славились своей старательностью. Лодку можно сварганить за пару дней, но мастера тратят на одно свое произведение по неделе, месяцу и даже больше. Потому что, если твое творение подведет хозяина, не видать тебе ни уважения, ни новых заказов.

Первое руководство для изготовления лодки легко найти... в Библии, в сказании о Ноевом ковчеге. В Книге Бытия дана подробнейшая инструкция по строительству лодки: “...сделай себе ковчег из кипарисовых деревьев, каюты сделай в ковчеге и засмоли его изнутри и снаружи смолою. И вот так сделай его: триста локтей длина ковчега, пятьдесят локтей его ширина и тридцать локтей его высота. И световое окно сделай в ковчеге, и на расстоянии локтя устрой его сверху, и дверь ковчега на его борту укрепи, нижние, вторые и третьи палубы сделай...” Дотошные наши современники просчитали: поскольку “библейский” локоть равен приблизительно 53 см., то длина спасительного ковчега должна составлять около 160 метров, ширина - 27 м., и высота - 16 м. Наш герой за свою жизнь делал лодки не длиннее 10 метров. Маловато, но тоже неплохо, ведь такое судно способно нести человек двадцать.

Сегодняшние лодочные мастера (число которых сокращается с ужасающей быстротой) все чаще отказываются от изготовления деревянных лодок: переходят на металлические. Они и долговечнее, и не требуют ежегодного ухода (смоления, заделки дыр, “кропания” и т.п.). Но пока еще делают: матерые рыбаки (профессионалы) все равно любят и заказывают деревянные лодки. Причины их любви разные, и главная - “теплота” дерева. То есть, в лодке из древесины просто приятно находиться, ведь, если рассудить, лодка - в каком-то смысле - дом.

Петр Иванович Пономарев делает лодки с 1948 года. Так вышло, что в городе Каргополе, что на северной реке Онеге, из лодочных мастеров он остался в единственном числе. Сем Петр Иванович, кстати, этого не может понять никак, ведь во времена его молодости умение “сшить” лодку” считалось частью обязательного умения любого крестьянина. Тем паче что его родная деревня Лекшмозеро аккурат располагалась на большом озере, где, как вы понимаете, без лодки просто невозможна была жизнь.

Но многое поменялось. Во-первых, у деревянных лодок появились конкуренты, более красивые и долговечные. А во-вторых, наш герой переселился в город (пусть и небольшой), в котором царствовали другие законы. Дом его стоит на берегу Онеги, на углу улиц Красная Горка и Рыбацкая. До революции здесь был монастырь, после - управление Каргопольлага, маленькой части Гулага, ну, а теперь Красная Горка - не слишком дальняя и колоритная городская окраина.

Мастера я застал за работой. Во дворе своего дома он “шил” лодку. Гостя, то есть меня, Петр Иванович встретил легко, запросто, и без всяких церемоний проводил в дом, где пахло щами. Супруга Лидия Александровна накрыла стол и вместе, не спеша пообедали. Петр Иванович заметил, что мне повезло: я застал его за работой, ведь в прошлом году, например, он сшил всего пять лодок, а в этом году это его вторая лодка, причем, делает он ее для себя лично. Заказчиков немного, но сейчас что хорошо: в тех краях, где его родная деревня, создали национальный парк и для развития туризма там понадобились лодки. А на озере Лача развивают рыболовство и рыбаки тоже заказывают лодки, большие, 9-метровые, для лова неводом. Хотя с тем, что было хотя бы после войны, даже сравнивать смешно.

Было время, с отцом Иваном Ефимовичем они за весну шили по 20 лодок. Причем, отец дослужился до больших начальников (назначали его на разные участки), тем не менее, больше всего люди ценили Ивана Ефимовича именно за лодочное мастерство. Петр Иванович начальником не был, он почти всю жизнь проработал на лесосплаве. Летом он ходил капитан-механиком на катере, а зимой стучал молотком в кузнице. Лодки они шили вместе с отцом и тогда, когда он был на пенсии, ну, а с некоторых пор Петр Иванович работает в одиночку. Сыновья далеко, в Мурманске, а потому мастер принужден работать один.

