Калязин

Город Глупов берется за ум

Вообще-то на жителях волжского городка Калязина лежит печать смертельной обиды. За все - и прежде всего за то, что однажды не слишком умные руководители пытались город погубить. В прямом смысле этого слова: они его затопили.

Но не полностью. Проект Угличского водохранилища предусматривал перенос нижней части города на высоты, что и было осуществлено, хотя вполне реально было построить дамбу, такую же, как в Юрьевце, Кинешме или Хвалынске, но хитрость-то была в том, что город некогда считался духовным центром, вот этот духовный центр, включая Троицкий монастырь и Никольский собор просто-напросто взорвали, а жалкие остатки опустили в пучину вод. Оставили одну только колокольню, как теперь выясняется для того, чтобы приспособить ее для тренировок парашютистов. Вот и стоит теперь колокольня Никольского собора, став главной достопримечательностью города-страдальца.

Вообще город получил свое название в честь боярина Ивана Коляги, пытавшегося убить преподобного Макария, основателя Троицкого монастыря. Этот факт говорит о многом.

Есть у калязинцев еще одна, правда, менее глубокая обида. Почему-то город не пришелся по душе многим русским писателям. Да что там писателям - царям! Николай I послал своего сынишку, будущего императора-освободителя Александра в путешествие по России с целью ознакомления с нравами державы. Он обязал сынишку посылать регулярные доклады с дорожными впечатлениями, так вот, из Калязина царевич сообщал: “...Нигде народ не встречал меня с таким остервенением от радости... я точно Бога благодарил как выбрался из этого ужасного Калязина...” Примерно в том же роде отзывался драматург Островский, который писал из Калязина другу: “...Тарантасом расшибло мне ногу, и вот уже полторы недели я лежу без движения. Положение больного в отдаленном уездном городе - это ужас!..”

Но больше всего “подсуропил” великий сатирик Салтыков-Щедрин. В Сущности, Калязин - его родина, потому как вырос Михаил Евграфович в Калязинском уезде, в селе Спас-Угол (правда потом мужики его имение сожгли), то есть самый что ни на есть земляк, но среди калязинцев живо убеждение о том, что город Глупов из “Истории одного города” - это и есть Калязин. Уже только потому что в книге влаственный идиот Угрюм-Бурчеев сначала разрушил город, а после, при попытке остановить реку, утопил его жалкие остатки. История сохранила еще один факт: однажды, будучи тверским вице-губернатором, Салтыков-Щедрин привез в Калязин ревизию, в результате которой были вскрыты “вопиющий произвол властей, процветающее взяточничество, подлоги, воровство казенных денег и имущества”. Возбудили уголовные дела, но в летописи города не сохранилось сведений о том, что уличенные в коррупции и самодурстве достигли возмездия. Скорее всего, как и в наше время, они ушли на повышение или в бизнес.

Наверное, потому что я не писатель и не принц, город я ругать не стану: он действительно мил, уютен, и Калязин вполне можно назвать самым сонным (точнее, тихим) русским городом, в котором отдыхает душа. Даже странно, что нрав калязинцев таков, что словосочетание “самый сонный” воспринимается ими как оскорбление (простите уж - но это действительно так).

Факт, что Калязин относительно недавно стал… матрешечной столицей России. Правда, подпольной. Легально в городе действует только предприятие “Кречет” владелец которого Григорий Краснов является еще и основателем этого промысла. По слухам расписывает матрешки чуть не половина города. Только делают это мастера тайно, скрываясь от налоговиков в глубоких подвалах. Страх за свое относительное благополучие – вот что движет калязинцами. В России сотни промыслов, корни которых уходят в легенды и сказки, и только здесь, в Калязине, можно вполне реально пообщаться с настоящим основателем... Это даже круче, чем сказка!

Встретились мы в “Кречете”, в двухэтажном доме постройки позапрошлого века. Григорий далеко на старый человек, а его супруга и одновременно начальник цеха декоративно-прикладной росписи Анастасия - совсем еще молодая женщина. Кроме матрешек, предприятие Красновых делает мебель.

