Душа, часть вторая

Везли не дорогою в монастырь - болотами

да грязью, чтоб люди не сведали. Сами видят,

что дуруют, а отстать от дурна не хотят:

омрачил дьявол, - что на них пенять!

Аввакум Петрович Кондратьев

Государству, растянувшемуся с Запада на Восток на добрые 11000 километров, функционировать непросто. Прежде всего, для нормального существования стране надо научится дешево и быстро перемещать по своей территории своих же граждан и грузы. Без этого - даже не права, а государственного обязательства - жить трудно. Мы, как ни странно, живем. И даже приучаемся к существованию на относительно нешироких, но весьма протяженных территориях, что приводит к тому, что значение больших дорог, на официальном сленге называемых "федеральными", постепенно принижается.

Будем надеяться, так будет не всегда. Проблема-то только в некотором несоответствии уровня доходов населения и стоимости перемещения в пространстве. Со здравой точки зрения, она легко устранима: научись только честно работать, да поменьше воровать. Но практика показывает, что в России это представляется неразрешимой задачей. И иногда в голову лезет одна навязчивая мысль: а что, если несовершенство коммуникаций (к коим принадлежат не только дороги) есть вообще принцип существования нашего общества?

Все великие империи разваливались от своего собственного "величия". Для управления пространством в миллионы квадратных километров нужна сильная воля, чего не всегда государству достает. Римская империя свое владычество поддерживала в частности, и созданием сети революционных по тому времени дорог. Первая и самая знаменитая дорога via Appia (Аппиева дорога) начала строиться в 312 году до Р.Х., и, по мере колонизации новых территорий она, да и другие новые дороги (via Valeria, Via Flaminia) все дальше и дальше вонзались в провинции. Грандиозные инженерные сооружения выглядели одновременно красиво, величественно и назидательно.

Римляне имели обыкновение строить совершенно прямые магистрали. Реки и болота они перегораживали плотинами, или перекидывали через них мосты, в горы вгрызались тоннелями. Центром всех дорог служил поставленный императором Августом Milliarium aauerym (золотой мильный камень), конус, обитый позолоченной бронзой. Отсюда и пошло знаменитое выражение про дороги, ведущие в Рим.

С распадом Римской империи цепь дорог была довольно быстро разрушена и забыта на многие столетия.

Но Римская империя была еще и морским государством, большинство передвижений войск или товаров осуществлялось не по суше; такова особенность географии Средиземноморского региона. Тем не менее, Рим вкладывал в строительство дорог большие средства. Причина крылась в том, что способом устроения дорог великая империя как бы "скрепляла" свои бесчисленные земли. Дороги охранялись внушительными гарнизонами, и, пожалуй, эти дороги являлись единственной частью пространства, в которой человек мог чувствовать себя в относительной безопасности. Здесь уместно вспомнить знаменитую дорогу через перевал Саланг в Афганистане, пересекающую горный массив Гиндукуш, единственную наземную артерию, связывающую СССР с Кабулом. Сколько наших парней отдали свои жизни ради бесперебойного функционирования этой артерии! Ну, чем не имперская амбиция? А сколько сейчас за эту дорогу "колбасятся" талибы с альянсом?

Но дорога - не просто материальное средство передвижения. Это еще и процесс, состояние, знак. И даже более того: знак художественный. Как все знаки, дорога имеет множество определений, толкований и трактовок. Произнесите вслух слово: "дорога". Что вы представили? Наверняка, перед вами пронесся сонм образов. И можно точно утверждать, что у каждого из нас в голове сложилась своя, индивидуальная картина. Но не эта, идеалистическая сторона дороги будет предметом нашего внимания. Мы коснемся другого: реальной жизни.

Один мой приятель убежден, что без ужасающих по протяженности и качеству дорог русская литература не могла бы развиться до уровня мирового явления. Именно литература: русские живопись, кинематограф, и даже одна из частей литературы, поэзия, хоть и дали человечеству множество гениев, но не стали чем-то, из ряда вон выходящим. Пожалуй, только русские музыка и балет могут приблизится по значимости к литературе. Секрет, по мнению моего знакомого, прост: длиннейшие перегоны, долгие ожидания на станциях (конечно, я имею в виду не наш, XXI, а XIX век, на который как раз пришелся литературный рассвет), частые непогоды... все это способствовало не только писанию (ударение на втором слоге), но и влияло на совершенствование культуры чтения. Чем еще в XIX веке можно было себя утешить - картами? А, впрочем, и этим - тоже.

И еще мой знакомый абсолютно убежден в том, что развитие и совершенствование российских дорог давно уже привело к угасанию литературного процесса.

Если судить строго, наши дороги со временем улучшаются. Всего-то полсотни лет назад большинство трасс представляли собой грунтовые дороги, теперь об этом речи нет вообще; и невозможно представить себе самый захудалый райцентр без ведущей к нему асфальтированной дороги. Да, всего-то два десятка лет назад мы не представляли себе автобаны, на которых можно безнаказанно развить скорость "под сто восемьдесят". И все-таки с потрясающим упорством мы уверенно продолжаем называть две российские беды: дураки да дороги.

Как это ни удивительно, дураков мы любим, а некоторых из них порой доводим до ранга национальных святынь. Эта любовь воспитывалась в нас веками; для примера приведу выдержку из дневников Ивана Бунина (запись от 8 июня 1911 года):

"...Юлий привез новость - умер ефремовский дурачок Васька. Похороны устроили ему ефремовские купцы прямо великолепные. Всю жизнь над ним потешались, заставляли дрочить и покатывались со смеху, глядели, как он "старается", а похоронили так, что весь город дивился: великолепный гроб, певчие... Тоже "сюжет"..."

Ну, про дураков отдельная "песня": смысл, который мы, русские, вкладываем в это слово, особенно когда соединяем его с "дорогой", мягко говоря, неоднозначен. Я не берусь судить за других, но в поговорке про дороги и дураков лично для меня "дурак" означает не иначе как: "начальственный дурак". Наверное, такое "искаженное" восприятие у меня сложилось оттого, что дорогами, как и всякими коммуникациями, управляют начальники, а, каков начальник, такова и дорога. Хотя, возможен и обратный вариант.