Большинство из лодок в послевоенные времена делалось по заказам сплавучастков. Сплав закрыли, в отдаленные села на реке и озере проложили хорошие дороги, вот и получается, что нужда в лодках сильно сократилась. Именно поэтому в городе стали забывать лодочное ремесло. Мастер имеет на сей счет свое мнение:

- ...Еще когда боролись с нетрудовыми доходами, сильно подкосили в народе желание. Было время, лодку сделаю - обязательно кто-то анонимку напишет. И делегация идет: “Сообщают, у вас доходы скрытые..” И ведь знают, шельмецы, что я всю жизнь так работаю! Как-то начальник по тунеядству из милиции идет, а я колочу вечером лодку. Он спрашивает: “Почему не работаете нигде?” - “Не работаю, вот...” А сам я уже не пенсии был, но говорить не хочу. Начальник: “Надо работать, устроиться...” А сам ведь понимает, что я для организаций разных всегда делал, больше ведь некому, но должность у него такая, что отчитываться надо: мол, выявил столько-то тунеядцев... Когда еще с отцом лодки шили, их многие тоже делали, но так, для себя. Старики, помню, еще долбленые лодки делали, хорошие, осиновые.

- А есть в лодочном ремесле какой-то главный секрет?

- Да, какой секрет... надо чтоб она устойчивая была на воде. И не вертлявая. Ну, и материал нужен хороший. Раньше для лодок осину в лесу выбирали потолще и вырубали середину, а потом костер, значит, под челном разводили. Но я такую технологию едва-едва застал. У меня по-другому: я делаю из ели, она легче и не так воду впитывает...

...Кстати, об учениках. Поговаривают, в учение к Петру Ивановичу набивалось много людей, но он очень строг и не слишком спешит приобщать к своему мастерству посторонних. Да и характер у мастера не так прост, как это может показаться наперво. Лодки мастера ценятся особенно именно за надежность, но секрет надежности (опять же, как мне говорили), он таит и при попытке выведать старается отшучиваться. Вот, например, на лодках работы Пономарева недавно специальная экспедиция по реке Онеге спустилась до Белого моря. Мастер комментирует событие так:

- Это они путь онежский для туристов проделывали. Для них-то, молодых, это конечно достижение, но я-то в свое время путь этот тридцать раз проделал - на бревнах, со сплавом. Ничего там особенного, только пороги преодолеть надо. Я-то знаю, что пороги - это легко, главное, руль крепко держать. А они чего: проехали вниз по Онеге, до Соловков дошли и там лодки продали. Всего и дел-то...

- А сыновей учили делать лодки? - (у Пономаревых, между прочим, семеро детей...)

- Сыновья... Работы, видишь, в Каргополе нет, уехали они у меня в Мурманск. Я их учил, когда были пацанами, в школу ходили. И внук со мной работал, три лодки мы с ним сшили. Мне кажется, не понравилось ему, потому как работа эта тяжелая и кропотливая. Ну, разве только жена всегда помогает. Так, Лид?

Супруга мастера легко вступила в разговор. Рассказала, между прочим, что лучше всего сейчас идут вовсе не лодки, а их миниатюрные модели, сантиметров в пятьдесят длиной. Их охотно покупают туристы. Еще Петр Иванович пристрастился делать простые деревянные ложки “под хохлому”, которые тоже хорошо продаются, а уж доход приносят намного более легкий чем тяжелые лодки. Тем не менее, Лидия Александровна выступает при изготовление лодки в роли не только помощника, но и прораба:

- Да Лида лучше меня знает, как шить лодку! Что не так сделаешь - она сразу увидит! Днище она обязательно помогает мне делать, да вообще, честно сказать, я без нее и не смог бы ничего...

Лидия Александровна смущенно потупилась, тем не менее заметно было, что ей это слушать приятно. Все ж-таки больше полувека помогает мужу шить лодки, заслужила ведь доброе слово! Все: “Мастер, мастер...” А куда ж он без своей музы...

Деревянная лодка, в отличие от металлической, живет недолго, гарантию мастер ей дает 7 лет, а, при условии, если ее ежегодно смолить, она проживет и до 15 сезонов, но будет требовать ремонта. Еще лодки Пономарева знамениты своей редкой устойчивостью, сам мастер до сих пор на лодке своей работы без страха выходит в открытое озеро один. Бензин нынче дорог, а потому Петр Иванович давно снял мотор. Ходит под парусом: оно надежней и опять же бесплатно. Главное, чтобы ветер попутный помогал и, что замечательно, он помогает почти всегда.

Николина планида

...Он встретил меня сурово и как-то... патриархально, что ли: “Корреспондент? Давай-ка, щей похлебай...” Сам он вкушал основательно, и чувствовалось, что в доме (точнее, квартире), ему не положено перечить. Хозяин...

И только потом, когда Аннин повел меня из квартиры в свой частный дом, оборудованный под музей, повел рассказ “за жизнь”, показал свои труды, - стал я все более отчетливо сознавать, что общаюсь я с человеком, умудрившимся остаться... ребенком. В том смысле ребенком, что для моего героя Мир так и остался прекрасным и непостижимым - даже в его почтенном 70-летнем возрасте.