Начало промыслу было положено в 97-м году, как считает Григорий, совершенно случайно. Он работал инженером-строителем, ну, а начал он с идеи производить красивую но не слишком недорогую мебель. Страна уже десяток лет существовала в условиях рынка, казалось бы, все возможные “ниши” для бизнеса были заняты, тем не менее, он решился пустится в это весьма рискованное “плавание”. И почти сразу же судьба столкнула его с матрешками. Краснов закупал оборудование в Подмосковье и там познакомился с человеком, который как раз матрешками и занимался. Тот сам предложил приобщиться к промыслам и главное, по мнению Григория, профессиональным матрешечником двигала идея разыскать дешевую рабочую силу - ведь москвичи (точнее, жители Подмосковья) “заламывали” за свои творческие труды слишком высокую цену. Ох, не подозревал фирмач, что в “вечно сонном” Калязине спит столько талантов!

Калязинская матрешка пошла - даже несмотря на то, что по идее матрешечный “бум” в стране давненько прошел и конкуренция среди производителей весьма высока. В сущности претендовать на звание матрешечного центра мог бы любой город или село, ведь сама-то идея лежит на поверхности, но ведь, как известно, ничего случайного в мире не бывает и, если здесь обнаружились истинные таланты, то значит почва была подготовлена.

По мнению Красновых, для матрешки нужно только помещение, краски, “белье” (заготовки, которые закупаются в Нижегородской области, т.к. под Калязином не растет столько, сколько нужно липы), руки и... фантазия, фантазия и еще раз фантазия. Сейчас непосредственно матрешкой на “Кречете” заняты около 70 человек, а всего процесс обучения прошли больше 200. Получается большинство, обучившись, ушли - и теперь они занимаются матрешкой самостоятельно. Но - нелегально. Что там, в подполье, творится, Красновы не знают, но судя по всему работа там кипит и посредники, поставляющие “белье” и забирающие готовые вещи, в Калязин заезжают часто. Сами же Красновы учатся работать самостоятельно: все чаще представители их фирмы ездят в столицу и сдают продают калязинских матрешек на ярмарках или сдают в салоны. Положение обязывает: “Кречет” имеет официальный статус предприятия народных промыслов. На очереди открытие собственного матрешечного магазина.

Еще когда все начиналось, по сути никто не умел рисовать и обучение шло “по-горячему”, на примерах других промыслов. В сущности, кроме плетения на коклюшках, в Калязине никогда не было других художественных промыслов, а потому “калязинский” стиль приходилось сочинять на ходу. Вначале Григорий пригласил профессионального художника, директора Калязинской художественной школы Михаила Стоячко. Но вскоре он понял, что профессиональный художник промыслу не нужен. И они рассталась, и даже поссорились. Теперь на производстве нет ни одного человека с художественным образованием.

К тому времени сформировался круг художников, поистине виртуозов (практически, в матрешки приходили бывшие учителя, торгаши с рынка, швеи!), и теперь Красновы могут с гордостью заявить, что калязинскую матрешку узнают даже на московском Арбате. А это означает, что оформился местный стиль, передающий характер калязинцев. Никаких Путиных или Бушей здесь не рисуют, изображают простые русские лица и какие-нибудь сказочные или бытовые сюжеты на “пузе”, зато знатоки отмечают, что лица калязинских матрешек несут в себе какую-то непередаваемую доброту, лучезарность. Это и есть “визитная карточка” калязинской матрешки. Кстати Анастасия, которая и сама замечательно рисует, заметила, что на самом деле матрешечные мастерицы (мужчины на росписи почему-то не задерживаются) всегда изображают только себя. Вот вам и секрет доброты...