Но речь у нас не о дураках. Если этот "пласт" населения мы порой и любим, то дороги в любом их проявлении, продолжаем ругать. И это порой меня удивляет: что может быть прекраснее уходящей в туманную даль - пусть и вдрызг разбитой - дороги! Или, когда она, петляя, упирается в непостижимый горизонт: красиво же... И жутко. Достаточно представить себя трясущимся на ее ухабах... б-р-р-р-р!!!

Понять до конца мысли и чаяния русских писателей XIX столетия нам все равно не удастся. То ли мы духовно ослабли, то ли морально окрепли (в подобного рода анализе, сравнении этических норм, нет никакого смысла), но жизнь наша стала совсем другой. В том числе, и благодаря совершенствованию сети дорог. И, если уж начинать рассказ о процессе развития темы дороги в русской литературе (наличие таковой уж наверняка никто отрицать не будет), то отправной точкой следует избрать самое-самое архаичное. Идущее из глубины столетий.

Как ни странно, эта архаика присутствует почти вровень и в XIX, и в нынешнем XXI веках. Разговор-то идет о "культуре дороги", а разве много изменилось в отношении человека к своему перемещению за последние века?

-- Во власти антихриста

Иконки есть сейчас почти во всяком автомобиле (мусульмане на их место подвешивают четки). Мы убеждены, что святые каким-то образом будут нас охранять в пути. Возможно это и так, но... в наших головах устойчивы рудименты мышления далеких предков. А предки-то как раз убеждены были, что дорога находится вне божественного распорядка.

То, что мы называем "культурой дороги", вмещает себя не только иконы под лобовым стеклом (было время, подвешивали чертиков или портрет Сталина). Больший интерес здесь представляет даже не материальная часть культуры, а духовная: дорожные обряды, социальные нормы, поверья и табу. "Посидим перед дорожкой" - это тоже определенный обряд. Как и тост "на посошок".

Большинство исследователей-этнографов сходятся на том, что дорога по традиционным русским представлениям - это сфера неопределенности, хаоса, в которой отменены нормы, которым мы следуем в нормальной, оседлой жизни. Почему? Ответ не так прост. Ясно только, что нечто подобное в отношении к дороге существовало и во времена, предшествующие образованию русского этноса.

В русском языке сохраняется выражение: "перейти кому-то дорогу". Применяется эта идиома, как правило, в смысле: повредить чьему-то успеху, преградить путь к достижению цели. Отсюда недобрые ожидания, если при отправлении в дорогу вам кто-то пересек путь. По мнению Александра Афанасьева, "возможно, здесь кроется основа поверья, по которому перекрестки (там, где одна дорога пересекает другую) почитаются за места опасные, за постоянные сборища нечистых духов".

По древним верованиям, колдун мог творить чары "на след"; для этого он широким ножом снимал след своего оппонента, и вырезанный ком сжигает в печи. От этого человек, отправившийся в путь "усыхает, как земля на огне".

Отправляясь в дорогу, путник переступает привычные нормы. Даже современное православие вполне официально отменяет пост на период, когда человек находится в пути. По старинным традициям, дорога - это мир как бы небытия, где не действует обычай. Человек в пути оказывается вне социума, ускользая из зоны досягаемости привычных рычагов социального регулирования.

Этнограф Т. Щепанская в статье "Культура дороги на Русском Севере" приводит такие факты:

"Материалы показывают, что в дороге действительно не действуют правила, которые в деревне непререкаемы. Вполне добропорядочные крестьяне, жившие в деревне между реками Кокшеньгой и Вагой, где они очень близко подходят одна к другой, образуя естественную западню для проезжающих, по ночам выходили на дорогу грабить купцов, которые возвращались с Благовещенской ярмарки; потомки этих крестьян вспоминают о такого рода вылазках как о роде промысла, без тени смущения или осуждения: дело же происходит в дороге! Дома надо придерживаться норм, в пути человек поступает как ему заблагорассудится, и традиция признает за ним это право..."

В старину считалось даже (да и сейчас кое-где считается), что, если встретишь в дороге попа, - пути не будет. Ведь дорога стоит вне божественного распорядка. С дорогой связано множество магических запретов, табу. Нельзя, например, на дороге спать: "как ляжешь на дороге спать - дак, поедут на тройке, да замнут...". Также нельзя разводить на дороге или на тропинке огонь, громко петь и кричать. Нельзя на дороге мочиться и оставлять экскременты (традиция особенно этот запрет относит к женщинам). Мотивировка: "это вроде как на стол нечистой силе". Так же запрещалось брать оставленные на дороге вещи.

Существовал еще ряд дорожных примет и поверий, которых мы ниже еще коснемся. В данном случае для нас важно следующее: в определенной степени у нас бытует особенная, ни на что не похожая "культура дороги". В эпоху расцвета русской литературы она, по видимости, была еще более мощной.

И еще. Русская "дорожная" культура выделила социальный тип "профессионала дороги" - странника. Тип необычайно поэтичный и полный таинственных аллюзий. Странник однажды преступает нормы дома навсегда и весь окунается в ирреальный мир дороги. В народном сознании он как бы приобретает таким образом колдовское знание. Такое может случится и с обычным человеком: если он случайно заблудится. Вот тогда-то мир ирреальности явит себя в полной красе (кто хоть однажды имел несчастье заблудиться - меня поймет)!

Один из типов странника описан у Ивана Бунина (дневниковая запись от 19 мая 1912 года):

"...Пришел странник (березовский мужик). Вошел, ни глядя ни на кого, и прямо заорал:

Придет время,

Потрясется земля и небо,

Все камушки распадутся,

Престолы Господни нарушаться,

Солнце с месяцем померкнут...

(Я этот стих слыхал и раньше, намного иначе.)

Потом долго сидел с нами, разговаривал. Оказывается, идет "по обещанию" в Белгород (ударение делает на "город"), к мощам, как ходил и в прошлом году, дал же обещание потому, что был тяжко болен. Правда, человек слабый, все кашляет, борода сквозная, весь абрис челюсти виден. Сперва говорил благочестиво, потом проще, закурил. Абакумов оговорил его. Иван (его зовут Иваном) в ответ на это рассказал, почему надо курить, жечь табак: шла Богородица от креста и плакала, и все цветы от слез Ее сохли, один табак остался; вот Бог и сказал - жгите его...