Как и все чудаки - собиратели, он не очень любим в своем маленьком северном городе. Но это общая закономерность: серая масса всегда натужено принимает то, чего до конца не понимает. Но Николай Федорович спокойно относится к своему положению “белой вороны”. Его страсть - собирание “уходящей натуры” исконной крестьянской жизни Обонежья (так называется территория, охватывающая пойму реки Онеги). Но если бы это была одна страсть! Темперамента Аннина хватает на многое, но об этом речь ниже.

“Николина планида” - заголовок не случайный. Здесь я допустил небольшой плагиат. Дело в том, что Аннин написал книгу, которую он назвал “Никитина планида”. Про свою жизнь. Когда-то в деревне умирал дедушка, его сосед, позвал он Николая попрощаться и говорит: “Ты прости, может виноват перед тобой, или что. Пусть такова будет твоя планида...” Пускай герой мой поскромничал, заменив в книге имя на вымышленное, а я все ж вверну “Николу”. Ведь передо мной не литературный образ, а живой человек.

Но, думается, нечего мне встревать со своими измышлениями. Пусть герой мой сам расскажет про свои дела, я же только выстрою его рассказ в форме, более подходящей для журнальной публикации.

Итак, слово Аннину. Правда, стоит еще объяснить странность его фамилии. Анниных в Обонежье много и предание гласит, что лет эдак шестьсот назад после смерти одного новгородского боярина вдова его Анна с детьми перебралась на Север, тем самым положив начало русской колонии на Онеге. А родная деревня Николая Федоровича Юлинская названа так по имени одного из сыновей Анны Юлиана.

Утверждение мужского достоинства

Из армии я пришел полным тютей. Инвалидом и - представь себе - импотентом. А ведь до службы я в Архангельске в порту устроился, вроде и работа была приличная, однако, пришлось возвращаться мне в родную деревню Юлинская. И лечился - молоком, корешками, травами. Бабушки помогали, знающие это дело. Их в живых нету уже и тайны их унесены в могилу. А ведь, представь себе, у меня еще и белокровие было. То есть, врачи там говорили, что не жилец уже, что рак это...

Ну, староверы еще помогали. Какие люди были! Никогда никому не соврут, никогда ни в чем не откажут! Ведь от властей они скрывались, доверялись только местным, и то порядочным. Ну и, в итоге, я вылечился.

Устроился техником радиоузла. Радиофицировал свою деревню. Женился. И знаешь: детей у нас было - три сына и три дочки. Теперь-то они взрослые уже, в самостоятельном плавании... Но - представь себе - “план” я свой выполнил. Это мечта у меня всегда такая была: семья, потомство и все прочее. Ведь страшно вспомнить, в каком состоянии я был! Ну, получается, как бы испытывал силу свою мужскую. И ведь тогда нас не считали многодетными. Мы не боялись семьи, тем более не надо было... ну, как это объяснить по-мужски... ну, не было у нас принято руку протягивать государству.

Но вот слом у нас произошел, когда колхозы стали укрупнять. У нас девять колхозов было в сельсовете, так все ликвидировали, придумали совхоз. Вместо хлеба траву стали сеять, и в результате... поля запустили, магазин убрали, почту, клуб закрыли. Ну, пришлось нам уехать в город: ведь надо было еще и детей учить. Это потом я уже этот дом купил, где все собранное было где держать, а тогда еже в общежитии жили.

Потом у меня все вдруг опять заболело: почки стали отключатся и тому подобное. В общем, опять плохо. При смерти был. Вертолет вызвали с Архангельска, меня увезли, почку удалили, ухо, потом еще менингит был... Череп у меня не один раз долбили. Представляешь, что это такое?

Спрашивают врачи: чего это ты так расклеился? Я и рассказал им.

Служить мне пришлось на Урале, в специальной сверхсекретной зоне, где под руководством Игоря Васильевича Курчатова наши разрабатывали атомную бомбу. Даже Берию видел. Ну, я-то, конечно, в охране был, но ведь в ту пору никаких дозиметров никто не носил, даже у Курчатова его, наверное, не было. Вот радиации этой я и нахватался. По самые уши.

“Что же ты нам раньше не сказал?” - Спрашивают. “Я вам бы и не сказал. Я ведь подписку давал на тридцать лет”. Вот эти три десятка годов и хранил я обет молчания.

