Новоржев

Полупустая Ржева

Новоржев внешне совсем не похож на город. Так – небольшое село, зажатое между двумя превращающимися в болото озерами. Здесь даже канализации нет, а новоржевцы (коих уже меньше 4 тысяч) скудные свои дома отапливают дровами. Тем не менее Новоржев – город великий, гордящийся своей историей культурой.

Недавно некий питерский скульптор подарил Новоржеву памятник, - не кому-нибудь, а самой императрице Екатерине Великой. Просто привез и поставил напротив бывшего райкома партии. Наконец у Новоржева появилась достопримечательность. Еще одна “отметина” – памятник “монаху-схимнику” в пригородной деревне Заход. Поставлен он, понятное дело, неким художником из Питера. Рядом красуются часовня в честь безвременно ушедших питерских художников и скромный домик строителя памятника и часовни о четырех этажах. Окружают “халупу” реальные избы крестьян – полуразвалившиеся и убогие. Привычный русский контраст…

Новоржевский район полюбил бомонд из северной столицы; строят многоэтажные “халупы” на берегах озер (предварительно скупив прибрежные земли), устраивают “охотничьи угодья”, насаждаются природой и прочими радостям и жизни. А район между тем нищает. Целыми пачками закрываются сельские школы, разваливаются колхозы… А в городе из целого букета работавших при советской власти предприятий осталось одно единственное: льнозавод. Мужики подались на заработки в столичные города… Такие вот реалии. Город когда-то назывался Ржевой. Из-за того, что город Ржева находилась на границе Руси, всевозможного пошиба захватчики разоряли и разружали его неоднократно. Всякий раз город возрождался как птица Феникс, проявляя чудеса жизнестойкости, однако к нему прилипло странное имя: “Пустая Ржева”.

Императрица Екатерина Пустую Ржеву снова переименовала, как бы пытаясь выправить “дурную карму” имени. Больше двух столетий исправлять удавалось. Теперь предел прочности преодолен: город вновь становится пустым, в прямом смысле этого слова. По крайней мере он уже опустел наполовину, даже без войны. Уже не до шуток: сегодняшний вид города сильно напоминает военное…

Обидно “подсуропил” в свое Новоржеву поэт Пушкин, сочинивший следующую виршу:

“Есть в России город Луга

Петербургского округа;

Хуже не было б сего

Городишки на примете,

Если б не было на свете

Новоржева моего…”

Далеко не все считают, что это оскорбление. Есть краеведы, утверждающие, что слова “мой Новоржев” - явное выражение нежной любви. Один из оптимистов – Михаил Николаевич Бойков. Он был основателем городского краеведческого музея. Зловещий знак нового времени – гибель музея. Бойков уже давно не работает в музее (возраст, да и здоровье не позволяют), а его преемники совершили глупость: обложили трубу старой печи досками. Тогда существовало центральное отопление, и печь оставалась не у дел. Кочегарку от бедности закрыли, и музею (как и прочим учреждениям и квартирам) пришлось расконсервировать старые печи. Музейная печь хорошая, крепкая. Но с трубы забыли снять доски. И они загорелись… пламя перекинулось на экспонаты, и сгорело все, даже фонды…

Бойков переживает, конечно, но умеет по фронтовой привычке прятать эмоции. Что же, ему довелось видеть много горестей: Бойков знал Новоржев, превращенный врагами в пустыню. Вместе с другими новоржевцами он поднял родной город из пепла. Авось, и теперь удастся поднять… Жизнь Михаила Николаевича – отражение исторических перипетий любимого города. Однако, прежде чем рассказать о судьбе Михаила Николаевича, хотелось бы договорить об отношениях Пушкина с Новоржевом.

Направляясь в Михайловское по самой короткой, находившейся всегда в исправном состоянии дороге Пушкин неоднократно бывал в Новоржеве; здесь была конечная станция, поскольку почтовая гоньба на Святые Горы появилась позднее. И если из Михайловского не высылали лошадей, нужно было отдельно их нанимать. Единственным местом в городе, где можно было согреться, отдохнуть, перекусить, являлась гостиница, находившаяся рядом с почтовой станцией. Местных газет не было, а столичные газеты и журналы выписывали очень немногие, а потому появление в городе скандально известного поэта всякий раз вызывало сенсацию. В вестибюле гостиницы скапливались толпы обывателей, желающих лишь взглянуть на опального стихотворца. Впрочем Пушкин быстро научился отваживать любопытствующих, и о нем в итоге сложилась репутация “опаснейшего чудака”, в котором лучше зверя не будить.

Новоржев был грязен и убог по одной довольно анекдотичной причине. Пусторжевский уезд был огромен, но уездная Пустая Ржева находилась на его краю. И Екатерина II указала перенести город поближе к центру уезда, для удобства управления. Два помещика, Ланской и Татищев, затеяли соревнование – на чьей земле будет стоять город. Они приступили к строительству храмов: кто быстрее возведет, там и будет заложен город. У Ланского не заладилось – своды церкви обрушились (поспешишь, как говорится, народ насмешишь), а Татищев таки построил. И Новоржев поднялся на перешейке между озерами Оршей и Болоховским. Озера по весне разливались и затапливали город, превращая его в сплошное грязное месиво. Ну, как Пушкину не поиронизировать по поводу его “плохости”? Про тогдашний Новоржев писали: “По неудобности местоположения, болотистому грунту и совершенному неимению главной городовой потребности - скотного выгона - город весьма малую имеет промышленность и не подает никаких надежд к своему благоустройству”. Только после постройки в 30-х годах прошлого века Судовицкого канала воду из озер удалось отвести. Правда, при этом началось их заболачивание… Бывшие земли помещика Ланского расположены не в пример удобнее – на гористой местности. Там, по берегам озера Посадниковского, теперь “охотничьи угодья” (читай, имения) богатых людей. Что же… судьба сама разыграла таковой жребий...

…17 июня 1941 года у Михаила Бойкова был выпускной вечер; он закончил Новоржевскую школу. Жил-то Миша в пригородной деревне Большая Слобода, но там только начальная школа, а потому он доучивался в городе. 22 июня началась война, а 15 июля немцы уже подступили к Новоржеву. Первым из друзей Бойкова погиб Вася Дмитриев. Его как комсомольца-активиста взяли в истребительный отряд, защищать город. Но что сделает отряд из 30 человек против дивизии СС? Итак, немцы заняли город уже на третьей неделе войны и установили свои порядки: распустили колхозы, создали жандармерию и муниципалитет. Многие пошли к ним в услужение, в том числе и учителя. В частности учитель химии стал бургомистром. Миша, как и многие из его ровесников, сидел в деревне и по приказу немцев “занимался крестьянским трудом”.

Ближе к осени в городе появилось комсомольское подполье, руководила которым учительница начальных классов Зоя Брелауск. Очень скоро членом тайной комсомольской организации стал Бойков. Его первым заданием было прослушивание сводок Информбюро по радио и рассказ об услышанном населению. Потом комсомольцы помогали пристраивать в деревнях беглых советских военнопленных и переправлять их в партизанские отряды. После того как в родной Слободе Миша Бойков сжег волостное управление (он по заданию подполья уничтожил списки людей, которых немцы хотели отправить на рабские работы в Германии), он ушел в партизанский отряд. Оружие у него было свое, сам раздобыл…

Командир отряда Прокопенко сразу отметил сметливость вчерашнего школьника и назначил его пулеметчиком. Ночевал отряд в деревнях, а днем совершали диверсии. В марте 43-го немцы организовали широкомасштабную карательную экспедицию против партизан, сняв с фронта боевые части. Были задействованы танки и авиация – так их допекли наши народные мстители… Через две недели партизанский отряд был окружен в районе озера Алё, в болоте. Начались жуткие бомбежки. Командир отдал приказ: выбираться из “котла” малыми группами. Миша Бойков с группой, в которой было 12 партизан, спасся: они ночью смогли перескочить через напряженную трассу, по которой двигались германские войска, и вскоре парни “растворились” в лесах. Позже Бойков узнал, что спастись смогли лишь несколько десятков парней…

Он пришел в родную деревню. Но местный староста оказался подлецом и “сдал” его немцам. Бойкова отвели в Новоржев и бросили в тюрьму. Там, среди таких же вчерашних школьников, Миша ждал расстрела… За городом в карьере, партизан и подпольщиков расстреливали ежедневно. В том числе фашисты расстреляли комсомольского вожака Зою Брелауск… Спас Мишу отец. Он знал, что бургомистр (бывший учитель) – страшный пьяница. Отец (сам участник двух войн – Первой Мировой и Гражданской) раздобыл три бутылки самогона, взял двух гусей и пошел в город. Бургомистр на сделку пошел (даже у немцев процветала коррупция!), и вскоре Михаил обрел свободу.

Но очень скоро он снова ушел в партизаны – теперь уже в бригаду Германа. Опять был пулеметчиком и участвовал во многих операциях. Немцы вовсе озверели, стали применять “тактику выжженной земли”: сжигали деревни, жителей которых подозревали в связях с партизанами. Часто деревни уничтожались вместе с населением… Можно сказать, после войны во всем Новоржевском районе не осталось ни одной деревни, сожжены были все. Но волну народного гнева уже было не остановить.

Когда Псковщина была освобождена, Михаил Бойков сразу попал в действующую армию. Воевал на Карельском перешейке, участвовал в освобождении Нарвы, Резекне. И под Ригой в октябре 44-го был тяжело ранен: осколком ему перебило ногу. Ее ампутировали. Михаил Николаевич жалеет не о ноге: он до сих пор переживает, что до Риги не дошел всего нескольких километров… Вернулся он в Новоржев уже после Победы, очень трудно заживали раны. И увидел на месте города мертвенную пустыню. Немцы сожгли и взорвали все, остатки только одного дома мрачно довлели над бывшим Новоржевом. Город снова стал “Пустой Ржевой”.

Люди жили в землянках, не было коров лошадей, не хватало продовольствия… Однако новоржевцы все равно были счастливы – потому что они были Победителями. Жаль, что больше половины ровесников Бойкова до Победы не дожили… Женился Бойков в 46-м, на фронтовичке Зинаиде. В том же году у них родился сын. Зинаида умерла молодой, и Михаил Николаевич в 67-м женился вторично; он взял женщину с двумя детьми, учительницу начальных классов Анну. В 81-м у них родилась дочь. Получается, разница в возрасте между старшим и младшим ребенком Бойкова – 35 лет.

После войны Бойков учился в институте, получил филологическое образование. И до пенсии он преподавал в Новоржевской школе русский язык и литературу. Уже будучи пенсионером, он создал музей. Тот самый, который сгорел… Жалко Бойкову смотреть на город, который на его глазах и при его участии поднялся из пепла, а теперь бездарно разрушается. На остатках производственных цехов частные пилорамы допиливают остатки районного леса…

Но не все так печально. Мне посчастливилось познакомиться с удивительной женщиной, которая делом доказывает, что при желании еще можно спастись. Татьяна Геннадьевна Николаева – коренная жительница Новоржева. Ей тоже больно смотреть на все, что сейчас происходит в городе. С 81-го года она на льнозаводе и, можно сказать, завод для нее – жизнь. Вначале и в личной жизни Татьяны Геннадьевны все было хорошо: двое детей, любящий и любимый муж… Но началась перестройка, которая по-настоящему испытала людей. Муж шофером работал, а в Новоржеве половина мужиков “баранку крутили”, ведь организаций было много. И, когда организации стали одна за другой закрываться, мужики “покачнулись”… То есть стали спиваться от безработицы и безнадеги. В том числе запил и муж.

Теперь, кстати, муж за ум взялся: уехал в Питер и там устроился на работу. Татьяна Геннадьевна искренне за него рада. Хотя его уже не вернешь… Удар “экономического молота” пришелся и на льнозавод. Лен в лучшие времена выращивали в колхозах, и, когда советская система скончалась, колхозы ото льна отказались. Это означало, что сырья на заводе не осталось… И завод стал арендовать земли и сеять лен сам. Считай, все работники завода лето проводили в полях. Приходил в льнообрабатывающую отрасль инвестор. Новоржевцы не стали ему сдаваться “на корню”, и правильно сделали: из пяти льнозаводов, которые “отдались”, в живых остался лишь один. Татьяна Геннадьевна будто чувствовала, что в трудные годы надо надеяться и опираться только на свои силы.