...Потом Иван зашел к нам и стал еще проще. Хвалился, что он так забавно может рассказывать и так много знает..."

...Странников "во имя божье" и доныне немало, да и нищебродов - тоже. Я вспоминаю одного весьма странного молодого человека, с которым мы немного пообщались лет десять назад на станции Арзамас. Московские поезда все приходят очень рано и до первого автобуса на Дивеево (там монастырь и мощи Серафима Саровского) надо ждать около трех часов. Я сидел рядом с этим чуднЫм типом (штормовка, разбитые ботинки, рваный рюкзак и еще противогазная сумка через плечо). Парнишка поведал, что он де паломник, поставивший перед собой целью объехать все святые места русские. Почувствовав ко мне некоторую симпатию (вообще-то взгляд у него был немного волчий), сосед решился показать мне свою "личнопичитаемую" святыню. Немного поколебавшись, он извлек из противогазной сумки... камень. Осторожно дал мне подержать: весу в нем было килограммов десять. Странник объяснил, что подобрал его на острове Валаам, и стал убеждать меня, что по форме он напоминает крест. "Это благодать на меня такая сошла..." - так примерно объяснял он. Ей-богу, крест камень напоминал при о-о-о-чень сильном абстрагировании! Тем не менее, я достал фотоаппарат и попытался запечатлеть паломника с его амулетом. Молодой человек быстренько "свернулся" и ускакал от меня с быстротою антилопы...

-- Ужас

Дмитрий Мережковский однажды заметил, что Бунин не любил Россию.

Неслучайно XIX век стал революционным в развитии дорог. Революция заключалась в том, что изобретены были железные дороги. Бунин, "не любящий России", в 1901 году пишет рассказ "Новая дорога". Рассказ о железнодорожном путешествии (тогда, напомню, езда в поезде было самым современным и комфортным способом передвижения):

"...Славная вещь - этот сон в пути! Сквозь дремоту чувствуешь иногда, что поезд затихает... В полудремоте попадаю в вагон-микст, тесный, с квадратными окнами, и тотчас же снова крепко засыпаю. И к утру уже оказываюсь далеко от Петербурга. И начинается настоящий русский зимний путь, один из тех, о которых совсем забыли в Петербурге...

...Я смотрю, как уходят от нас и скрываются в лесу огоньки станции. "Какой стране принадлежу я, одиноко скитающийся? - думается мне. - Что общего осталось у нас с этой лесной глушью? Она бесконечно велика, и мне ли разобраться в ее печалях, мне ли помочь им? Как прекрасна, как девственно богата эта страна! Какие величавые и мощные чащи стоят вокруг, тихо задремывая в эту теплую январскую ночь, полную нежного и чистого запаха молодого снега и зеленой хвои! И какая жуткая даль!"

Бунин не любил Россию?

Заканчивая цикл "Губернские очерки (1857 г.), Михаил Салтыков-Щедрин пишет небольшую вещичку "Дорога". Ну, что-то среднее между эссе и лирической зарисовкой. Начинает автор "за здравие":

"Я еду. Лошади быстро несутся по первому снегу; колокольчик почти не звенит, а словно жужжит от быстроты движения; сплошное облако серебристой пыли подымается от взбрасываемого лошадиными копытами снега, закрывая собою и сани, и пассажиров, и самих лошадей... Красивая картина! Да, это точно, что картина красива, однако не для путника, который имеет несчастие в ней фигюрировать..."

Дальше следует описание некоторых дорожных неудобств, вдруг прерываемое криком души:

"Но я уже закутался; колокольчик опять звенит, лошади опять мчатся, кидая ногами целые глыбы снега... Господи! Да скоро ли станция?..

...и кажется утомленному путнику, что вот-вот встанет мертвец из-под савана... Грустно.

А грустно потому, что кругом все так тихо, так мертво, что невольно и самому припадает какое-то страстное желание умереть..."

Затем автор переносится в мир полусонной фантазии - так завораживающе действует на него дорога. Ему представляется "странная, бесконечная процессия"; вглядываясь в лица шествующих, он понимает, что где-то видел этих людей. У одного из узнанных он вопрошает:

" - Порфирий Петрович! куда же вы так поспешаете? Спрашиваю я.

Но он только машет рукою, как бы давая мне знать: "До тебя ли мне теперь! Видишь, какая беда над нами стряслась!" - и продолжает свой путь.

"Что это значит?" - спрашиваю я себя.

- Неужели вы ничего не слыхали? - говорит мне мой добрый приятель Буеракин, внезапно отделяясь от толпы, - а еще считаетесь образцовым чиновником!

- Нет, я не слыхал, не знаю...

- Разве вы не видите, разве не понимаете, что перед глазами вашими проходит похоронная процессия?

- Но кого же хоронят? Кого хоронят? - спрашиваю я, томимый каким-то тоскливым предчувствием.

- Прошлые времена хоронят!.."

-- Па-а-а-аехали!

Ну, а теперь окунемся в конкретные реалии. Что собой представляло путешествие по дорогам России первой половины XIX века? Наиболее реалистичное описание такового я нашел в очерке Ивана Гончарова "На родине".

Написан он в 1887 году и начинается с воспоминаний о том, как писатель после окончания учебного курса в Московском университете возвращался на родину, в Симбирскую губернию. А случилось это осенью 1834 года:

"...От Москвы до моей родины считается с лишком семьсот верст. На почтовых переменных лошадях, на перекладной тележке это стоило бы рублей полтораста ассигнациями (полвека назад иначе не считали) и потребовало бы пять дней времени.

Заглянув в свой карман, я нашел, что этой суммы не хватает. Из присланных денег много ушло на новое платье у "лучшего портного", белье и прочие вещи. Хотелось явиться в провинцию столичным франтом.

Ехать "на долгих", с каким-нибудь возвращающимся из Москвы на Волгу порожним ямщиком, значило бы вытерпеть одиннадцатидневную пытку. Я и терпел ее прежде, когда еще мальчиком езжал с братом на каникулы.

Современный путешественник не поверит: одиннадцать дней ухлопать на семьсот верст! Американская поговорка: "Time is money" - до нас не доходила.

Железных и других быстрых сообщений, вроде malleposte (почтовая карета), не существовало - и я задумываюсь, как быть.

Мне сказали, что есть какой-то дилижанс до Казани, а оттуда рукой подать до моей родины.

Газетных и никаких печатных объявлений не было: я узнал от кого-то случайно об этом сообщении и поспешил по данному адресу в контору дилижанса, в дальнюю от меня улицу. Конторы никакой не оказалось. На большом пустом дворе стояло несколько простых, обитых рогожей кибиток и одна большая бричка на двух длинных дрогах вместо рессор.

- Где же дилижанс? - спросил я мужика, подмазывающего колеса своей кибитки.

- Какой дилижанс, куда? - спросил он, в свою очередь.

- В Казань.

- А вот этот самый! - указал он на большую бричку.

- Какой же это дилижанс: тут едва трое поместятся! - возражал я.

- По трое и ездят, а четвертый рядом с кучером... Спросите приказчика: вот он в окно глядит! - прибавил он, указывая на маленький деревянный домик, вроде избы.

Я вошел в комнату.

- Я желал бы ехать на дилижансе в Казань, - сказал я приказчику.

- Можно, - лениво отвечал он, доставая с полки тетрадь.

- А когда уходит дилижанс?

- Неизвестно: дня определить мы не можем.

- Как так: дилижансы ходят везде в назначенные дни!

- Нет, у нас когда наберется четверо проезжих, тогда и пущаем. Одна барынька уже записалась: вот ежели вы запишитесь - так только двоих еще подождем или по малости одного.

И я голову опустил..."

На третий день записался еще один попутчик и юный Ваня Гончаров вскоре пустился в путь. До Казани ехали четыре дня. Третий пассажир был купец и из-за тесноты пространства он постоянно ссорился с "барынькой", которая ехала на уральские заводы какой-то смотрительницей.

На третий день, после духоты, по дороге пронесся столб пыли, блеснула молния и стал брызгать дождь:

"...-Ох! - простонала наша спутница, крестясь...

Купец посмотрел на нее, что она, а я отвернулся и засмеялся в пространство. Но тем все и кончилось. Вихрь умчался, и солнце стало опять печь.

По лицам у нас лился пот, пыль липла к струям и изукрасила нас узорами. В первые же сутки мы превратились в каких-то отаитян. На второй день совсем почернели, а на третий и четвертый на щеках у нас пробивался зеленоватый румянец.

Подъезжая к Казани, мы говорили уже не своими голосами и не без удовольствия расстались, сипло пожелав друг другу всякого благополучия.

Так полвека назад двигались мы по нашим дорогам! Только через двенадцать лет после того появились между Петербургом и Москвою первые мальпосты, перевозившие пассажиров с неслыханною доселе быстротою: в двое с половиной суток. В 1849 году я катался из Петербурга уже этим великолепным способом. А затем, возвращаясь в 1855 году через Сибирь из кругосветного плавания, я ехал из Москвы по Николаевской железной дороге: каков прогресс!"

От Казани до родины Гончаров добрался всего за сутки, с не менее тяжелыми приключениями...

-- Вот мчится тройка удалая...

Говоря о профессионалах дороги, грех будет не остановить свое внимание на сословии ямщиков. Столь распространенная в XIX веке специальность породила не только особенные песни, но даже промысел по отливу ямщицких колокольчиков (центры колокололитейного производства - Валдай, Казань и др. - располагались, как правило, на крупных трактах).

Про этот мир довольно подробно рассказал Глеб Успенский, написавший в 1889 году очерк "От Оренбурга до Уфы", в основу которого легли впечатления писателя о путешествии в Башкирию, которое он совершил весной того же года:

"...Даже бешеная сибирская езда, достигающая на Барабе, благодаря гладкой, как доска, дороге, наивысшей точке неистовства, даже она не в силах с свойственной ей быстротою изгладить, как бы следовало, скучное впечатление скучных красок степей, перенося нас с быстротою молнии опять в новую обстановку окружающей природы...

...Дороги же чисто сибирские, от Томска до Омска, через всю Барабинскую степь, нисколько не похожи на наши: содержаться превосходно, "как скатерть"; после каждого дождя, тотчас, как только засохнут сделанные проезжими по мокрой земле кочки, вся дорога ровняется при помощи особых катушек и вновь делается "как скатерть".

Во всяком случае на протяжении 1500 верст вопрос о разнообразии впечатлений, кажется, не может подлежать сомнению; впечатлений, во всяком случае, должно быть много, и притом всякого сорта; но прежде всего восприятию их препятствует необыкновенная быстрота и вообще своеобразность сибирской езды.

До первой станции от Томска проезжающие едут большею частью не на "настоящих" сибирских лошадях и не с настоящими сибирскими ямщиками. Меня, например, вез еврей на клячонках, которые, кроме гоньбы с проезжими, были изнурены уже и городской работой.

Совсем не то подлинная сибирская тройка и сибирская езда, с которыми проезжий начинает настоящее знакомство только на второй или, вернее, на третьей станции. На этой станции выводят уже не заезженных клячонок из конюшни, а сначала идут "ловить" лошадей в поле. Одно это роняет в непривычное к "сибирским" ощущениям сердце проезжающего зерно какого-то тревожного ощущения. Пока "ловят", времени много для разговора, но самое это слово "ловят" и значительный промежуток времени, употребляемый на это дело, смущают вас и ослабляют интерес к разговору. "Гонят!"...

...- Пожалуйте, господин, садиться!

Сам он, однако же, не садится, он даже вожжей в руки не берет, а только укладывает осторожными движениями рук на козлах таким образом, чтобы за них можно было ловчее схватиться, и все время тихонько произносит: "тпр... тпр..."

...- Н-ну! Михайло, затворяй ворота! Ты, дедушка, держи коренную-то, держи крепче, навались на нее!

Ворота заперты. Лошадей держат, но когда осторожно усаживающийся ямщик все-таки старается всячески не дать лошадям заметить, что он берет вожжи, проезжего нисколько уже не радует и то, , что, по его настоянию, ямщик уже сидит на козлах. Напротив, страх окончательно овладевает всем его существом, и если же наконец он садится на повозку, так единственно потому, что невозможно этого не делать, точно так же как преступнику нельзя не класть голову под топор гильотины...

...- Отворяй! Пущай!

Что же это такое происходит?..

...Не раньше как на пятнадцатой версте проезжающий наконец узнает, что такое с ним случилось: оказывается, что ни ямщик, ни лошади не впали в иступленное состояние, не бесновались, а делали свое дело так, как следует его делать по сибирскому обычаю, - просто ехали "на сибирский манер". На пятнадцатой версте ямщик сразу остановит своих бешеных коней, слезет с козел, походит около повозки, покурит, поговорит. Но неопытный проезжающий хотя и имеет случай сознать себя не погибшим, но еще решительно не в состоянии прийти в себя и получить хотя бы малейший интерес к "окружающей действительности"...

...На третий, четвертый день, когда принцип сибирской езды понят вполне, когда все "суставы" во всех направлениях растрясены и когда измождение уже охватывает человека с головы до ног, и притом распределяется по всему организму вполне равномерно, тогда уже вступает в свои права и духовная деятельность. Если добравшись до станционного дивана или даже до ступеньки станционного крыльца, можно уже найти в себе возможность для внимания к окружающему, к природе, к людям; можно ощутить и потребность побеседовать с этими людьми...

...Большинство сибирских ямщиков "мчит" проезжего, так сказать, "по привычке", по установленному для сибирской езды обычаю: то "дует" сломя голову, то передохнет, то опять "дует". Да и тройка так же приучена понимать, как ей поступать; ямщиком такой дрессированной тройки может быть десятилетний мальчик... весь процесс езды идет самым шаблонным образом; кнут, покрикивание, посвистывание, все это делается только по обычаю. Но есть действительно сибирские ямщики, ямщики-артисты, и даже не ямщики, а дирижеры, причем кнут, это - жезл капельмейстера, а тройка - оркестр. Этот артист-художник видимо, заинтересован талантами своего оркестра, любит в одном исполнителе одно, в другом - другое, принимает их особенности к сердцу и ставит своей задачей - развить в своих любимцах все их дарования...

...Говоря об особенностях сибирской езды, никоим образом нельзя не обратить внимания на роль, которую играет в этой езде именно ямщицкий свист. Свист вообще, это - знак, сигнал, тон, который ямщик дает лошади, вызывая в ней известное настроение...

...Не одни, однако ж, ямщики разрабатывали это сигнальное дело пустынных пространств. Немало поработал для его развития и "лихой человек", грабитель, разбойник и душегуб. Дать знать в темную ночь своим, засевшим под мостом, товарищам, что идет обоз... я "Христом-богом" просил ямщика не свистать, когда он попробовал развернуть кнут палача еще раз. Ямщик понял, что я "испугался", улыбнулся и был, очевидно, доволен, что произвел именно то впечатление, которое требуется..."

Комментарии к этому описанию вряд ли уместны. Отмечу только пространный и порой занудный стиль автора. Но, как известно, форму принять "подбивать" под содержание. Не буду же я заявлять, что вся русская литература "золотого века" сплошь занудная и пространная!

Георгий и Наталья Гореловские

Георгий Александрович Гореловский - учитель словесности Теребенской школы. Да, в Теребенях имеется не только Воскресенская церковь, но и школа, в которой дети учатся. Жаль только, в связи с "национальным проектом" школу понижают в статусе, она теперь будет не 11-ти, а 9-леткой. Сейчас здесь учатся 39 детей и тенденция к сокращению неуклонна.

Сам Георгий Александрович живет в деревне Крулихино, в километре от Теребень. Его супруга Наталья Васильевна - библиотекарь, ее учреждение тоже находится в Теребенях. Раньше и в Теребенях, и в Крулихине простые люди не жили. Теребени были погостом, там только священник обитал. Крулихино было барской усадьбой, там обитали дворяне (последние владельцы - Львовы). Заселять погост и усадьбу начали после советской власти. Жаль, что теперь усадьба в развалинах - но что поделаешь...

В Теребенском приходе много деревень. Главная сейчас - Болготово. Потому что там находится учреждение, дающее людям работу: интернат для психохроников. Колхоз-то развалился, вот вся и надежда на психов - в том смысле что для их обслуживания значительный персонал необходим.

Сад Георгия-учителя отличен от сада Георгия-священника. Можно сказать, это образцовый парк. Здесь все упорядочено, все подстрижено, ухожено. Имеется даже свой, персональный прудик. И уж точно ни-ка-ких диких кустов здесь нет. Видно, что люди занимаются своим подворьем с удовольствием. У Георгия Александровича, как и у Георгия Здравковича, двое сыновей. Старший Евгений сейчас учится военной академии, "Макаровке"; младший Василий - в морском колледже. Морская судьба была и у их отца.

Георгий с детства бредил морем. Поехал после школы в Ленинград, в мореходку поступать; но так вышло, что попал в итоге в Арктическое училище. После - полярная станция "Мыс Желания" на северной оконечности Новой Земли. Позже, когда Севером "наелся" сполна, он все же осуществил детскую мечту - пошел работать во флот; ходил он радистом на рыболовецких судах. Был правда перерыв в пять лет: Георгий учился в Москве, в Литературном институте имени Горького. Удалось только с третьего захода поступить, но ведь Гореловские - упрямые люди. Писательский талант у него проснулся на Севере, долгие полярные ночи тому благоприятствовали. Первый рассказ - про то как он прошел за 12 часов дистанцию в 20 метров от радиорубки до кубрика (заблудился в пурге) опубликовал журнал "Вокруг света". Ну, и с той поры литература начала затягивать.

Главная книга жизни Георгия Гореловского - "В кустах или апология крестьянства". Написана и издана она была еще в то время, когда Гореловский с семьей жили в Риге. Она о родной деревне, о России, о деде Савелии Антоновиче. Он когда-то выделился из деревни в хутор, выкорчевал кустарник на пустоши, в местности Каменец, и построил свое хозяйство. А после революции его раскулачили, лишили всех прав, судили и отправили в лагеря. Дед выжил, вернулся по "конституционной" амнистии 36-го года, а хутора его, который "в кустах" рождался, уже и нет. Все растащили, а супруга его с детьми вынуждена была обитаться по чужим углам. Пришел дед в сельсовет: "Где ж мне жить-то теперь?.." - "А иди - на барских фундаментах и стройся..." К тому времени барская усадьба тоже была разорена. И он снова начал строить хозяйство - прямо на фундаменте одной из барских построек. Об этом, точнее о неукротимом духе русского крестьянина, книга. Грустное сочинение, предрекающее, что изничтожат деревню, снова все кустами порастет.

В доме, построенном когда-то Савелием Антоновичем, и поныне живут Гореловские. Сад, тот самый, который образцовый, тоже дедом был заложен. Когда Гореловские в Латвии жили, им там неплохо было. Квартира своя, работа удовлетворяла. Стабильность сохранялась до определенного времени - пока русских не начали прижимать. В последние рижские годы Георгий Александрович работал в русской редакции, Наталья Васильевна преподавала математику в русской школе. То, что славян прижимают, еще можно было терпеть. Но, когда пошла атака на русский язык...

У Гореловских был выбор: либо в Калининград, родину Натальи, либо в Крулихино. Выбрали деревню; потому что в Калининград, как ни крути, не русский вовсе, ну, а деревня - истинное средоточие нашего, родного.

Георгий Александрович, когда по морям ходил, представить не мог, что будет преподавать в школе русский язык и литературу. Ну, не горел он желанием стать учителем! Но дело вот, в чем. В школе 39 детей и им нужен Учитель. Какая профессия в этом мире важнее, нежели Учитель? Писать книги времени почти не остается. Так, делаются лишь литературные зарисовки "О нечаянных встречах" (здесь, в глубинке, встречи по-особенному ценятся). Рассказы пишутся. Что интересно их теперь легче издать в Латвии, в коллективных сборниках. Там политика по отношению к русскому языку несколько изменилась. У нас-то лишь за твои же деньги тебя издадут. Но выбор сделан, Родина дороже.

Да, земли снова зарастают кустами. Такого здесь не было со времен князя Олега. Но ведь подрастают руки, которые смогут однажды победить пустошь и создать новый, прекрасный мир. Для этого нужно только одно человеку: вера; не только в Бога, но и в то, что Родина всегда ждет тебя. Она все простит и примет тебя, кем бы ты ни был.

-- Дорога

--

После зоны Андрей трудился у одного предпринимателя на лесоповале, сучкорубом. Там был обман, хозяин всегда недоплачивал, и Андрей ушел на "шабашку", то есть на случайные заработки. И лишь недавно он нашел место в райцентре, в пожарной охране. Режим работы -- сутки через трое -- позволяет уделять время и земле, и все той же "шабашке", и творчеству.

Себя он не считает скульптором. Оправдывается:

- Я сейчас из себя ничего не представляю. Это просто мое увлечение. Художник -- особое состояние, когда умеешь свою душу показывать. Я начинал в дереве работать; познакомился с хорошим мастером-резчиком из города Шарья, Масленниковым Николаем. Понаблюдал -- и понял, что он под структуру дерева подлаживается. Для меня это -- не то, мне свободы выражения хочется. Пробовал рисовать, но мне не хватало объема. Вроде рисуешь лицо, но так и тянет обе руки задействовать, чтобы форму чувствовать. Оттого и пришел к глине, к гипсу. Но пока у меня не то получается. Не то...

Лепит Андрей в основном односельчан. Толика Юркова, Володю Старостина, брата, сестру, маму. Сейчас работает с Витькой Голубевым. Витька -- один из Андреевых "подопечных". Он с братом почти ровесник, оба готовятся в армию пойти и для Андрея эти парни как дети. И Ваньку он с младенчества рОстил, и Витька ему не чужой. Парень живет с бабушкой и сестричкой Анькой, потому что мама их погибла, а отец пропал. Вместе -- Андрей, Ванька и Витька -- "калымят": доски грузят на пилорамах, строят, срубы рубят (это уже в сообществе с отцом). И сенокос у них вместе, и картошка. Пчелами занялись, перенимают бесценный опыт пчеловодства у Толи Юркова, опытного пасечника.

Сейчас "мундырской тройки" появилась цель: заработать денег, купить подержанный трактор и начать серьезно обрабатывать землю. С целью прибыли, а не для удовлетворения потребностей натурального хозяйства. Андрей считает так:

- Нам, конечно, не повезло, что мы молодые. Когда в совхозе все "раздербанивали", я юношей был, технику не смог взять. Но если у нас получится -- будем развивать у себя сельское хозяйство: скотину расплодим, пасеку увеличим, целину распашем. Я вот, что думаю: с работы могут нас уволить, а с земли никто не уволит!..

Андрей много экспериментирует с разными культурами. Картошку он сажал на разных полях и нашел, что на смешанных почвах картошка лучше растет, чем на глиноземе или на песке. В заветных местах (а земли сейчас свободной хоть отбавляй) он получает с ведра картошки пятнадцать, а то и двадцать ведер. Он уверен в том, что именно сейчас, когда деревня северная нарушена основательно, настало время крестьянина, только крестьянина думающего:

- Кушать-то все хотят, а производителей почти не осталось -- разбежались по городам или спились. Здесь когда был совхоз, думали, что пусть все будет так, как есть, не искали новых путей. Деревню можно поднять. Нужно только, чтобы отношение людей изменилось. Чтобы не потребительская точка зрения была во главе угла, а... душа. Земля без нашей души благодать свою дарить не будет. Но нужно частное хозяйство. Свое. И будет тогда сила, чтобы вставать до рассвета и ложиться поздно!

...Конечно Андрей -- идеалист. Но он -- счастливый идеалист, так как рос уже после советской власти, не знал рабской философии. Жаль только, его крестьянские стремления приходят в противоречие со страстью к скульптуре:

- В городе скульптурой лучше заниматься, потому что с натурой проще. Да, я здесь могу лепить коров, лошадей, кошек. Деревенских наших людей лепить могу. А вот тело человеческое... Здесь у нас в деревне менталитет какой: начнешь натурой обнаженной заниматься -- сразу разговоры всякие начнутся. Четыреста мышц человека, больше трехсот костей -- где все это изучить? Я даже одно время думал поступать в медицинский институт -- только для того, чтобы анатомию изучить. Но это так, в порядке бреда... В материальном плане, конечно, в деревне хуже, да и с информацией плохо (ну, где ж мне про скульптурное искусство новости узнать!). Но -- душа... Друзья. Природа...Приезжают сюда товарищи, из тех, кто в городе осел. При машинах, при деньгах, говорят: "Вот, у тебя в твоей деревни ни кола, ни двора. Дурень..." Если бы я выпивал, я бы пропустил мимо ушей. А здесь... Вообще-то и кол и двор у нас есть. И проживем мы своим хозяйством при любой власти -- неслучайно в годины войн людей деревня спасает! А все же обидно. За брата Ваньку обидно, за Витьку Голубева. Они чистые, честные пацаны. И землю любят побольше меня!..

...Если рассудить, Андрей Оськин, "скульптор от сохи", живет в согласии с собой и миром. Разве только страдает от того, что его увлечение никому в деревне не нужно. Но разве не такова участь всех художников? Но с другой стороны у каждого художника планида своя. Как, впрочем, и у каждого крестьянина.

-- Два Георгия в кустах

Георгий Мицов

-- Георгий первый

...То ли "день гостя" сегодня, то ли такое ежедневно происходит - не знаю. Только за час, пока о. Георгий показывал свою "епархию", познакомится пришлось и с районным криминальным авторитетом, и с семьей, приехавшей погостить из Германии, и с предпринимателем из Питера с золотыми часами, инкрустированными бриллиантами. Все приехали к о. Георгию по делам духовным. И каждому, надо отдать должное батюшке, он уделил внимание. Естественно, и мне, грешному, тоже.

Особенно меня впечатлил, конечно, криминальный авторитет: весь изранен, с изуродованной рукой и подергивающейся головой. Мне позже рассказали, что его и взрывали, и резали, и расстреливали - но он оказался в малой части счастливчиков, вырвавшихся из горнила 90-х живым. Вел он себя пристойно и даже богобоязненно. За тюремным сленгом прочитывался недюжинный интеллект и даже внутренняя интеллигентность.

Чтобы пройти в дом к батюшке, надо ну, о-о-о-чень низко поклониться. Кусты в палисаднике настолько разрослись, что буквально застят путь. "Пусть все будет естественно" - такое кредо у отца Георгия. Про батюшку мне заранее рассказали, что он оригинален. И немножко юродивый. Я увидел усталого и больного человека, который только что вернулся со службы из далекого села. О. Георгий готов был упасть от изнеможения, это было слишком заметно. Но, как только появились гости (включая и меня, грешного), о. Георгий будто скинул с себя груз - и пошел показывать достопримечательности храма и погоста.

Все показал - от надписи, оставленной фашистом во время войны на стене колокольни (немец согласно преданию пожалел деревянный храм и не сжег его) до языческого истукана на кладбище, которому не меньше тысячи лет. "Свято место пусто не бывает..." - Опять коротко и снова в точку. Конечно можно было бы корить немца за то, что на стенах храма писал, нехорошо все-таки. Но факт, что автор надписи пропал без вести и его дети имеют теперь только одно материальное свидетельство об отце, сгинувшем в холодной России. Говорят, они приезжали, плакали...

Языческий истукан повержен. Лежит среди могилок неприкаянный, забытый. Повалили его еще до о. Георгия, а он лишь следует своему принципу о естестве.

В результате непродолжительного общения я понял вот, что: батюшка говорит простым языком, он может и с бандитом, и с банкиром общаться запросто (что, впрочем, несложно - ибо первый от второго недалеко ушел). Но Слово Божие все же несет. Есть у него удивительный дар проповедовать языком улицы. Тут о.Георгия недавно один корреспондент подставил: позвонил и попросил сказать что-то насчет поста. Ну, о. Георгий и сказал. А корреспондент возьми - и напечатай все как и было сказано. Кончилось тем, что батюшку в епархию вызывали, корили...

Предыстория священства Георгия Здравковича Мицова в Теребенях такова: до него здесь за восемь лет сменилось пять священников. При одном из них пропала чудотворная икона, перед которой молился за победу в Отечественной войне 1812 года Михаил Илларионович Кутузов. Батюшка с матушкой здесь служат уже больше двадцати лет. Более того: он единственный в районе сельский священник. Никто не хочет в деревню! В смысле, служить, трудиться, а не отдыхать. Может потому-то чудачества о. Георгия и терпят наверху.

О. Георгий можно сказать, "всемирный" батюшка. Духовные чада у него в любой части Света есть, возможно даже и в Антарктиде. Да и судьба его необычна. Нонконформист, бунтарь, философ. Рассказывает на первый взгляд неправдоподобное: "Как-то мы на углу Пестеля и Литейного пивали кофе и Ёсей Бродским, и я благодарен ему за слова: "Если мне рот забьют глиной - я все равно буду славить Бога..." Но все это правда. Батюшка (когда еще не был таковым) со многими пивал - и не только кофе. Искусствовед, реставратор - но уехал в далекие Теребени, стал священником. Правду батюшка сказал еще когда храм показывал, как всегда кратко и предельно ясно:

- Либо ты выигрываешь в силе и проигрываешь в расстоянии, либо наоборот.

- А что такое - сила?

- Благодать...

Принцип священства о.Георгий почерпнул, когда служил в армии. Подтягиваешься на перекладине, уже сил нет, чтобы последний рывок совершить, сержант тебе пинок сапогом под зад - Р-р-раз! - и ты подбородок вознес над перекладиной. Как раз этого удара и не хватает... Потому-то батюшка и называет себя "сержантским сапогом".

Только устал, устал батюшка. Когда собирались ехать к нему, народ рассказал, что о. Георгий слег в больницу, тяжело заболел. Оказалось, всего лишь на обследование ездил. Злым языкам похоронить человека не терпится... Попросил батюшка, чтобы с матушкой поговорили, она лучше его расскажет. Тем более что двадцать третью Пасху они здесь справляют исключительно благодаря ей. О. Георгия первые годы на приходе не оставляла мысль удрать - и только силами и стараниями Валентины Вениаминовны они все еще здесь.

Матушка была не в духе. Тем не менее рассказала, как они с батюшкой познакомились. Оказалось, а Александринском театре, на сцене. Она познавала искусство снизу, Георгий - сверху. То есть она сцену подметала, а он был рабочим сцены, декорации подвешивал. Валентина - тип женщины, который только и подходит такому как Георгий. Он выдающийся человек, но и пил он тоже "по-выдающемуся". Хотя и батюшкой - и матушка в этом убеждена - о. Георгий был с рождения. Благодарна матушка и детям (а у них два сына - Петр и Олег). Именно они в 91-м году, в дни путча, нашли под церковью склеп, в котором покоятся останки родителей великого полководца Кутузова.

Дети уже выросли. Один преподает в университете. Второй, Олег был дома, что-то делал на компьютере. Он все больше помалкивал, но, когда матушка окончательно потеряла ко мне интерес (уж слишком скучные вопросы ей задавал), попросил, чтобы написанную статью перед публикацией я прислал ему на рецензию. Что ж , цензора иметь в семье тоже неплохо. Но и в храме тоже неплохо иногда прибираться: полы там явно немыты давненько. Еще Олег дал диск - с записями передач об о. Георгии. По видимости цензурой они были одобрены.

Я просмотрел. Красивые сюжеты. Воскресенская церковь оказывается никогда не закрывалась, намоленная она, иконы в ней замечательные, XVIII век. Когда-то иконы были профессией искусствоведа Георгия Мицова (он тогда работал в Русском музее). Всякое Мицовы здесь пережили; случалось, что отбивались от грабителей, покушавшихся на святыни. Но напряг один момент разговора. Корреспондент: "Прихожане со всего мира, телефон разрывается... а местный мужик к вам не идет..." О. Георгий: "Очень у них занижена самооценка. Он хочет счастья мгновенного: либо стакан заглушить, либо..." В общем ушел батюшка от ответа - почему "мужик" к нему не идет.

Вспомнилось, матушка мне говорила, что у них в храме прихода нет, а есть только "приезд". Священник с мировым "приездом" и нулевым приходом... Это ж получается интернациональный скит какой-то! А что же люди, которые здесь живут?

-- Георгий второй

Две коровы, два теленка семьи Оськиных -- самое крепкое хозяйство в деревне. Детей у Петра Дмитриевича и Галины Александровны Оськиных трое. Андрей -- старший, ему 28. Младшему брату Ивану 17, сестра Елена чуть старше. Аккурат на днях приехала ? из Костромы. Учится она там в техникуме, на строителя. Смотрит вокруг себя с какой-то тайной ухмылкой, снисходительно. Видно, надышалась городского воздуха и одурманил он ее, болезную. Деревня для нее -- недоразумение, считай, темная часть биографии. Да и логика проста: "Зачем возвращаться туда, где лет пятнадцать уже ничего не строят, а только растаскивают на дрова?"

Особенно ей непонятен и даже страшен Андрюха. Ну говорит ей брат, что любит землю, природу. А статУи эти для чего ему? Зачем выделяется? А для Андрея скульптура -- вторая жизнь. А, может быть, и первая.

Он хотел куда-нибудь поступить после школы, ведь лепил что-то из пластилина и глины, сколько себя помнит. Но отец уехал в очередное свое плавание и на Леше осталось хозяйство, младшие брат и сестра. Отец -- моряк, он часто и надолго пропадает. Однажды брал на Дальний Восток жену, и так получилось, что родился Андрей в городе Находке. Ну, что делать: душа отцова морская, любящая вольные ветры. Андрей другой. Он любит основательность, созерцание.

До армии он успел поучиться в ПТУ на мастера-резчика, но специальность из-за того, что уволились преподаватели, закрыли. Когда вернулся из армии (Андрей служил на границе), совхозу уже никто не был нужен. Пошел работать в зону, которая возле ближайшей от Мундыря станции Поназырево, охранником. Вот ведь судьба: в армии границу охранял, на гражданке пришлось охранять зеков (и там, и там ему довелось стоять на вышке). Работа охранника неплохая, ведь после смены остается время на хозяйство и творчество. Но через три года вышел конфликт: поступил он на юрфак, а начальство настояло: "Или ты на вышке, или в институте. Выбирай..." Алексей не жалеет об этом, говорит: "Ну, какой из меня юрист?.." У него другая любовь: лепка. Его "библия" и одновременно настольная книга так и называется: "Лепка". Написал ее великий скульптор Лантери и Алексей считает великой удачей, что книга эта попала к нему. Края страниц у книги засалены, обложка потерлась, а он все читает, читает...

Андрей Оськин

Две деревеньки рядом -- Балдино и Мундырь. Населения на обе -- 60 душ. Вокруг заросшие бурьяном поля, у горизонта -- лес. Летом, в зелени, картина отрадная. Зимой -- пустыня. И как-то я понимаю Андрея Оськина, деревенского скульптора: среди унылых равнин хочется чего-то выпуклого, нарушающего однообразие пространства. И не ловите автора на пошлости: здесь я подразумеваю пластическое искусство.

Он живет в деревне Мундырь, когда-то славящейся дородностью и зажиточностью людей. Мундырь -- самая старая деревня в округе, а по убеждению Андрея люди не стали бы селиться на скудных землях. Бабушка Андрея Мария Яковлевна рассказывала, что у людей были амбары, большие дворы. А жили хорошо потому что много работали. Подкосила война: лишь в один двор из пяти вернулся хозяин. Кстати, как говорила бабушка, название деревни произошло от слова "мундир", переделанного на крестьянский лад. Петр Великий когда-то проезжал по Сибирскому тракту (он проходил в нескольких верстах от Мундыря) и подарил здешнему жителю, по видимому, изношенную часть своего одеяния. Даже если это был не Петр вовсе, а какой-нибудь затрапезный чинуша, поэтические воззрения россиян на историю никто не отменит.

В Мундыре две трети домов безлюдны. Одну из изб под скульптурную мастерскую занял Андрей. