Разлом

Среди жителей Боровска ходит мистическая легенда о том, что город якобы расположился аккурат на гигантском тектоническом разломе и от этого на боровчан сваливаются всевозможные напасти. С научной точки зрения - абсолютно идиотская сказка. Но жизнь показывает, что над Боровском уже седьмой век витает... нет не проклятие, а удивительная благодать! Отчего?

Постижение Вселенной

Среди боровской интеллигенции ходит легенда: когда молодой Циолковский пришел к знаменитому и малопонятному современникам (как, впрочем, и нам, ныне живущим) философу Федорову, который тогда заведовал библиотекой московского Румянцевского музея, тот ему сказал: “Езжайте, молодой человек, в Боровск! Этот город напрямую связан с Космосом...”

И Константин Циолковский действительно поехал в Боровск, где он в течение нескольких лет учительствовал. Здесь он женился на дочери местного священника о. Евграфа Соколова Варваре, и в Боровске у них родились четверо детей. Жили они счастливо, но небогато, и по этой причине часто меняли квартиры, а потому, когда пять лет назад власти города вспомнили, что здесь (именно здесь!) родилась идея проникновения человечества во Вселенную, возникла заминка в выборе дома, из которого можно было бы сделать музей основоположника космонавтики.

Остановились на самом приличном здании, располагавшемся на живописной, тянущейся от старообрядческой Введенской церкви в сторону Пафнутьева монастыря, улице, которая получила название “ул. Циолковского”. Хотя Циолковские пробыли в нем меньше года, и вещей, помнящих великого мечтателя, не сохранилось вовсе, дом-музей получился замечательный. Нынешний зав. музеем Виталий Бубликов опроверг легенду о якобы “прямой связи с Космосом” Боровска. Николай Федоров действительно приметил Костю Циолковского, когда тот приехал из Рязани поступать в Московский университет и парень настолько ему пришелся по душе, что он хотел сделать его своим стипендиатом; но юноша проявил независимость характера и отказался. А в Боровск он попал совершенно случайно, по распределению. Между тем, и сам Федоров некоторое время преподавал в Боровске, но, что интересно, оставил он местное уездное училище “по состоянию расстроенного здоровья” и шел он отсюда до Москвы пешком, кланяясь по пути каждой речке и каждому ручейку. Ну, а что касается пресловутого разлома...

- ...Да, я, конечно, слышал, что якобы здесь у нас имеется какой-то “энергетический сгусток”, да и данные геологии говорят о том, что тектонический разлом существует. Недаром многие монастыри в округе были уничтожены, а наш - остался невредим, а в Великую Отечественную, хотя здесь были жестокие бои, город остался невредим. Хотя... слышал я от стариков, что город наш проклят... Именно поэтому здесь построено так много церквей - целых семнадцать - чтобы “отмолить” его. Говорят еще, что у нас очень многие спиваются, и это так - в Боровске немало бомжей и алкоголиков - но, я думаю, в любом провинциальном русском городе так же...

Сомнения не остается в одном: когда Циолковский приехал в Боровск, в его гениальной голове еще только бродили разрозненные мысли о каких-то там полетах, уезжал же он отсюда с полностью оформленной идеей межпланетных путешествий при помощи ракет. А знаете, на что были похожи проекты ракет “а ля Циолковский”? На колокольни боровских церквей! Трудно судить, что здесь являлось первичным - наблюдательность конструктора или смутные предчувствия древних строителей Боровска - но одинаковость облика современных ракет-носителей и здешней духовной архитектуры, как говорится, налицо.

Сотрудники музея сожалеют только вот, о чем. Среди посетителей-россиян неуклонно растет процент людей, которые совершенно не знают, кем был Циолковский. Иностранцы, бывающие в доме-музее, отличаются гораздо большим кругозором; один швед, например, уважительно отозвался о Константине Эдуардовиче как “о вселенском генераторе идей”. Иностранцам есть, чему удивляться в Боровске. Например они не могут понять, как можно колокольню Покровской церкви (в ней служил тесть Циолковского) переоборудовать под... водокачку? И главное - зачем!? Просто, заморские граждане мало знают наше государство и не догадываются, что в этом царстве с церквами творили такое, что их философиям даже и не снилось.

Когда пришел Наполеон

Гениальные озарения к Циолковскому пришли примерно сто лет назад (кстати, по стечению обстоятельств с Боровском были связаны жизни других великих ученых, совершивших революционные открытия: Пафнутию Чебышеву и Федору Иноземцеву). А два столетия назад в Боровске принял важное решение император Наполеон Бонапарт. Точнее, пришло это решение в деревеньке Городня, невдалеке от Боровска, но, тем не менее, доподлинно известно, что Наполеон в Боровске останавливался.

Сохранился дом, в котором он ночевал. Даже тот факт, что возле этого особняка установлен памятник Ильичу (да и адрес его - “ул. Ленина, 12” - не отличается оригинальностью), не лишает боровчан уверенности в том, что в нем жил великий француз. Сейчас в доме размещается милиция, которая, по всей видимости, не стремится афишировать факт пребывания исторической личности, а потому никаких памятных досок на сей счет здесь не установлено.

Прекрасно известно, какое именно решение принял Наполеон в Боровске: отказаться от продвижения на Юг, к Калуге, и как можно скорее драпать домой по разоренной его же войсками Старой Смоленской дороге. Но совершенно не ясно, за каким чертом Наполеон вообще пошел воевать в Россию. Историкам-то все здесь ясно - предпосылкой похода на Москву явился целый комплекс геополитических, экономических и прочих причин - но вот, что интересно: именно в Боровске император впервые задумался о своей авантюре по-настоящему (то, есть, в смысле: “Какого черта...”). Бонапарте, следуя истинно благородному стремлению покарать русского царя за нарушение Тильзитского договора, запрещавшего России допускать на свой рынок английские товары, да и к тому же дать темным славянам свет Просвещения, был этими же славянами повержен. Он познал все “прелести” партизанской войны, которыми наши военные ныне “наслаждаются” в Чечне. Наполеон говорил: “Если я добьюсь успеха в России, я буду владыкой мира...”, - но недолгое пребывание в Боровске подарило ему горькую мысль о том, успеха не будет. Мысль эта оформилась в знаменитой “наполеоновской” фразе: “От великого до смешного - один шаг”.