С первой женой у нас получился... психологический расстрой. Стали женщины в связи с вольностью в мире, в городе и вообще - в печати - слишком требовательны ко всем делам. К деньгам, ко всему... Я ж с людьми вращаюсь: ревность и все прочее. Я долго терпел, доростил всех до восемнадцати лет, чтоб было чисто уж на душе. Анна Васильевна ее звали. Умерла она недавно, царство ей небесное. У второй супруги, Нины Николаевны, с которой сейчас живем, тоже было двое детей - я их доращивал - вот и свою дочку сделали, Женечку. Ей теперь уж двадцать. Были бы еще дети, да жена... как это сказать... вытряхивает, что ли...

Радио Анна Первый Ольга Харитон Дима

Сидишь иногда на связи, а жена на кухне матюгами ругается. Мне по радио: “Почему мат в эфире?” По правилам в эфире матом нельзя. А я не виноват, что микрофон у меня такой чувствительный...

А началось у меня все со школы. Я любил физику, любил электричество. Поэтому и пошел учится по этому делу. Правда, электричества в нашей деревне не было. Начинал я с простых детекторов из свинца и серы. Когда первый приемник сделал - для всех это было большое диво. А еще увлекся приемом телевидения. Мотоцикл променял на телевизор: неисправный “Знамя-58”. Пробовал всякие антенны. Ну, местные власти подумали: чего-то там худо. Не шпион ли, что ли? Приезжали работники КГБ и те не понимали, что это такое. Правда, потом смекнули: что в нашей глубинке такого тайного? А ничего! И в покое оставили.

В районе мой телевизор был первый и смотрел его я от кинодвижка. Заливаю ведро бензина, весь вечер тарахтит - я его смотрю. Не всегда, правда, уверенный прием, но случалось и удовольствие получать.

Я приехал в город, в райпотребсоюз, и говорю: “Мне вот нужен телевизор.” Они удивились: “Что это такое?” Я: “Вот у меня есть “Знамя”, я смотрю, вот только новый хочу.” Одна тихонечко так говорит другой: “Вызывай скорую помощь...” А было это ведь уже в семидесятых годах. Я говорю: “Ну, на базе ведь есть в Коноше простенький “Рекорд”, вы привезите, а я у вас куплю его!” Двести рублей тогда стоил он. Нет: умалишенный - и все!

Жена ругается: “Деньги тратишь на что? Лучше бы ребятам купил что-нибудь!” А ведь вот мне в душе-то нужно было и это, кроме хлеба...

Уже тогда я пробовал делать передатчики. На батареях. А что такое аккумуляторы? Два слова сказал - и все, село у тебя... До той поры, как не переехал я в Каргополь, я этим делом не занимался. Жена опять: “Ну, куда тебе этот лом, в помойку?” А этот лом радует мою душу.

Радиолюбительство - штука серьезная. Вот, смотри, сколько у меня карточек подтверждения связи! С кем только я не имел связь: с Москвой, с Вологдой, с южными городами до Черного моря, с Уралом... Даже Дальневосточные станции у меня проходили! Только с заграницей у меня нелады: английского языка я не знаю. Вот меня вызывают из-за рубежа, а я ответить-то не могу...

Позывной мой: “Радио Анна Первый Ольга Харитон Дима”. Друзья у меня есть по радио. В Котласе, в Архангельске, в Петрозаводске, в Коряжме. Старики мы все. Но ежедневно собираемся в одиннадцать на “круглый стол”. Проблемы разные обсуждаем.

Когда война была в Чечне, мне один радиолюбитель с Украины передает: “Пожалуйста, Каргополь, задержитесь, радиограмма для вас!” А мне отродясь радиограмм не приходило. Из Чечни, здешние Каргопольские люди не могли связаться ни письмом, ни чем с родными. Передали в радиограмме, что, мол, адрес такой-то, сообщите: у нас все в порядке. Я сходил и передал. “Вы откуда знаете?” - спросили. “Да вот, радиограмму послали...”

У меня антенна типа “треугольник”. Сосед ночью, когда выпимши, рвет ее доской с матюгами. Не понимает он, думает, ток там проходит. Эх, ну, не объясню ему никак...

Собиратель разбитых корыт

Это и не собирательство. Это попутное, так сказать. Я работал киномехаником, а аппаратуру в ту пору возили еще на телеге. Не было никаких клубов, кино показывали в гумнах. Пока начнется фильм, у людей столько рассказов, столько всяких бывальщин, анекдотов... И все это вдруг захотелось мне остановить. Я почувствовал, что сегодня я все это слышу, а завтра оно уйдет. Эх, у меня не было магнитофона, да в ту пору их и не было вовсе... Я стал все записывать. У меня в кладовке записных книжек этих - целый мешок! Уже сорок лет я веду дневник.