Красновы не скрывают, что те люди, которым они сдают свою продукцию, не нужны какой-то там стиль, воображение художника, им интересна только цена. Здесь мешают “подпольщики”, все время стремящиеся снизить качество в угоду количеству. Но ведь, если рассудить, любой промысел тем и хорош, что он существует в разных формах, тем более что люди ушли в подполье только из-за того, что в случае обнаружения их просто задушат налогами. В матрешечном деле нужно постоянно держать руку на пульсе рынка - чувствовать, что в данный момент нужно. Вот, сейчас, например, растет потребление водки на душу население и значительную долю в продукции “Кречета” занимают художественные футляры для бутылок, которые по сути - тоже матрешки. Вообще всяких видов матрешек, настенных панно, пасхальных яиц (сейчас они в моде) - сотни, и, чем больше каждый из самодеятельных художников их навыдумывает - тем лучше для предприятия. Ну, чем не простор для творчества?

Изначально люди пришли в матрешечное дело вовсе не из-за любви к искусству, а потому что “кушать хотелось”. Теперь многие по-настоящему загорелись художеством. Особенно Красновы попросили отметить мастера Ирину Булынину. Когда-то она делала обувь, но по молодости пыталась поступать в художественное училище. И здесь, как подарок, возможность творить, причем, неограниченно, на нее свалилась сама, ведь то помещение, в котором расположен “Кречет”, как раз и было обувной фабрикой. Теперь Ирина Леонидовна сама обучает молодых, которые приходят в матрешечное дело.

Для полноты картины, чтобы у читателя не сложилось превратное впечатление, я встретился с художником, который участвовал в создании промысла, но ушедшим из “Кречета”, Михаилом Стоячко.

Михаилу сами по себе матрешки не слишком интересны: он пейзажист и преподаватель, и этого ему вполне хватает для гармоничной жизни - именно для этого он переехал в сонный Калязин из Твери. 97-й, год он считает далекой историей: тогда Григорий пригласил его для того, чтобы помочь “раскрутить” промысел. Он показал Михаилу матрешку и спросил: “Можно так сделать?” Михаил ответил: “Это делал ремесленник, а не художник...” Они набрали несколько человек и Михаил начал их обучать. Тогда даже поговорка ходила: “Миша об искусстве - Гриша о деньгах”:

- Интересно, что все, кто приходил, считали себя художниками. А, если по-честному, это была “серая масса”. Научить людей примитивному стандарту - сложности не было, и до смешного доходило: “Эх, работы нет... идти что ли матрешек расписывать!” Матрешки были как бы последним волоском, за который можно было удержаться...

Поссорились “Миша и Гриша”, по мнению Михаила, по несущественным денежным вопросам. Кстати, матрешек он до конца не оставил: по совместительству он для предпринимателя из Подмосковья (того самого, который искал дешевых исполнителей) придумывает новые “матрешечные” сюжеты, а так же обучает матрешечной росписи калязинских женщин. Один раз в их маленькую мастерскую нагрянули налоговики: поглядели, понюхали “ароматы” лака, и поняли, что ловить здесь нечего. Пока.

...Перед самым отъездом спустился по улице Карла Маркса к колокольне, чтобы возможно в последний раз на нее глянуть. Улица обрывается, потом - двести метров пустоты, а дальше, как какое-то недоразумение - колокольня, с чуть покосившимся шпилем. Тишину нарушает только скрип лопаты - пожилая женщина вычищает от снега дорожку. Вдруг она подходит ко мне:

- Вот, с этого города и пойдет вся Россия...

- Почему с этого?

- А вот, она, покаянная свеча России, здесь ведь много людей погибло, когда город затапливали. Они цепями себя приковывали. Верьте вы, или не верьте, но эта покаянная свеча и есть спасение России. Не все только покаялись...

- Как вас зовут?

- Надежда...

“ШКРАБ” - слово доброе

Сергей Алексеевич Коротин давно забыл про свою инвалидность. Какие уж там болезни, если в учителя теперь никто не хочет идти, ну, а ежели кто и придет - то обязательно не путный. Потому и получается: до пенсии дожил, а школу оставить - никак...

Себя он то - ли в шутку, то ли нет - называет “ШКРАБом”, по старинке. Таких “ШКРАБов” в селе Нерль осталось пять человек, которые и тащат на себе школу. Ну, нет притока молодежи в преподавательский коллектив, в селе есть места, где платят несравненно больше, ученикам-то что делать? Они, между прочим, учиться хотят.

Ногу Коротин повредил случайно, по молодости, на футбольном матче. Встречалась команда Нерли (когда-то село даже было райцентром) с Загорска, ну, и ударил тамошний бугай бутцей по ноге. Очнулся Сергей Алексеевич на бровке, вроде отошло, а спохватился уже дома, когда коленка стала болеть пуще прежнего. Целый год его по больницам мурыжили, но в конце концов часть мышц на ноге атрофировалась и дали ему инвалидность, определив болезнь Пирцесса. И Сергей Алексеевич посчитал, что негоже инвалиду преподавать физкультуру: оставил он этот предмет и сконцентрировался на рисовании, черчении и труде.

Учительский путь Сергей Алексеевич начал еще в юности. После педучилища поехали они с молодой женой Полиной в Якутию, в верхнее течение Колымы, в эвенкийский поселок. Он работал в школе, она - в библиотеке, и возможно они там и остались бы, да в суровом климате Коротин застудил легкие и принуждены они были вернуться на родину.

Здесь они родили шестерых детей, из которых только одна дочка получили педагогическое образование. Не хотели дети почему-то учиться, говорили: “не надо это сейчас”, хотя Сергей Алексеевич на своем опыте доказывал, что учиться надо: почти в 40 лет получил диплом Костромского пединститута - он там закончил художественно-графическое отделение.

А в Нерльской школе почти ни у кого из учителей нет высшего образования. Почему?

- ...А они не работают в школе-то. У нас после Калязинского педучилища один из десяти в школу идет, а остальные идут в торговлю или еще куда-нибудь. А парни все ездят в Москву на заработки. Я уже три года прошу найти человека на мое место и все три года вакансия остается. И я бы давно ушел - прожить можно, если есть руки и голова, вон, стулья, корзинки делаю, еще пасека есть у меня. Ведь сейчас очень тяжело, особенно “трудовикам”: износ оборудования сто процентов, последний раз инструмент у меня в мастерскую поступал пятнадцать лет назад, и дошли до того, что инструмент сами стали делать, те же рубанки, например.

Я уже два раза уходил, одному сдал все, он полгода поработал и сбежал. Родители ко мне: “Выручайте...” Еще год проработал - и вручил ключи другому парню. Он тоже уехал. Утром ученики к окнам моего дома приходят - и хором просят: “Сергей Алексеевич, выручайте...”

- Почему же не задерживаются?

- Наверное, не имеют интереса. Я, например, все время интерес держу - в себе и в детях - и на достигнутом не затормаживаюсь. Я плету корзинки - и ребята плетут, я геометрической резьбой занимаюсь - и их учу. Чем бы я не увлекся - я их учу этому.

- Ну, в молодых учителя, что - нет интереса?

- А сельская школа вообще отмирает. Рождаемости нет, вот, сейчас сто человек в школе, а скоро будет шестьдесят, а вот, когда я учился, у нас было четыре параллельных класса по сорок человек. Разве ж я, когда молодым был, пошел бы в неперспективную школу? Эх, если бы нашему брату платили по нашему труду... Мы бы не стали горбатиться на сельском хозяйстве, скотину домашнюю сократили бы до козочки - у нас-то сейчас с бабушкой корова, овцы, поросята. Если бы мы их не держали, я больше бы сил отдавал школе!

- А, например, двадцать лет назад держали вы скотину?

- Вот, козочку только. А сейчас жизнь заставила. Понадобилось пахать - купили лошаденку, держали пять лет, а потом купил трактор. Ну, разве гоже это “ШКРАбу”? Но вот, что думаю. Придет на мое место еще кто, ведь мне и детишек-то страшно будет бросить...

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Тверская область.