В отместку, при отступлении французов город и Пафнутьев монастырь были сожжены и разграблены.

Гнездо Раскола

Ну, а теперь обратимся к событиям более чем трехсотлетней давности. Боровский монастырь, основанный преподобным Пафнутием в 1444 году, считался очень богатым и “политически благонадежным”, а потому в него посылали “на отсидку” неугодных властям еретиков.

В частности, здесь дважды сидел духовный лидер раскольничества и великий русский писатель протопоп Аввакум Петров. Жуткие условия своего содержания он потом описал в знаменитом “Житии”. Про разные зверства своих тюремщиков Аввакум рассказал подробно, но из книги совершенно не ясно, где именно, точнее, в какой части монастыря он сидел. При советской власти ученые пришли к выводу, что “камера” - это небольшая комнатка под монастырской колокольней, украшенной замечательными изразцами работы Степана Полубеса. Там, в нижнем этаже колокольни, впоследствии устроили музей (кстати, очень хороший и на удивление толковый), в котором главными достопримечательностями явились т.н. “Авакумова темница”, а так же надгробия с могил боярыни Морозовой и княгини Урусовой, истории которых мы коснемся чуть ниже.

Десять лет назад сюда вернулись монахи, а вот музею приказано потесниться. И вот вопрос: если указанные выше исторические личности по всем законам Русской Православной Церкви являются еретиками, преступниками, то как же должны монахи поступить с памятью об этих раскольниках после того как монастырь полностью перейдет в их владение?

Интересно еще такая коллизия: директор музея Виктор Осипов и его ведущая сотрудница Алла Осипова (они - муж и жена) по вероисповеданию являются староверами, они прихожане того самого храма на улице Циолковского, принадлежащего Русской Православной Старообрядческой Церкви. Сам директор в дни нашего посещения Боровска был в отъезде, но мы встретились с его супругой, которая с гордостью заметила:

- Музей пока спасает то, что Виктор Иванович - человек изобретательный и обходительный. Только это спасает музей...

Все, конечно, знают суриковскую картину “Боярыня Морозова”, но мало кто догадывается, куда, собственно, эту суровую женщину прилюдно везут на простых санях. В Боровск. Конечно! За сочувствие идеям Аввакума (он к тому же был духовным отцом боярыни) Феодосию Морозову, княгиню Евдокию Урусову и их союзницу Марию Данилову подвергли жестоким пыткам. Сначала их содержали в темницах московского Чудова монастыря, но, после того как духовные сестры (Евдокия к тому же была родной сестрой Феодосии) отказались причаститься даров, освященных по служебникам новой печати, царь Алексей приказал отправить трех узниц в Боровск, где их заточили в острог. Через два года их тайно посетили близкие, и кто-то “стукнул наверх” (я говорю современным языком), после чего у сестер отобрали книги, иконы, одежду и лишили их пищи. Для узниц устроили глубокую земляную яму, а охране под страхом смерти запретили давать им еду и питье. Охранники были людьми верующими, считающими себя христианами и изредка помогали женщинам едой, точнее, оттягивали неминуемую смерть (за что их не единожды наказывали). Смерть на заставила ждать сестер и последней, в ночь с 1 на 2 ноября 1675 года умерла боярыня Морозова. Похоронили мучениц тайно, за стеной острога, тем не менее, место могилы не осталось незамеченным последователям древлего православия и к могилам таком приходили паломники. В 1905 году, после манифеста о свободе вероисповеданий, могилы были обустроены и поклонение стало открытым.

Алла Ивановна Осипова помнит, как на месте погребения сестер устраивались праздники; там росла громадная береза, которую старообрядцы почитали святой, а надгробия даже грызли зубами, считая их камень целебным. Но березу в советские времена срубили, а прямо на могилах построили шикарное здание райкома партии. Теперь там находится районный суд.

Результат ссылок раскольников и мучительных казней оказался таков: в XIX веке большинство жителей Боровска и его окрестностей были приверженцами старой веры, то есть, город стал раскольничьим центром.

Разумеется, “раскол” и “тектонический разлом” - совершенно разные явления, но... получается ведь, что деятелям Раскола здесь, в Боровске, тоже приходили озарения.

На старинном гербе Боровска изображено красное сердце - в знак того, что 1610 году при защите Пафнутьева монастыря от войск Сапеги и Лжедмитрия II здесь полегли 12 тысяч русских людей. Сердце на гербе не расколото и не разломано. Но внутри него изображен крестик, который о-о-о-о-чень почему-то напоминает перекрестье оптического прицела...

Наш дом - тюрма

...Больше всего меня поразили не грязь, не вонь, не грызуны, нагло гуляющие по коридорам, а... пластиковое «евроокно» в одной из камер на втором этаже. Получается, и здесь, на самом отъявленном дне общества кто-то научился жить не только достойно, но и с некоторым шиком. Жаль только, хозяев этой «еврокамеры» дома не оказалось: очень уж хотелось хотя бы на них посмотреть.

Вообще, складывалась следующая ситуация. Обитатели этого мрачного здания по адресу «ул. Берникова, 66» (вот уж, подгадали с номером!) почему-то упорно не хотели со мной общаться, я сказать по правде, даже осмелел и сам навязывался с вопросами, но люди почему-то меня сторонились и запирались в своих камерах. Например, я «вычислил» по окну, на котором сушились детские колготки, положение камеры, в которой должны томится дети, но люди накрепко заперлись изнутри (слышны были перешептывания) и не откликались на стук. Ступить в это нелицеприятное заведение я поначалу не решался потому что меня добрые люди напугали: «там, мол, всякая шушера живет, бандиты, цыгане и пропойцы» и никто не мог дать гарантии, что я оттуда выберусь невредимым. Скажу даже больше: в день когда я спланировал поход в бывшую тюрьму, я так и не собрался с духом, а потом полночи себя корил: «какой же ты профессионал...» И вот наутро...

Пока я стоял перед входом и вдыхал «ароматы общественного дна», думал: кто-то мне сказал, что Берников был героем отечественной войны; интересно, он знал, что через полвека с лишним после Победы русские люди будут так жить?

А наглость во мне возрастала вот, почему. В каждой паре глаз, что возникали ненадолго из темноты и тут же растворялись в пустоте, я видел страх. Уже потом мне сказали открытым текстом, откуда этот страх, но об этом ниже. После того как я вступил-таки в коридор и смог оглядеться, то увидел лишь окно в самом его конце и множество закрытых дверей по обе стороны. Двери были, вопреки ожиданиям, не железные, а деревянные, некоторые даже обиты дерматином; почти на все были привинчены номерки. Одна из дверей препротивно скрипнула, раскрылась, и навстречу мне вышла пожилая женщина с ведрами. Ее вид говорил о том, что она здесь, наверное, живет лет эдак пять, никак не меньше (больше, кажется, в эдакой жути прожить не мог бы сам граф Монте-Кристо):

- Скажите, пожалуйста...

- Ой?

- Вы не могли бы подсказать, с кем из старожилов можно было бы поговорить?

- Ай? - она глянула на меня как-то насквозь, не видя.

- Вот, вы здесь сколько живете?

- Ходють тут, ходють... А крышу чинить - нету... - Старуха сделала движение, из которого следовало, что и она собирается убежать.

Сзади мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Я вздрогнул, обернулся и увидел перед собой небритое лицо:

- С пятьдесят второго.

- Не понял...

- Я, товарищ дорогой, с пятьдесят второго года здесь живу. С рождения. Родился я тут, в этой тюрьме, понимаешь? - Его рука заметно дрожала, что говорило о желании индивидуума похмелится. - Эту дуру ты не слушай. Она тут лет десять, и все такая... Ты, товарищ, вот, что. Щас отведу тебя к старухе, которой восемьдесят четыре года и она все помнит, правда, Вань?

Из мрака показался т.н. Ваня. Он был еще более небрит и еще более нетрезв. Глаза обоих выражали не боязнь, но желание пообщаться, а, возможно, и выпить. Они повели меня к «той» бабке, по пути «зачиная» разговор про то, как «трубы горят» и вообще, международное положение не очень. Опять же, в Гондурасе беспорядки… Теперь я окончательно сориентировался в этой тюрьме. Она была двухэтажной и коридоры на каждом этаже расходились в три стороны. Тюрьму с трех сторон обрамляли одноэтажные флигели, по всей видимости, бывшие тюремные службы. В одном из таких флигелей старуха и жила. Решеток на окнах я так и не увидел, все, наверное, старательно выкорчевали и сдали в метеллолом. Я постучал. Дверь приоткрылась и из нее вылезло лицо женщины. Но не старухи, а лет сорока. Я изложил свою цель, она внимательно выслушала и коротко оборвала: «Нет». Дверь захлопнулось.

- Почему? - Почти прокричал я.

- Ага, мы «ля-ля», а нас отсюдова выпрут... - глухо донеслось оттуда, - да и мама уже старая, ничего не помнит. Заговаривается...

Мои провожатые, как верные Санчо-Пансы, готовы были, кажется, услужить во всем. Ну, коли сей, с позволения сказать, господин, думаю, здесь родился, наверное, он мне тоже может что-то рассказать... других вариантов не осталось. Сначала мы прошли на второй этаж, в Ванину камеру. Внутренность этого «кабинета» навевала ассоциации с фильмом «Сталкер» да и во внешности его хозяина было что-то трагичное, возможно, потому что он по большей частью молчал. В Красном углу камеры висели иконы, с потемневшими, наверное, от перегара, ликами. В другом углу стояла русская печь. Ваня среди объедков откопал на столе бутылку с чем-то мутным, плескающимся на дне, перелил это в стакан и протянул мне. Я едва сдержал спазмы в пищеводе и отказался. Выпил эту жидкость тот, первый.

Он представился: Виктор Васильевич Сучилкин. Рассказал он следующее (Ваня, точнее, как он просил называть, Иван Иваныч только поддакивал). Не знаю уж, всему ли верить, но других источников информации не оставалось. «Мы живем на букву «Т» - Виктор Васильевич частенько во время рассказа повторял эту фразу, подразумевая, что само здание в плане имеет форму этой буквы. Тюрьма эта очень старая, еще с екатерининских времен. Считалась она надежной, и говорят, история тюрьмы не знала ни одного побега. Людей сюда заселили давно, еще до войны, точнее в 1931 году. Был дом казенный, а с того года (и это не шутка!) он стал называться «Домом ударника». В городе Боровске на базе мануфактуры какого-то купца создавалась суконная фабрика «Красный Октябрь» и сюда пригнали много специалистов, которых негде было селить, потому что город сплошь состоял из частных домишек. Фабрика после войны строила жилье, и кто-то переселялся в него, но люди все приезжали и приезжали, а для размещения подходил только «Дом ударника». К тому же, Боровск находится за роковой чертой «101-й километр», что явилось главным фактором прибытия в сей прекрасный город лиц, так сказать, с сомнительной репутацией.

- ...А отец мой, Василий Петрович Сучилкин был военкомом, его посадили... А мать всю жизнь работала на «Красном Октябре», у нее медалей четыре штуки. И камера у нас была - 14 метров, как эта вот, а жили мы в ней впятером... а теперь моя камера - 20 метров, один я в ней, как перст. Апартаменты!

- Сколько же вообще живет в вашей тюрьме народу?

- Сейчас не поймешь. Все приезжают, уезжают, опять приезжают... откуда их черт понаволок? И осталось нас таких, кто всю жизнь здесь, бабка та, я, да Ванька, он с пятьдесят третьего тут, у него тоже родители были ударниками. Да, Вань? Не молчи, Ваня; он у нас - «афганец»!

- Да ну, болтать... - пробубнил Иван Иванович. Он отыскал у печи окурок и пытался его зажечь.

- Неужели не пытались отсюда уехать?

- Куда ехать-то? Куда ехать... У меня семья сейчас в Обнинске живет, две девочки и сын. Внучка есть. А сын стал колоться... наркоман. Приезжали бы, да тут видишь, воняет чем? Помойка. Удобства все во дворе...

- А вы сами не работаете? - (вот уж, глупый вопрос, видно же, что «бичи»!)

- Работаем... наверно, работаем. Плотничаем мы с Ваней...

- Ты вот, что, - будто очнулся Иван Иваныч, - пойдем, товарищ, я тебе одну камеру покажу, там один у нас помер.

Я смиренно пошел за Ваней, лихорадочно раздумывая: ежели помер, успели ли убрать труп?! По коридорам я шел с самыми худшими предчувствиями, цыганка с тазом, полным белья, которая нам встретилась на пути, глянула как-то нехорошо, но с явной заинтересованностью, тем не менее, я набрался сил спросить у «Санчо-Пансы»:

- А подвалы здесь есть? - (ведь должны же быть в тюрьме XVIII века какие-то совсем невообразимые застенки!)

- Были. Но утрачены.

Иван Иваныч ногой, резко, как заправский омоновец, пнул дверь в самом конце коридора и обратился ко мне значительно, как Вергилий к Данте: «Иди». Делать нечего - вошел... Глаза искали труп, но, слава Господу, такового не оказалось. Такая же, как и у Ивана камера с нехитрым скарбом бича, разбросанным по полу в беспорядке. Кругом властвовали тараканы. Больше минуты оставаться здесь у меня уже не было сил. Я даже не поинтересовался, что случилось с обитателем этой... мягко говоря, квартиры. Да и вообще с этой «сладкой парочкой» общаться что-то больше не хотелось. Когда они в очередной раз намекнули про «горящие трубы», я, решив поторговаться о плате за общение и вообще «промоушен», начал с суммы 50 рублей. Как ни удивительно, они обрадовались и этой бумажке - и тут же ускакали как зайчики в неизвестном направлении.

Во дворе я наткнулся на женщину, ну, скажем так, несколько не соответствующую окружающему пейзажу: у нее было интеллигентное лицо и добрые, лучащиеся глаза. Поняв, что церемонится в тюрьме не стоит (сама суть заведения обязывает), я завязал разговор, и, вопреки правилу, она не убежала, и даже согласилась рассказать о себе. Только с условием, чтобы я не обнародовал ее имени. Попросила, чтобы я называл ее «Ольгой».

Ольга рассказала, что эти двое мужиков стали со мной общаться потому что им давно на все наплевать и они за свои «квартиры» давно не платят. Но большинство семей, несмотря ни на что, квартплату вносят, хотя, в тюрьме многие живут без всякой регистрации. Сама Ольга здесь недавно, всего четыре месяца, до того она скиталась по стране, проживала в других городах, а сюда пристать вынудили обстоятельства. Приехала к сестре, которая обитает здесь уже шестнадцатый год. Обе они - беженки из Таджикистана, и, если Ольга уже пенсионерка, то сестра работает школьным учителем. А камера – бывший туалет. Хотелось бы лучшего, но...

- Вы видели этот город? Здесь же лет двадцать жилья не строили! И куда ехать-то, куда ехать?..

- Но вам не жутковато здесь жить?

- Вы имеете в виду кошмары? Или приведения? Нет...

- Вы когда-нибудь видели более ужасные условия жизни?

- Даже представить не могла. В Душанбе мы жили хорошо, у нас была большая квартира в центре. Но ведь мы знаем, что человеческого жилья здесь никому не дадут. Так и будем...

Рядом возникла другая женщина, более пожилая. Минут сорок назад она, испугавшись, ускакала от меня галопом, но теперь, видимо, осмелела:

- Вы не обижайтесь на людей-то. Они боятся, что расскажут что не так - и их выселят. Я-то сама москвичка, но я тут родилась (вон, в той камере), погостить я сюда приехала. Какой-никакой, а отчий дом. И знаете, как мне здесь хорошо! Вся молодость в этих стенах...

Вот, так... Люди, оказавшись на самом дне, боятся, что власти их опустят еще ниже. А может, у дна вовсе нет предела?

Вы, товарищи дорогие, не обижайтесь, но иногда хочется о-о-очень громко выругаться матом. Вместо резюме к данному рассказу. Да... наши русские люди - это... это о-го-го!..

…А мне в сущности еще повезло. Люди, которые меня запугали тем, что в «жилой» тюрьме обитают бандюги, оказались правы. Вернувшись домой, я рассказал про боровское «чудо» другану Илье Мордвинкину, тоже фотокору. Он напел про эдакую чернуху какому-то западному журналу, тот придал Илье пишущего – и они отправились в Боровск. Так в тюряге на них действительно наехал какой-то ублюдок, представившийся «смотрящим» и якобы отвечающим за «правильный» порядок на территории. Перед кем отвечающим? Да, хрен его знает… Факт, что Илюха с напарником вылетели из тюрьмы как черти из храма…

Благовест на Мокоши

Александр Бойко - человек бескомпромиссный. Возможно, его судьбу определила фамилия. Так получилось, что в жизни ему пришлось вступать в заранее проигрышную борьбу как с чиновниками, так и с многочисленными дураками, и, что самое интересное, он сам “сходил во власть”, посмотрел все это изнутри и... ушел оттуда. Кажется, в обычной жизни так не бывает, потому как власть - это “наркотик”, но будем так считать, что наш герой сумел “соскочить с властной иглы”.

В результате, местное начальство Александра Константиновича побаивается до сих пор, сторонится, а вот простые люди его уважают, любят; уже хотя бы за то, что вся его жизнь на виду и вся семья Бойко трудится на покладая рук, добывая свой насущный хлеб. Но лучше обо всем по порядку.

Александр Константинович вместе с женой и детьми делают из глины разнообразные игрушки, и наш герой с сыном Власом продают их на ярмарках, праздниках, а так же частенько выезжают в иные города и веси, так что, возможно, вы встречали этого колоритного бородатого мужика в старинной косоворотке, продающего необычные глиняные игрушки, да к тому же еще выдувающего из них залихватские мелодии - ведь глиняные творения мастера одновременно могут быть и музыкальными инструментами. Обыватели на эти чудеса из глины смотрят как на экзотику либо на причуду этого бородача, не догадываясь, что за всем этим стоят десятилетия исканий и мучительных раздумий.

Но вначале жизнь Бойко складывалась так, что вся эта “глухая” древность находилась как бы в стороне, казалось, это вторично, а первичной представлялась карьера. Хотя и в той жизни были свои прелести, ведь Александр Константинович был ученым и считался он одним из лучших в стране специалистов по масспектрометрии. Отец у него был военным и по стране, точнее, по ее дальним форпостам Александр попутешествовал вволю, а потому к перемене мест и образов жизни он привык с самого детства. После окончания института Бойко потянуло куда-то на природу, к “корням” (а у него были украинские корни, хоть и родился он на Дальнем Востоке), и попал он в заповедник “Аскания Нова”, специалистом по электронной микроскопии. Там он встретил скромную девушку Веру, такого же романтика, которая занималась изучением диких животных. Случился роман, закончившийся женитьбой, а вскоре их пригласили в Центральную Россию, в городок Боровск, в котором находился единственный на всю страну Институт физиологии и биохимии сельскохозяйственных животных. Поселились они не в городе, а в маленьком поселке ученых, прямо посреди соснового бора. Александр заведовал лабораторией изотопных исследований (изучал атомный состав веществ), а супруга все так же занималась животными, только теперь не дикими, а одомашненными. Атмосфера научного сообщества весьма влияла на жизнь этого маленького поселочка, к тому же здесь занимались исследованиями, не имеющими аналогов в мире. И все бы хорошо, но однажды нагрянула Перестройка.

И Бойко отправился “во власть”. Он стал народным депутатом областного совета. Был 90-й год, люди наши были сильно политизированы и свято верили в то, что от них (то есть, от нас) в этом мире зависит все. Прежде всего, Александр Константинович хотел улучшить экологию ставшего для него родным Боровска и все его карьерные продвижения имели одну цель: сделать нашу жизнь лучше и чище. Надо сказать, и до того, как в стране проснулась демократия, Бойко не чурался политики: еще с 70-х он на общественных началах был инспектором Общества охраны памятников истории и культуры. Напротив их ученого поселка, на другом берегу реки Протвы, в селе Красном стояла великолепная церковь Михаила Архангела, пребывающая, как и многие другие храмы, в очень печальном состоянии. Дачный участок семьи Бойко находился совсем рядом с этим шедевром архитектуры. И Александр Константинович развернул кампанию по ее спасению. Это теперь, в наши времена это считается нормальным, но тогда дело дошло до того, что Бойко приобрел в народе славу “диссидента”. Александр теперь со смехом вспоминает, как вокруг него “закрутилась” какие-то странные личности, и к нему зачастил местный начальник КГБ, а один раз то даже пытался Александра завербовать... Интересно, что тот “КГБшник” и теперь живет весьма успешно, он начальник охраны одной из частных фирм, не раз они встречались во властных коридорах сей ветеран спецслужб признался недавно, что Александру в те времена сильно повезло, так как КГБ уже готово было начать его преследование.

Депутатство Александра Константиновича очень скоро переросло в “чиновничество”: его назначили председателем комиссии по экологии, природным ресурсам и сохранению культурного наследия области. Потом он был сотрудником областного Комитета по водным ресурсам, ну, а заканчивал он свою карьеру во Всероссийском институте природного и культурного наследия. Но настал миг, когда Бойко отчетливо осознал, что все в его жизни складывается как-то не так.

И он бросил все. В одночасье. К тому времени наука в стране окончательна опустилась “на дно”, уникальный масспектрометр (таких было всего два на всю страну) морально устарел, годился он только в музей, да и вообще жизнь в институте едва теплилась. Кое-что, будучи депутатом, он все-таки сумел сделать, в частности, та самая церковь в Красном стала потихоньку восстанавливаться, к тому же под охрану было поставлено много природных и культурных объектов, но властью Александр Константинович был уже сыт, что называется, “по горло”. Он целиком углубился в занятие, о котором мечтал еще с детства.

Бойко помнил, как мама Ольга Петровна, простая женщина из Калужской глубинки, учила в детстве его (и еще трех его братьев) делать из теста обрядовые печенья - козюли. Для чего перед праздниками мама буквально заставляла сыновей лепить из липкого, пристающего к пальцам теста всяких зверушек, маленький Санька не понимал, но выполнялась эта работа с какой-то таинственной торжественностью. Настало время обо всем этом вспомнить.

Он и раньше интересовался верованиями древних славян, тем более что и сына своего он назвал Власом (по имени святого - покровителя домашних животных) не случайно. Но теперь Бойко всерьез взялся за изучение научной литературы по славянскому язычеству, и параллельно стал пробовать лепить из глины фигурки. По мере накопления знаний о материальной культуре древних Александр Константинович все больше и больше удивлялся... облику города Боровска. На стенах старинных церквей, в орнаментах наличников и даже на иконах он находил всевозможные знаки, которые наши предки использовали в магических целях во времена, когда Русь еще не приняла христианство. Взять хотя бы “крин”, знак “ростка жизни”, который древние иконописцы старались почти всегда вставить в свои творения. Или “коловрат”, символ живительного солнца, который потом известные злодеи рода человеческого выбрали своим символом, назвав его “свастикой”. В рисунках оконных наличников тоже можно найти много интересного: например, “меандр”, своеобразный зубец, символизирующий Землю. Или знак “хлябей небесных” - волнистая линия, обозначающая воду, льющуюся с неба и дарующую жизнь. Так же на многих деталях старой архитектуры можно найти “благовест” - крест, между сторонами которого вкраплены точки. Точки - это зерно, а знак как бы означает “благодать и достаток на все четыре стороны Света”. Или ромб с точкой посередине: это символ оплодотворенного зерном поля...

В общем, Александру открылся целый мир, некая “знаковая вселенная”, которая не просто создана нашими предками, но и окружает нас, современных и компьютизированных людей, по сей день. Важно только по-настоящему оглядеться вокруг, научиться понимать.

- Я понял, что потеря культуры начинается как раз с утраты “знаковой системы”, - размышляет Бойко, - Эти рисунки теперь вроде бы не имеют определенного смыслы, но раньше-то они значили очень много: это было и местоопределением, и обозначением рода, племени, связи человека с природой. Теперь я стараюсь отражать это в игрушках, которые мы делаем...

В сущности, Бойко интересовался этими непростыми вещами еще на студенческой скамье, тогда он в каникулы нанимался на археологические раскопки, а “знаковую систему”, которую он называет “стратиграфией” он собирает больше тридцати лет.

- “Стратиграфия” - это, в сущности, определение человека в пространстве между Небом и Землей, космография древних. Наши предки представляли Небо и Землю живыми существами, а это - главный принцип язычества, когда вся природа воспринимается живой, движущейся. Да и я считаю, что природа живая...

Игрушки в исполнении семьи Бойко могут так называться лишь условно, ведь на самом деле как игрушки их воспринимают только дети. Кстати, любая из глиняных фигурок обязательно свистит - а сам мастер научился выдувать из них самые разнообразные мелодии - это делается не только для того, что бы отгонять “злых духов”, в которые, в общем-то, сегодня мало кто верит, но и как дань традиции. Раньше дети этим свистом отпугивали от себя хищных животных.

Больше всего Александр Константинович любит лепить Мокошь - древнюю богиню, распоряжающуюся влагой, плодородием, женским домашним хозяйством, а так же жизнью и судьбами людей. На теле Мокоши обязательно начертан “благовест”, некоторые воспринимают его как символ христианства, не догадываясь, что на самом деле христиане заимствовали этот знак из более древних верований. На ее кокошнике символ солнца, а на поясе изображены “утиные лапки” (наши предки искренне считали, что солнце под землей с Запада на Восток, для того, чтобы оно утром взошло, переносят утки). Мокошь может быть “зимняя”, с поднятыми к небу руками, в которых он держит птиц (она призывает весну) и “весенняя”, с опущенными, охраняющими прорастающие злаки руками.

Другая любимая фигурка - “семья”, папа, мама и ребенок, сидящие на коне. На головах у людей нарисованы маленькие крестики, символы звезд и вообще всего небесного; на руках - красные полосы, “обереги”, призванные не пропускать болезни и прочие напасти. Из животных Бойко чаще всего лепит барана, быка и медведя. Этих животных принято изображать на иконах св. Власия. Кстати, мастер заметил, что у разных народов - от китайцев до индейцев и от африканцев до финнов животные эти изображаются приблизительно одинаковом стиле, сходна и знаковая система разных культур. Эту загадку ученые не разгадали по сей день.

Большие деревянные идолы в огороде у Бойко на фоне церкви Михаила Архангела смотрятся, мягко говоря, непривычно, но, по словам моего героя, ваял он их не для поклонения, а для “изучения и назидания”. Там есть Мокошь с поднятыми руками, Человеколось, символизирующий единение человека с животным миром, а так же “Хранитель огня”, который является символом добра. Часть участка отдана под посевы ржи, древнего обрядового злака, само название которого (именно от него произошло слово “рожать”) говорит об исключительном его значении. Бойко сам сажает, жнет и молотит ее, и зерна ржи, прорастая вновь и вновь, по идее, должны приобретать таинственные свойства. Из ржаной делаются всевозможные поделки, а “дожиночный сноп” призван охранять мир и благополучие семьи. Жители села и дачники по вполне понятным причинам считают, что огород Александра Константиновича - какое-то языческое капище, но на самом деле это - “парк наглядных пособий”. Бойко довольно долгое время работал с детьми, учил их делать глиняные игрушки, но не так давно от этого отказался и вот, почему:

- Я хотел их учить добру, красоте, мудрости, но... само общество, видимо, не заинтересовано в этом. В городе большая безработица, социальная напряженность, и, когда дети взрослеют, они оказываются один на один с враждебным миром. Через мой “кружок” прошли больше ста детей, и я точно знаю, что четверо парней спились... У меня есть проект: восстановить на Городище, в самом центре Боровска, славянскую церковь, чтобы там проводились праздники, развивались ремесла. Это и туристов привлечет, и экономику района оживит. Но власти это не интересно. Раньше, когда я был в “коридорах”, я воевал за это, а теперь я просто стараюсь убедить...

Сейчас Александр Константинович с семьей вынужден зарабатывать деньги. Кроме квартиры в хрущевке да садового участка, на котором даже нет дома - только сарай - он ничего не нажал. Да и воровать он как-то не научился. Дело в том, что тяжело болеет внучка Александра Константиновича, а лечение в наши дни стоит очень недешево. Сын Влас закончил художественное училище и калужский университет, но сейчас он так же, как отец, торгует игрушками. Дочь Татьяна тоже имеет художественное образование и тоже делает игрушки, так же как и супруга Вера Алексеевна:

- Я своему сыну сразу сказал: вот глина, и пусть у тебя нет муфельной печи; у тебя есть костер - слепи, обожги - и будет тебе хлеб. Так, на костре, на дачном участке и обжигаем. Я имею звание “народного мастера” и к тому же я член Союза художников России. Но на нас “наседает” налоговая инспекция: “где брали глину, краски?” В общем, требуют полного отчета. А глину-то мы как раз у себя на огороде и берем. Им трудно понять, что значит работать целый день и полночи, в этом году я со своими игрушками побывал уже в тридцати городах. Да, это наш хлеб, мы его зарабатываем честно. Но знаете... я считаю себя счастливым. У меня любящая и любимая жена, хорошие дети, работа, в которую можно “с головой”, все забыв, уйти. Чего еще человеку надо?..

Мы, кстати, сошлись в мысли о том, что человеку, особенно - творческому, надо еще кое-что. Чтобы просто не мешали. При этом условии настоящий мужик сам возьмет все, что ему нужно.

Палитра солдата

Недавно Юрию Александровичу Ландышеву подарили автомобиль “Ока”. Как ветерану войны и инвалиду. Подарок очень кстати, потому что три года назад старому солдату ампутировали стопу левой ноги - последствия тяжелого ранения, которое он получил в 45-м на улицах Будапешта. Юрий Александрович очень рад подарку, который ему самолично вручил губернатор, и вовсе не вспоминает, что президентский указ о награждении инвалидов ВОВ малолитражками вышел, кажется, лет семь назад (об этом я напомнил своему герою сам), и за годы волокиты - или не знаю, как это безобразие обозвать - государство сэкономило на “Оках” приличные деньги. Тем более что помогли многочисленные друзья: скинулись деньгами и материалами и построили у крыльца дома Ландышевых механический подъемник, чтобы Юрий Александрович мог спокойно, без посторонней помощи, выезжать на инвалидной коляске во двор и даже на улицу.

К тому же, Юрий Александрович из тех людей, что никогда не сидят без дела и в любой ситуации найдут себе занятие не только по необходимости, но и по душе. Только выйдя на пенсию Ландышев целиком отдался любимому делу, которое сначала из-за войны, а потом из-за трудовых будней приходилось откладывать на потом. Любимое дело, о котором мечталось с детства - это живопись и теперь Юрий Александрович - настоящий художник.

Его удивительный стиль и уникальная техника - тема отдельного разговора, но, мне кажется, прежде чем обратиться к деталям творчества, надо бы присмотреться к деталям жизни этого замечательного человека, и - несмотря на 80-летний возраст - настоящего русского мужика, основательного, простого и к тому же великодушного.

На войну он ушел в 16 октября 41-го восемнадцатилетним пацаном. В народе ходили панические слухи якобы о том, что Москву могут оставить, и вот они, мальчики, студенты техникума, в количестве пятидесяти человек пришли в военкомат. А 5 ноября они уже были под Москвой, на Волоколамском шоссе и им, необстрелянным пацанам, было сказано: “Возьмете вот тот хуторок на краю леса - все получите Героя Советского Союза”. А хуторок тот оказался не простым: в каждом доме был замаскирован фашистский танк:

- ...Ну, взять - мы его не взяли, наш батальон расстреляли, и осталось нас живых и не раненых всего семеро. Я - в том числе. Такое было наше боевое крещение. Ну, а потом - были, конечно, ранения: два из них - тяжелые, и еще одна контузия...

Потом были Воронежский фронт, II Украинский фронт, Курская дуга, форсирование Днепра... в общем, заканчивал войну старший сержант Ландышев в Европе, имея много медалей, ранений, и, что самое главное, живой. А вот лучшие друзья (особенно, самый близкие, Ваня Гусев, погибший в небе над Ленинградом и Сережа Кудряшов, легший под Сталинградом) света Победы не увидели. В мастерской Юрия Александровича на видном месте висит автопортрет: он, бравый воин-десантник, при всех регалиях, со щегольскими юношескими усиками... И есть еще один портрет, на котором изображена его первая супруга, Вера Петровна, тоже в форме старшего сержанта и с наградами. История их знакомства и женитьбы были вовсе удивительными.

Вера Петровна тогда тоже была совсем молода, а познакомились они еще в 43-м заочно. По переписке, через Сестру Ландышева. Служба у нее была нелегкой: она была танкистом, самым настоящим, и в танковом подразделении она провоевала два года. А переписывались они долгих три года, и за этот срок узнали друг друга досконально. А вот увиделись впервые они только в 46-м, так как демобилизовался Юрий Александрович через полтора года после Победы.

Очень скоро, в 48-м и в 49-м, у них родились сын и дочь. Они жили в Егорьевске, где Ландышев работал на заводе, потом строили завод на Алтае, потом трудились на Донбассе, ну а с 63-го года они поселились в Боровске, старинном городке, в котором Юрий Александрович долгое время работал директором “Сельхозтехники”. А потом, после ухода на пенсию, он еще долго преподавал в учебно-производственном комбинате.

Жили они в согласии много лет, но Веру Петровну все чаще стало подводить давление (тоже последствия войны) и в 89-м ее не стало. И остался старый солдат в одиночестве, потому как дети давно разъехались и жили со своими семьями отдельно. Юрию Александровичу все чаще и чаще стали вспоминаться военные годы. Так распорядилась судьба, что участвовал почти во всех главных военных операциях той поры. Иногда его спрашивают: “А не было ли страшно 18-летнему пацану там, на фронте?” Да, в общем-то, и я спросил о том же, на что бывший десантник и разведчик с достоинством ответил:

- На войне мне было страшно каждый день. Но мы шли свою Родину, своих отцов, матерей защищать. Понимаете, я на СВОЕЙ земле был. Даже сейчас, если что, пусть только автомат дадут - я на коленках поползу. Ведь это - Россия...

- Ну, а самое страшное - что было?

- Курская дуга. Там было настоящее месиво. Когда на Днепр форсировали. И еще Корсунь-Шевченковская операция, там мы окружили семнадцать немецких дивизий, одних пленных было только сто тридцать тысяч. И вот они, для того, чтобы прорваться, напились пьяными, “в дым” - и шли прямиком на нас... И в Венгрии жутко было, когда мы семь раз брали городок Секешоехервар, и в Будапеште когда были уличные бои - там меня в ногу и ранило “прыгающей” миной...

...Смотрю на автопортрет работы Ландышева. Красивый чернявый парень, прямо как из кино “В бой идут одни старики”, наверное, от девчонок отбоя не было...

- Судя по вашему автопортрету, девушкам вы нравились...

- Да нравиться некогда особенно было. Только, когда по госпиталям, а так нас, десантников, бросали то туда - то сюда. Мы были в десантно-штурмовой группе, а последние полтора года я вообще в полковой разведке, кто знает - тот поймет...

- А с вашими тогдашними однополчанами общаетесь?

- Да куда там... Вот, сейчас на весь район, дай Бог, тридцать ветеранов наберется. А настоящих фронтовиков, пожалуй, только один человек остался, бывший директор совхоза; он под Ленинградом воевал. Да что там - сегодня! Было сорокалетие Курской битвы, и нас собрали в ДК, человек тридцать. Я встал за столом и говорю: “Будьте добры, откликнитесь, кто есть из двадцать первой гвардейской армии и из седьмой гвардейской воздушно-десантной дивизии!” Но, к сожалению, никого. А в прошлом году я был в санатории, и там была медсестра, Валентина ее зовут, и, когда стали разговаривать, то я сразу понял, что фронтовичка... она раненых с поля боя выносила.

...Через некоторое время после смерти первой супруга Юрий Александрович сошелся с другой пожилой женщиной, Валентиной Иннокентьевной, тоже вдовой. До пенсии она работала директоров Молочного завода и по служебным делам они встречались часто. Оба они, хоть и были руководителями, ни дворцов, ни прочих роскошеств себе не нажили (не в пример нынешним начальникам), да в общем-то они счастливы тем, что живут в этом небольшом, но самолично построенном Ландышевым домике на городской окраине. Юрий Александрович вспоминает, что по своим возможностям он вполне мог взять себе шикарный коттедж, но в то время, когда он директорствовал, на его предприятии несколько семей остро нуждались в жилье и коттедж, который предназначался ему, он отдал другим людям.

Зато теперь его маленький домик превращен в мастерскую. Только теперь, после того как ушел на пенсию, Юрий Александрович всецело смог отдать себя творчеству. Он всегда, даже во времена, когда многое было запрещено, помнил своего деда, Юлиана Станиславовича Роговского. Тот был польским дворянином, и, когда в Польше поднялось восстание против русского царя, он примкнул к повстанцам, за что был сослан Пензенскую губернию. Несмотря на то, что в русской глубинке деду пришлось трудиться на суконной фабрике, он старался придерживаться быта европейских дворян; Юлиан Станиславович много читал, учил детей рисунку, играл почти на всех музыкальных инструментах, и в его доме имелся даже рояль. Дожил он до советских времен (умер в 24-м) и успел дать хорошее домашнее образование всем своим детям, в том числе и матери Юрия Александровича, Нине Юлиановне.

Мама прекрасно играла на рояле, рисовала замечательные акварели, и глядя на ее работы, стал потихоньку приобщаться к искусству и сам Юра. Маслом он выучился писать, когда ему еще не исполнилось и десяти лет. Он мечтал стать художником, но надо было как-то выживать, потому как потомков польских “бунтарей” не слишком жаловало и советское государство. Хотя Юрию пришлось сызмальства работать, тем не менее, он успел поучиться в художественной студии.

А потом наступила война. После нее, проклятой, - опять работа, на многие десятилетия, и вспоминал Юрий Александрович о кистях, краске и палитре лишь на короткие дни отпуска.

- Сейчас, конечно, по причине здоровья, я не могу на природу уходить, но раньше я любил помногу бродить, “читать” природу, и теперь, скажу по правде, могу все рисовать по памяти...

В основном он пишет пейзажи. И чем проще сюжет (например, неприметный ручеек, кустик в поле, сельская дорога), тем, по его мнению, труднее его писать. Дело в том, что наша, русская природа хоть и неброская на вид, однако, очень трудно научиться понимать ее потаенную эстетику. Несмотря на то, что холсты и краски неуклонно дорожают и теперь их стоимость взлетела до непомерных высот, художник Ландышев до сих пор не отказался, да и не собирается отказываться от самим им придуманной уникальной техники, дающей картине возможность жить не меньше нескольких сотен лет.

Своих секретов мастер не скрывает. Для начала надо найти хороший картон, выпрямить его, выдержать, старательно отпрессовать. Потом на картон накладывается холст и делается проклейка при посредстве натурального казеинового клея. Потом все старательно высушивается и опять прессуется и выдерживается, после чего вещь дважды грунтуется и покрывается льняным маслом. Писать красками по этому “холсту” - истинное удовольствие, но и пишет Ландышев по-особенному, в четыре “прописи”. Картина как бы прорисовывается четыре раза и каждая новая “пропись” - это более тщательная проработка деталей.

Сам Юрий Александрович такую технику письма называет “полулессировкой” и в душе он завидует художнику Шилову, который гениально владеет техникой лессировки, в результате чего так не любимый многими, зато обожаемый Ландышевым живописец достигает эффекта абсолютной достоверности:

- Вот, я думаю, многие художники и картины весьма скоро забудут, а Шилов - останется. Потому что он - Ван Дейк нашего времени, Смотришь у него на портрет - видишь не образ, а человека. Жаль, у меня так не выходит...

Живопись помогает Ландышевым выживать. Даже инвалидам войны не все лекарства даются бесплатно, а потому Юрий Александрович частенько продает свои работы - только лишь для того, чтобы себе или жене приобрести какой-нибудь дорогостоящий медикамент, имеющийся в продаже только в коммерческих аптеках.

Но большую часть картин Ландышев дарит друзьям и знакомым. Потому что пишет их в большей степени для удовольствия. Ведь “жить” и “писать” для него теперь - синонимы. Об одном только теперь молится старый солдат: чтобы зрение, которое в последнее время стало подводить, позволило поработать хотя бы еще несколько годков.

В свое время Юрий Александрович пытался приобщить к живописи своих детей. Дочери это не понравилось решительно и сразу, а вот сын довольно долго ходил с отцом на этюды. Кончилось все тем, что Александр (сын) увлекся художеством в несколько иной форме: он стал кузнецом. Причем не просто кузнецом, который стучит по железякам, а “мастером художественной ковки”. Работает он помногу и с увлечением и всякие решетки, карнизы и прочие железные витиеватости работы сына очень нравятся отцу.

А вот внуки по живописной части не пошли. Одна внучка - так вообще поселилась в Германии и недавно там родила первого “ландышевского” правнука. Присылает фотографии и пишет, что живут там люди неплохо, по крайней мере лучше, чем у нас. Конечно, Юрию Александровичу немного за это обидно, ведь многие его друзья навечно оставались на ТОЙ войне вовсе не для того, чтобы победители жили хуже побежденных. Но в принципе, считает он, если бы у нас научились выполнять законы так же, как, например, в той же Германии, да еще и пили бы поменьше, жили бы мы так же достойно. Дело всего-то за малым...

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Калужская обл.