У меня все со мной: то, что я видел, что слышал от стариков и старушек. Вот сейчас меня особенно интересовать стала крестьянская магия. То есть колдовство, заговоры, обряды. Дом русский меня интересует. Ведь самое главное у меня в собрании - избы. Не сами избы - у меня дак одна ведь она - а их фотографии. Шедевры простого крестьянского искусства. Фотографий изб у меня несколько тысяч.

Ведь в украшении дома была своя, глубокая символика. Я и свой дом по тем же традициям украсил. Спасибо Сагдееву Рашиду, художнику. Это он все расписал, как мне хотелось. Я выбрал самое традиционное. Основное тут: лев, стерегущий дом, дерево жизни со знаками - птица косач и ваза с цветами, символизирующая жизнь. Небо еще со звездами и солнце. Ну, и “полотенце” еще. Это все как бы модель Вселенной. Спрашиваешь, зачем все это? А так предки делали - и все тут.

Вот ношу я с собой всегда иконку Николы Угодника. Никогда ее не бросаю. Кто-то скажет: двоеверие. И то же украшение избы из язычества пришло. А я думаю, что наши святые были не против всего этого. Пусть он Мир Ликийских и там, в ихней стороне, может, и не так все устроено, но почитание Николая Чудотворца нисколько не мешает следованию традиции. Все ведь зависит от человека: как он видит жизнь и насколько любит прекрасное.

Снимаешь в деревне дом - бабки обычно: “Чтой-то он фотографирует развалюху-то? На кой она нужна?” Не понимают. Ведь думают, лучше и красивее новая квартира типа барака, которую ей колхоз построил.

У отца моего было пять братьев - и все они на войне погибли. Так вот из домов наших родственников я и начал все это собирать. Захотелось сохранить уходящую, забитую, умирающую крестьянскую жизнь. Все надо мною гогочут: куда тебе это говно? В мусорном ящике тут увидел недавно старый горшок. Я его из ящика беру - и понес. И вот женщины, которы идут: “Вот и у нас в Каргополе развелись эти... как их... бомжи!” Ведь то же самое разбитое корыто - оно тоже может о многом рассказать. Да, собственно, это не собирательство, я просто стал все это беречь. В нашей деревне Юлинской семьдесят четыре дома было, а сейчас - около десятка. А зимой вообще никто не живет. Мама моя последняя закончила там жизнь, одна жила там несколько лет, земля ей пухом. Появились еще любители воровать... Туристы всякие проплывают по Онеге на лодках - смыкают иконы из изб. А вот те, что у меня - так их супостаты просто бросали в крапиву по причине их ветхости.

Эх, если бы нас не вынудили уехать из деревни... Крестьянский уклад в людях не сломлен. Если он у меня в душу впитался, я его никому не отдам, все равно буду нести его, как Храм Божий. Ведь уклад деревенской жизни сложнее, чем в городе. Есть, конечно, и городские порядочные, но вот крестьянин, деревенщина - будет жить в городе легко и запросто, а городского привести в деревню... Ему будет ой, как сложно!

Вот вы напишите - кто-то будет косо смотреть. А кто-то будет и рад дак... Напроказили хоть много, но в душах кой чего осталось... Вот на то и моя надежа.

Новое, правда, собрание у меня появилось. В сарае выставку организовал всего, что выпили каргополы. Конечно, не по количеству, а по разнообразию. Водки одной только видов пятьсот! А уж вино, пиво - считать стыдно. Но что обидно: все, кто в музей приходят, бутылками восхищаются, а на те же прялки народные или керосиновые лампы внимания - ноль. Потому, наверное, что водка им ближе.

И обидно еще вот, за что. Деревни оставили, но, кто имел “закваску” крестьянскую, тот и в городе себя нашел, а ведь есть те, кто не впитал с кровью отца, с молоком матери любовь к родной земле”, они и трудиться не хотят, и дети их тоже никогда не будут тружениками. Многие стали злее, а многие и добрее. “Не было бы добрых - было бы много мертвых”, - так, вроде, говорили в старину. Для них, для добрых людей, я и живу...

...Книгу свою Аннину издать пока не удается. А вот другим его творением заинтересовались - и теперь на свете существует “Словарь каргопольского говора”, собранный Николаем Федоровичем и изданный местным музеем-заповедником. Едва выйдя из-под станка, словарь уже успел стать библиографической редкостью

Геннадий Михеев

Фото автора

Каргополь, Архангельская область