Впоследствии купили трактора, создали свою бригаду льноводов. Теперь эта бригада помогает выращивать лен колхозам (тем, которые сохранились – большинство-то нарушились давно…). Лен стал выгоден, льноволокно востребовано, сейчас мода на натуральную продукцию. Но за лихие года кроме льнозавода не осталось в Новоржеве ни одного предприятия. Молокозавод – и тот закрылся… Вообще судьба определили Татьяне Геннадьевне странную жизненную позицию. Она всегда мечтала жить в большом городе, она обожает Петербург. Но так и осталась жить в маленьком Новоржеве. А вот муж любит деревенскую жизнь, именно по его настоянию Николаевы не уехали в большой город… А теперь муж живет и работает в Питере. Татьяна Геннадьевна много таких людей знает, у которых душа к деревне или к маленькому городу лежит, но они вынуждены зарабатывать деньги в мегаполисах.

- …Мы считали, что живем в городе, а теперь вот получается, что в глухой деревне. Ну, ладно, мы! Я депутат районного собрания, и занимаюсь делами района. Есть у нас такая деревня Жадрицы: там колхоз самый крепкий в районе, и зарплаты по местным меркам приличные – до 9 тысяч. Но случилась беда: по решению высоких властей в Жадрицах закрыли школу. И мы, депутаты, не смогли ее отстоять. И побежал из Жадриц народ, потому что будущего без школы не увидел… Но куда бежать-то? Я наблюдаю, что творится сейчас в Питере, в Москве. И скажу: города не резиновые. А то, что за деньгами погоня… Да, мы гордимся, когда наши дети приезжают погостить на Родину на дорогих иномарках. Однако какая-то растерянность у детей в глазах-то. Им стыдно, что из их родного города соки выжаты: человеческие, материальные ресурсы... Может, у кого-то душа заболит, и он вернется домой со своим капиталом. И вложит его в подъем родного кусочка земли. За последние годы я устала ныть, жаловаться. Завод работает, люди получают зарплату (конечно, она смешна по сравнению с заработком в больших городах, но…) – надо ли большего?

…Я и сам не знаю, надо ли. Русская провинция переживает жестокий период своей истории. Радует в такой ситуации только одно: “Пустая Ржева” много раз переживала разорение, и все равно восставала. Может, и на сей раз пронесет?

Старовер

В 2003 году Михалкинская школа отмечала свое столетие. Здание, построенное на средства крестьян-староверов, отремонтировали сами учителя, причем все материалы они купили на свои деньги. Праздновали широко, радостно, и никто не подозревал, что скоро грядет катастрофа…

Районные власти для решающего удара выбрали удачный момент. В июле все Михалкино трудилось на сенокосе. Едва по окрестным лугам пронесся слух о том, что комиссия прибыла закрывать школу, все – на лошадях, на тракторах, пешком, с вилами, косами, граблями – примчались к школе. Но было поздно… Акт о закрытии был подписан.

Сто с лишним лет дети учились в своей школе, а теперь (согласно акту) школьное здание оказалось “пожароопасным” и “непригодным”. Чиновники вальяжно заявляли: “У вас нет пожарной сигнализации. А пятьдесят тысяч на установку вы все равно не найдете…” Председатель колхоза “Свобода” Галина Степанова тут же созвонилась с пожарными в райцентре и те сказали, что хоть сегодня поставят сигнализацию за десять тысяч. Но и это не помогло, ибо начальство уже поставило подписи под документами. Оправдывались: такое распоряжение поступило сверху. В общем, на школу был повешен замок, и дверь опечатали… А через некоторое время школьное здание… выставили на продажу. Оказалось, таким жестоким образом чиновники решили залатать дыры в районном бюджете! Все попытки Андрея доказать, что, поскольку школа была построена на средства михалкинских староверов, она и должна принадлежать общине, не возымели действия. Чтобы судиться, нужны большие деньги, а где их взять?

К осени деревня Михалкино опустела. Молодые семьи (в первую очередь учительские)уехали кто куда, и остались в Михалкине лишь старики. Из молодежи только разве Андрей Васильев. И теперь Андрею уже никто не помогает в строительстве часовни, ибо все члены старообрядческой общины поморского согласия – старики.

Когда-то в Михалкине жило 900 человек. Нынешнее население деревни – 55 душ. Приблизительно половина – прихожане. Но членов общины всего-то девять человек. Жизнь в Михалкине пошатнулась, и надежд на то, что она наладится, немного. Иногда отчаяние нападает даже на Андрея. На людях дурное настроение он не кажет, ведь уныние – страшный грех, но все же, все же… До сих пор про михалкинцев в народе говорят, что нет людей трудолюбивее и богаче. Ведь староверы традиционно молились и работали, а табак с водкой не принимают до сих пор. На всю Псковщину славятся михалкинские огурцы, которые на здешних добротных землях растут как на дрожжах. Но мало кто догадывается, что рук, умеющих взрастить эдакую вкусноту, теперь раз, два – и обчелся.

Михалкино в истории Великого раскола сыграло когда-то значительную роль. Уже только поэтому Андрей твердо решил не оставлять родную деревню. Друзья, ровесники, перебравшиеся в города (конечно не все там себя нашли, но никто не жалеет о своем выборе) считают его “чудаком”. А вот Васильев искренне не понимает: как эти люди, воспитавшиеся в среде староверов, могли так легко попрать традиции предков? Да что там традиции и вера! Народ продает свои колхозные паи – 6 гектар за какие-то 10 тысяч рублей… А это уже не попрание традиций, а великая глупость! И, кстати, никто точно не знает, кто покупает землю и для каких нужд… Просто приезжают какие-то парни на иномарках и уговаривают народ поставить подпись под какими-то непонятными бумагами. И находятся такие, кто не глядя эти бумаги подмахивает!

Андрей догадывается, в чем дело. Михалкино – подлинная глубинка, тупик. Рядом большое озеро Липпо (другое название – Свято), исток реки Сороть. Вот и хочет некий толстосум на берегах озера устроить охотничьи угодья. И школьное здание он купит – причем только для того, чтобы обустроить школу под “охотничий домик”. Богатею плевать на историю, на веру. Он покупает тишину. И, чем меньше народу будет жить в Михалкине, тем ему лучше.

Андрей живет рядом со старой моленной, чудом пережившей войну. Так получилось, что рано умерли его родители, и Андрей вынужден был ухаживать за дедушкой и бабушкой. Потому и не женился… Дед скончался. Бабушка, Евдокия Ермолаевна, жива. Вдвоем они и живут, ведут хозяйство. Выращивают огурцы, продают. У Андрея единственная не весь район ферма подсадных уток. Он страстный охотник. И такой же страстный рассказчик. Об истории родной деревни Андрей может рассказывать часами.

Никто не знает, когда Михалкино было основано, но в летописи отмечено, что еще при Иване Грозном, в 1583 году в Михалкиной слободке (так первоначально называлась деревня) был 51 дом, 12 дворов крестьян, которые занимались рукоделием, чем и жили, в 22 дворах жили бобыли и “непашенные нищие”. Были в слободке ремесленники: 2 горшечника, кузнец, портной, судовщик. На озере была пристань, приплывали из Пскова на судах с товаром купцы. Благодаря торговле и положению портово-перевалочного центра Михалкина слободка процветала. В слободке был свой воевода, которого звали “князь”. К сожалению имени его история не сохранила.

Церковный Раскол застиг Михалкино, когда слободка была на подъеме: большое селение, крепкие основательные постройки, деревянная церковь, пристань, кузницы, конюшни, склады и многое другое, позволяющее жить, работать и горя не знать в родном государстве михалкинскому мужику... Для кого-то принятие церковных нововведений Никона, быть может, означало всего лишь переменить привычку креститься с двоеперстия на троеперстие, привыкнуть к новому мотиву пения на службе, принять как правильное другое Имя Спасителя, и жить дальше, торговать, строить – расти экономически. В большинстве русских селений люди приняли нововведения. А вот Михалкино заартачилось. Единогласно зароптали мужики на князя, который неуверенным голосом посчитал своим долгом известить о ближайшем приходе обоза с новыми книгами и новыми иереями.

Когда обоз подошёл к деревне, вестовой солдат прискакал к михалкинскому дьякону и зачитал указ о реформе, на что дьякон ответил отказом изменить веру отцов. Вестовой зачитал, что в таком случае будет с теми, кто против нового закона. Но была ниточка, за которую можно “зацепиться”, – в указе содержались вопросы, на которые нужно было ответить знающим людям. Вестовой подал свиток и сказал, что через пополудни отвечавшие должны подойти к обозу и ответить. Если же не ответят, то деревня будет взята силой, и в ней будет восстановлена “истинная” вера.

Вот здесь с удовольствием перескажу удивительную историю, которая передавалась в Михалкине из поколения в поколения. Она одновременно и красива, и поучительна. Жил в Михалкинской слободе сирота Савелий. Парня жалели, и, когда он подрос, поставили дьячком в церкви. Савелий тянулся к книгам, а самая большая библиотека была у князя. Ну, и вошел он в доверие к князю, а одновременно и к его дочери Екатерине. Книги конечно Савелий читал, и даже очень внимательно. Но и Катю он тоже внимательно “прочитал”… да так, что та отяжелела. Грех – да и только! Время идет, живот у девки растет, а Савелий все похаживает к князю книжки читать. Князь, когда тайну невозможно стало скрывать из-за размера живота, поступил мудро: заблудшую дочь он отослал рожать в далекое свое имение. Наказал дочери: “Родишь, месячишко понянчишь, а после отдашь какой-нибудь доброй бабе на воспитание”. Савелия, чтобы не раздувать скандал, прелюдно не наказывали, но тихонько из дьячков-то расстригли.

Савелий уединился, ни с кем почти не общался, и, как говорят, “нес крест покаяния”. Прослышав о решении князя бросить дитя, он отважился пойти в далекое княжье имение – просить Екатерину, чтобы она ему младенчика на воспитание передала. Как видно, между молодыми людьми еще сохранялась симпатия, ибо Екатерина согласилась на это предложение и мальчика бывшему любовнику отдала. Вскоре Катю выдали замуж за дворянина, и она уехала из слободки навсегда. Брак у нее был несчастным: муж пил, бил жену, и детей у Екатерины больше не было. Савелий в Слободке сказал, что мальчика нашел на дороге (в те времена это случалось часто), и стал его воспитывать один. Когда случился Великий Раскол и в Михалкино пришел обоз с новыми книгами и попами-обновленцами, мальчику шел уже 11-й год.

Итак, священник развернул перед михалкинским народом свиток с вопросами (их было 106) и начал зачитывать. Мужики молчали. Некоторые, правда, заговорили: “Может, лучше принять новую веру? Не стоит гневить государя нашего – батюшку…” И тут к обозу вышел Савелий с сыном. И он ответил на все вопросы! Отвечал он уверенно, подтверждая сказанное текстами в книгах, указывал страницу и строку. Проверяющие удивлялись его спокойствию и знанию. Помогал Савелию сынок, изредка подсказывая нужную страницу в книге. Даже сопровождающие обоз стрельцы вопрошали: “Так как креститься-то надо?” И обоз покинул деревню! С той поры Михалкинскую сторону стали называть “староверщиной”.

Приблизетельно в это же время под Великим Новгородом в Куржицкой обители собрались ревнители древлего православия. Это случмилось в 1666 году. Участвовали Архиепископ Павел (его Никон прелюдно избил посохом – такого никогда не было в христианстве!) протопоп Аввакум, и многие другие. Ревнители благочестия пришли к выводу: пришло время антихриста и нужно бороться. Но Куржицкою обитель уничтожили, Павла и Аввакума сожгли… Соловецкий монастырь после 8-летней осады пал. Иноки ушли в поморские скиты. Так зародилось Поморское согласие, к которому принадлежат христиане деревни Михалкино. Это беспоповское согласие, отличающиеся строгостью нравов и особой непримиримостью.

Есть предание, что вскоре после поражения представителей законной власти Савлий стал лидером михалкинских староверов. Его вызывали на споры с “новокрещенными” попами в разные селения, и неизменно он побеждал. Но однажды его схватили. И так случилось, что попался он на землях, принадлежащих законному мужу Екатерины. И она приказала его освободить. Что было дальше, покрыто мраком тайны. Не так давно Андрей раскопал на Михалкинском кладбище древнее надгробие. На нем сохранилась надпись: “Екатерина. 1738 годъ”. Уж не та ли эта Екатерина? Могила Савевелия не найдена. Неизвестно, что сталось с сыном Екатерины и Савелия…

В Михалкине никогда не было крепостного права, хотя вокруг в двух верстах находились крепостные “мирские” деревни (Барута, Юхново, Лжун...). Деревня росла и крепла, слухи о большом староверском поселении летели во все края России, Михалкино называли “солью земли Псковской”. В исторических записях о Михалкине тех лет сказано: “Деревню населяют старообрядцы, люди с очень строгими нравами. Молодежь должна подчиняться и почитать старших. Курить и пить считается великим грехом. Строго соблюдаются христианские заповеди. Очень трудолюбивы. Деревня вольная, с чужаками говорят мало, едят только из своей посуды. Много зажиточных крестьян”.

Старообрядческие семьи строго следили за тем, чтобы не было смешений в вере, и поэтому михалкинцы женились только на староверках. Бывали случаи, когда брали замуж и “мирских”, но перед этим их крестили в моленной. Стали появляться разногласия между родами. Озеро делилось на участки, где каждый род занимался рыбной ловлей. Был случай, когда в воскресение одна из семей мирских выехала в поле пахать. Мужики-староверы собрались, пошли в поле, насильно распрягли лошадь и отправили хозяев домой, потом объяснили: в праздник работать грешно. Никониане послушались.

В 30-е годы прошлого века начали образовывать в Михалкине колхоз. Население деревни открыто противодействовало властям, но после очередной “раскулачки” пришлось смиряться. Один из участников “коллективизации” вспоминал: “Очень трудно было проводить коллективизацию в Михалкине. Население деревни выступило против. Трижды выезжали представители райкома партии в деревню и не могли застать взрослое население. По деревне бегали одни ребятишки. Как узнавали о нашем приезде, это было загадкой, мы не могли понять. На четвёртый раз нас на въезде в деревню встретили женщины с кольями и камнями, разбили стёкла в машине, гнали из деревни…”

Войну Михалкино пережило неплохо. Немцы колхоз распустили и приказали каждому крестьянину заниматься личным подворьем. Может, и скверно об этом говорить, но правды не скроешь: поскольку михалкинцы с советской властью были не в ладах, оккупация для них была благом. Они просто трудились и молились. А большего им и не надо было. В 1944-м, года немцы отступали, они были уже не самонадеянные и самодовольные вояки. Они сжигали все деревни – просто из злобы. Поджигали и дома в Михалкине. К этому времени жители деревни уже, забрав всё самое ценное, ушли за озеро, в партизанские леса. В Михалкинской школе немцы наткнулись на двух советских разведчиков, которые возвращались из вражеского тыла. Завязался бой, были убиты шесть немцев и один наш.

Школу немцы подожгли, но прибежавшие с озера мужики сумели ее потушить. Немного позже шёл через Михалкино ещё один немецкий батальон, и опять загорелась школа. Но мужики опять её потушили. Из других домов спасли только моленную. Едва немцы подьехали с огнеметом, вышел наставник, отец Павел, и стал упрашивать карателей, чтобы не тронули святое. И немцы пожалели старца, не тронули моленную. Получается, от старого Михалкина остались лишь моленная да школа. Теперь вы понимаете, какие чувства испытывали михалкинцы, когда чиновники закрыли школу, и здание выставили на продажу…

В моленной во времена хрущевских гонений на Церковь сделали клуб. Он долго не проработал, закрылся. И вот, что интересно. Когда Андрей захотел в этом здании воссоздать моленную, власти сказали, что дом принадлежит им. Представляете: отобрали, а теперь говорят, что по закону это ихнее! Даже несмотря на то, что моленная в аварийном состоянии, она невосстановима, власть заявила, что это ее собственность, и никакой моленной там не будет! Чиновники опираются на юридический казус: не сохранилось документов, доказывающих очевидный факт. А значит, здание может продолжать разрушаться под “чутким” надзором государства… Именно потому Андрей затеял строительство новой часовни. Может, оно и к лучшему…

Андрей знает, что его прабабка Дарья была богатой михалкинской купчихой. Бабушка, Евдокия Ермолаевна, 1921 года рождения и, естественно, не знает, что происходило в царские времена. Зато в доме у бабушки и дедушки в самые злые времена проходили молитвенные собрания. Андрей знал, что он старовер, с младых ногтей. Крестик он носил еще под пионерским галстуком. Изучал “Кормчую книгу”, древнее христианское творение; именнно “Кормчую” с особым рвением сжигали никониане, ибо в ней написано много такого, отчего мировоззрение христианина может поменяться. У поморцев-беспоповцев три книги считаются святыми: “Евангелие”, “Апостол” и “Кормчая”. Староверы понимают Церковь как корабль, который ведет кормчий, капитан. Поморцы не приемлют священства. Но зато большое внимание уделяют молитве.

Андрей научился у бабушки и у отца: молитвенное правило должно быть не менее часа в день. В воскресенье в Михалкине даже при колхозе не работали. Но ИНН и паспорт михалкинцы принимают. Дед Андрея, Макей Григорьевич воевал в Первую Мировую, он георгиевский кавалер. Отец служил на атомной подводной лодке; от облучения он долго не прожил, сердце отказало… Андрей тоже служил на флоте, в морской пехоте. Та получилось, что уходил он в армию из богатой деревни, а вернулся в нищий колхоз. Плодородные земли теперь зарастают лесом. Работал Андрей егерем в государственном охотхозяйстве. Но его должность сократили… Теперь источник к существованию – михалкинские огурцы и ферма подсадных уток. Андрей не жалуется, даже несмотря на то что официально он безработный. В 32 года жизнь только начинается...

…В середине деревни стоит пятисотлетний дуб. Его называют “Шагаев дуб”, ибо растет он на огороде уже отошедшего ко Господу деда Ивана Шагаева. Дуб пережил много войн, Великий Раскол, несколько смут, падений и взлетов России. А на вид он еще крепок, ни одного дупла или изъяна на нем не увидишь. Андрей часто ходит к Шагаеву дубу. Поклонение деревьям – язычество. Но Андрей не молится у дуба, он учится у дерева стойкости. Васильев давно понял: дерево сильно прежде всего корнями. Для Андрея корни – вера его предков. А потому он убежден: пока есть вера, строится часовня, сохраняется община, - Михалкино будет стоять. Да, сейчас падение. Но ведь такое уже случалось, но всякий раз деревня возрождалась. Неужто не возродится снова?

Супербабушка

Однажды жительница деревни Болохово Ольга Валентиновна Иванова поняла: ее единственный и горячо любимый внук Артем растет закоренелым эгоистом. Женщина по-своему решила эту проблему.

Перед поездкой в Болохово я постарался “ухватить” суть явления. Для этого я пошел в приют городка Новоржев, районного центра. Правильное название учреждения – “Новоржевский межрайонный социально-реабилитационный центр”. Здесь не только пребывают дети, родители которых по той или иной причине лишены родительских прав, но и осуществляется “транзит” детей, то есть беспризорные дети, найденные на территории Псковской области, отправляются по месту своей прописки. Случается, в центр (его по традиции называют “приютом”), попадают и граждане других стран. В общем, беспокойное хозяйство, в котором жизнь не просто бьет ключом, но с шумом кипит.

Директор приюта Валентина Ивановна Федорова когда-то, еще при советской власти, работала в райкоме компартии. Разве могла она в период “развитого социализма” предположить, что в стране подобно раковой опухоли разрастется это жуткое явление, социальное сиротство? То есть, сиротство при живых родителях… Вот, сейчас, при наличии в приюте 20-ти мест, в нем пребывает 26 детей. Источник беспризорных сирот не иссякает, что очень тревожно. Провинция беднеет, колхозы разваливаются, и люди впадают в депрессию. Не все, конечно, ведь на земле при наличии рук и желания не пропадешь. Беда в том, что заложниками ситуации оказываются семьи, имеющие двух и более детей.

Здесь кроется страшная ловушка социальной системы. Предположим, люди на селе остались без работы. Некоторые разведут скотину, начнут работать “на рынок”: выращивать овощи, перерабатывать молоко. Наиболее мобильные поедут искать счастья в город. Семья, в которой несколько маленьких детишек, останется заложником ситуации. Отец уехать на заработки не может, ибо большой семье без хозяина не прожить. Скотину не развести, так как малыши требуют много внимания. Возникает стрессовая ситуация, самый легкий выход из которой – забытье в парах алкоголя… Я не случайно об этом подробно говорю. Есть стереотип: алкоголики рожают и рожают, “плодят нищету”. Бывает и так. Но в большинстве случаев “растерявшиеся” родители еще более теряются по причине отсутствия поддержки; общество равнодушно к проблемам многодетных семей. Государство – тем более; это отражается хотя бы на размере стандартного детского пособия. Исход всегда один: родители не справляются со своими обязанностями, дети бегают без надзора, и в результате детей у родителей отнимают.

Реально беспокоиться начинает система, когда брошенный ребенок на улице начинает “мозолить глаза” обывателям. Именно тогда ребенок попадает в приют. Брошенные или отнятые у нерадивых родителей дети, если сказать честно, - обуза для государства. Согласно санитарным нормам Новоржевский приют может принять, как уже говорилось, 20 детишек. Кандидатов гораздо больше. Да и содержание сироты в приюте – “удовольствие” недешевое. За такие деньги можно жить в номере “люкс” гостиницы. Валентина Ивановна гордится тем, что 75% детей, отнятых от родителей, удается возвращать в кровные семьи. Идет работа с горе-родителями, удается убедить их бросить пить, найти работу, помочь завести корову или хотя бы козу… Кстати, родители, на некоторое время оставшиеся без детей, хотя бы немного отдыхают от груза повседневных забот и набираются духовных сил. Именно “духовных”, ибо социальные педагоги и психологи уже тем помогают, что спившиеся родители видят, что есть еще люди, которые знают их проблемы и стараются помочь. Однако количество брошенных детей не сокращается – и это главный показатель продолжающегося падения российского села…

Недавно в области вышел закон №529 - “О патронатном воспитании”. Деньги из бюджета выделены немалые: на одного ребенка (включая зарплату патронатного воспитателя и средства на питание и одежду ребенка) выплачивается около 9 тысяч рублей в месяц. Для села деньги громадные. Но на поверку оказалось, что приюту удалось пристроить в патронатные семьи лишь восемь детишек в четыре семьи. По трое – в семьях Ивановых и Михайловых, остальные взяли по одному ребенку. Валентина Ивановна и сама не может понять, почему так мало людей откликнулось, даже несмотря на то, что регулярно в местной прессе печаталось объявление с предложением взять на воспитание сирот… И это при том, что в районе зарегистрировано немалое число безработных! Обленились, что ли? Так что большинство из детишек, попадающих в приют, приходится переправлять в детские дома.

Болохово – пригородная деревня, ее от города отделяет лишь озеро. То есть, не глубинка это вовсе, а маленький “аппендикс” райцентра. Казалось бы, жизнь в Болохове должна быть нормальной. Однако проблема в том, что нарушена жизнь и в городе: здесь закрыты почти все предприятия, а мужики вынуждены искать работу на стороне, как правило, в Питере. Там же, в северной столице на заработках находятся муж и сын Ольги Валентиновны Ивановой. Считай, почти все более-менее работоспособное население Болохова в Питере или в Москве. Колхоз-то здесь давно развалился!

В Новоржеве живет дочь Ольги Валентиновны Наталья. Ее сын (и, соответственно, внук Ольги Валентиновны) Артем с младенчества воспитывается у бабушки, в Болохове. В деревне хорошо: есть простор для гуляний, у бабушки две козы, Бяка и Бука, поросята. Только скучно здесь, детишек-то нет… Ольга Валентиновна, когда своих детей воспитывала, им всю себя отдала. Ради маленького еще сына пошла в детский садик работать, когда внук родился, работу наоборот оставила. И как-то знакомая по детскому садику (она теперь в приюте поваром работает) говорит: “Оль, в приюте замечательные детишки. Возьми одного, ему же на природе, вне казенных стен хорошо будет!”

А к тому времени Ольга Валентиновна уже стала замечать в поведении родного внука нехорошие черточки. Артем все “Я, я…”, и мир-то он видит таким, будто все планеты вокруг него вертятся. Да и бабушки деревенские масла в огонь подливают, балуя мальчика конфетками да пирожками… Такой “маленький монстрик” вырастает. А чего бы и не взять ему друга для игр, братика? Сходила в приют, поговорила с директором. Сначала ей предложили месяц походить на “курсы патронатных родителей”, получить нужные знания по педагогике и психологии. У Ивановой образование торговое, теории воспитания она не знала. Впрочем, практические знания поважнее теории будут…

Училась – а сама, исподволь, приютских детишек изучала. Вначале присмотрела она 8-летнего Пашу Гусева. Но после подумала и решила для себя: “Нет уж… Брать – так брать!” И решила взять ровесника Паши Ваню Дмитриева и 5-летнего Колю Наишева.

В доме, когда муж между вахтами дома гостил, сделали для детишек ремонт, оборудовали для них жилье. Боялись: приживутся ли? Однако опасность подстерегала с иной, “родной” стороны. У Артема есть мама, папа, бабушка с дедушкой, и даже прадед (он жив). И он стал ревностно оберегать свою “территорию”, считая родных личной собственностью. Он постоянно пилил Ольгу Валентиновну: “Бабушка, ты меня не любишь, ты любишь их!” Ольга Валентиновна старалась, чтобы у мальчиков все было поровну, по честному. В том числе и наказания (а как же без них!). Артем понял это по-своему: он подумал, что его отодвинули на второй план. Компромисс найти удалось. Бабушка объяснила: “Артем, вот ты был в детском саду. Предположим, тебя забирают вечером домой, а кого-то не заберут. Пашу, Диму и Колю не забирали, у них никого нет. Каково ин ночью в детском садике оставаться? Они домой хотят вечером, как и ты…” Он понял. И теперь Артема с мальчиками водой не разлить!

Мальчики Ольгу Валентиновну сразу стали называть “бабушкой”. И никак иначе. Уж очень она похожа на “каноническую” бабушку, добрую и внимательную. Было у Ольги Валентиновны один внук. Теперь – сразу четверо! Ну, чем не счастье?

Конечно, не обошлось без проблем. Не надо ведь забывать, что мальчики несмотря на малость своих лет познали слишком много горя и несправедливости… Взять Ваню. По его рассказам сначала в семье все было хорошо. Мама готовила еду, отец работал на тракторе. Но отец погиб и мама начала пить. Потом еще и в психиатрическую больницу попала. Пашина мама неизвестно где. Слухи доходят, что она где-то “бомжует”. Самого же Пашу нашли на помойке; он там искал себе пропитание. Колина семья распалась. Отец нашел другую женщину, мама сейчас сидит в тюрьме. Интересно, что у Коли есть родная бабушка. Она проживает в городе, и Ольга Валентитновна с ней общается. Иногда приводит к ней Колю. Бабушка одна живет, ей 76 лет и она сильно болеет. Говорит: “Вяла бы внучка, да, боюсь, не осилю…”

В деревне первое время после того как Ивановы взяли “внуков”, ворчали: “Для денег Ольга взяла, на для хорошего!” Теперь видят бабушки (они же составляют подавляющее население Болохова), что мальчики ухожены, опрятны, всегда здороваются… и стали приглашать их к себе домой. Чаем со сладостями угощают, ласкают. Ольга Валентиновна не против. Только просит внуков не злоупотреблять конфетами. Путь дети знают: у них все есть дома, в том числе и конфеты. В школу ходят все вместе, пешком (кроме младшего Коли, конечно). Это 40 минут ходьбы. И возвращаются домой вместе. Иногда заходят ради развлечения в деревню Орша (она на пути) и запаздывают. Тогда бабушка Оля сильно волнуется, даже давление подскакивает. Но терпит, ибо у детей должно быть достаточно степеней свободы.

Мелкие проблемы решаются в кругу семьи. В частности Паша первое время воровал деньги. Кошелек на видном месте лежит, вот из него купюры и подпадали… Ольга Валентиновна не стала паниковать. Как раз муж дома был, и они спокойно сели и рассудили: отчего ребенок ворует? И скоро поняли: чтобы еду купить! Он деньги-то не тратил, а прятал под кроватью, “про запас”. Несколько лет, считай, всю свою маленькую сознательную жизнь Паша приучался выживать в одиночку. Мама пропадала где-то, и не заботилась о кормлении малыша. И он ежедневно выходил в город на поиски пропитания. Да, хлебнул он… У Паши стереотип сложился: любое благополучие временное и надо ждать худших времен. Он деньги копил как раз до “худших времен”. Не сразу, но мальчика убедили: ни завтра, ни послезавтра он не будет голодным. У него есть бабушка, которая его любит и лелеет, – и это навсегда. Несмотря ни на что Ольга Валентиновна никогда не бросит мальчиков в беде. Он поверил. И деньги из кошелька (который так и остается лежать на видном месте) пропадать перестали.

Святая Барутчина

Мучающий многих вопрос: может ли молодая семья сейчас прожить в деревне? Там, где зарплату в колхозе не платят, где закрыта школа, разбиты дороги… Екатерина и Евгений Соловьевы заявляют: не только можно, но и нужно!

Баруту как-то по-особенному отметил Господь. Во всей округе храмы разрушались и разорялись, а здешнюю церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы даже не решились закрыть. Поговаривают, власть боялась народного восстания… Впрочем новое время, то есть эпоха возрождения православия отмечена тем, что барутский храм дважды грабили. Один раз взяли сразу несколько древних икон, во второй – только одну, почитаемую чудотворной. К сожалению, оба преступления не раскрыты и святыни не возвращены. Пускай теперь в храме есть сигнализация. Но нет того, что веками делало жизнь в Баруте светлее...

Еще под Барутой есть странное место, называемое Святым ручьем. Так по преданию когда-то находилась церковь. И вот однажды, когда в середине XVII века патриарх Никон задумал церковную реформу, эта церковь ушла под землю. Вместе с молящимися, которые находились в ней! Просто земля разверзлась – и поглотила храм… А за день до трагедии один старик увидел в небе красные буквы, выстроившие слово “погибель”. Говорят, крест с верхушки церкви еще некоторое время торчал из земли, а голоса несчастных, взывающих к спасению слышались целый месяц. В народе заговорили, что молящиеся пострадали за то, что приняли реформы и отказались от древлего благочестия… А немногим позже из проклятого места потек ручей. Его назвали “святым”, и считается, что вода из него – слезы пропавших в бездне христиан.

Об этом мне рассказала библиотекарь из Баруты Нина Александровна Петрова. Она – неисправимый романтик. Именно Нина придумала прозвание краю: “Барутчина”. Кстати она же является активистом церковной общины: вместе со специалистом администрации Барутской волости Татьяной Евдокимовой они поют на клиросе. Жаль, нет постоянного священника, батюшка приезжает из райцентра только по праздникам. Не заманишь теперь в глубинку даже батюшек… Кстати работают Нина с Татьяной тоже вместе, ведь и волостное правление, и библиотека приютились под одной крышей. В свое время для всех административных и социальных служб начали строить большое двухэтажное здание. Стены поднять успели до наступления “демократии”. А вот на отделочные работы денег уже не хватило; вот и стоит этот “архитектурный шедевр” в самом центре села, пугая детишек, которых аккурат возле долгостроя высаживает школьный автобус. Так как школу местную закрыли, дети вынуждены ездить учиться в райцентр. И не сказать, что детишек мало – полный автобус набивается! – но даже ученики младших классов вынуждены на целый день отрываться от дома. Ведь автобус отправляется из Баруты рано утром, а возвращает барутских детей на малую родину уже затемно. Непорядок…

Вид библиотеки приятен, там даже собран материал для музея Барутского края. Но удручает бедность. Прямо над рабочим столом Нины вертикально стоит бревно. Оно подпирает обваливающийся потолок. Нина работает в библиотеке на 0,75 ставки. Так распорядилось начальство, подсчитавшее, что для полной ставки слишком в библиотеке мало читателей. А откуда читателям взяться, если все население Баруты – 170 человек? Ну, есть еще в волости пара десятков деревень, но их суммарное население еще меньше, чем на центральной усадьбе (коей является Барута)…

Основной источник дохода семьи Петровых – личное подворье. У Нины три коровы и лошадь. Муж, Владимир, на заработках. Поскольку в СПК “Свобода”, хотя оно и существует, зарплат не платят, мужики – те, кто порукастее – подались в города на заработки. Получается, все хозяйство на плечах этой хрупкой женщины. Петровы живут на “БАМе”. Так называется райончик Баруты, составленный из нескольких относительно новых коттеджей. Там в относительно лучшие времена давали жилье молодым специалистам. “БАМ” дает Баруте подавляющее большинство детишек, и, что интересно, взрослое его население – сплошь интеллигенция, специалисты с высшим образованием. Та же Нина – инженер целлюлозо-бумажного производства. Так уж получилось, что она в библиотеку попала… Сын Петровых школу закончил и к отцу присоединился – тоже на заработки уехал. Дочь учится в 10 классе, и говорит, что в деревне не останется. Хорошо еще, что только “говорит”; с тремя коровами Нине одной непросто управитсья – дочь все же помогает. Молоко покупает молокозавод. Доход с молока – основной вклад в семейный бюджет.

То же самое у соседей Петровых, Екатерины и Евгения Соловьевых. В их хозяйстве две коровы, четыре свиноматки, два десятка овец, лошадь… Екатерина работает почтальоном. Евгений – тракторист и по совместительству скотник. Хотя по образованию Екатерина - зоотехник, а Евгений – инженер-механик. Они познакомились в институте, и приехали в колхоз “Свобода” потому что здесь им предлагали работу по специальности. Не они виноваты, что сельское хозяйство (как и деревни Баруты, так и страны в целом) стали не нужны специалисты… Петровы любят детей. Они сразу решили, что у них будет много детишек. Пока получилось трое: дочери Света и Алена и сын Лев.

Дети – младшие школьники; им трудновато каждый день ездить в город. Тем более что городские ученики к деревенским относятся напряженно, иногда ворчат: “Понаехали тут…” Городским учителя внушали, что деревенские не виноваты, что в результате “оптимизации” сельские школы позакрывали. Внушение действует плоховато. Девочки (они близняшки) болеют астмой. Слава Богу, сейчас у них период ремиссии, но все же странно, когда у деревенских детей “городское” заболевание. Хотя все объясняется, когда узнаешь, что “БАМ” построен в болотистом месте, вода буквально стоит в подвалах. Об этом супруги не успевают думать, ибо в трудах почти всегда.

Конечно, странно, что молодые специалисты с высшим сельхозобразованием работают почтальоном и трактористом-скотником. Да, почтальон получает зарплату регулярно (около 3 тысяч), но ведь в колхозе не платят… тогда – зачем? Екатерина все объясняет просто:

- Нам нормально живется в деревне. Трудно, но нормально. Женя почему в колхозе: у него трактор колхозный. И в свободное время он на этом тракторе косит, возит дрова пенсионерам, пашет… По сути он за трактор и работает! Сейчас у нас мужики на “вахты” ездят. Кому-то удается зарабатывать, кого-то обманывают. А у нас очередной выводок поросят. В это воскресенье поедем в город на базар, продадим сколько-то поросят, выручим тысяч двадцать… Вот тебе и “вахта”!

Соловьевы думают удвоить число коров. Дело в том что молоко востребовано, особенности летом, когда приезжают дачники. Да и зимой пенсионеры, которые не в силах скотину держать, тоже покупают молоко. Самое замечательное: сейчас земли вволю. Колхоз-то не в силах ее возделывать, вот и бросил. Соловьевы теперь где хотят – там и сажают свеклу, морковь или картофель. С огорода, правда, прибыли нет, все овощи идут на корм скотине. Зато молоко, творог, сливки и баранина идут очень даже хорошо. В особенности бойко расходятся поросята. Соловьевы не жалуются на деревенскую жизнь. Екатерине с Евгением в удовольствие заниматься землей, живностью. Детишки помогают – в особенности на огороде. Главное – чтобы рынок сбыта не исчезал, а пока он худо-бедно – но есть. Кстати мама Евгения, Татьяна Васильевна Соловьева – глава администрации Барутской волости. И у нее дома тоже много скотины.

Сейчас в стране вроде бы наметилась политика поддержки крестьянина. Она выражается в выдаче льготных кредитов – в частности и на развитие личных подсобных хозяйств. Соловьевы в эти “игры” не играют. Государству они не доверяют, ведь сколько раз оно обманывало! Хотя трактор новый они бы хотели иметь. Но где на него заработаешь, коли он стоит почти миллион? У Соловьевых машина – и та “копейка” 1976 года, почти ровесница Евгению и Екатерине… Евгений рассуждает:

- Вот так задумаешься: те деньги, что в городе зарабатываешь… куда их? Пришел после работы домой, сидишь в квартире – и все… А здесь – речка, лес озеро… Вот только, если бы у наших детей возможностей побольше было бы! Чтобы почаще ездили на экскурсии в города, к русским святыням… Мы же не знаем, каков мир на самом деле! Мужики из тех, кому не повезло и на “вахтах” их обманули, говорят, что мир жесток. А мы не верим, мы надеемся, что мир прекрасен. Он так же красив, как наша Барутчина… Что наша здешняя жизнь? Я с 96 года на этот тракторе пашу и все жду, что он развалится. А он все не разваливается и не разваливается. Так же, возможно, кто-то ждет, что Россия однажды развалится. Зря ждут: на земле мы не пропадем!

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Псковская область.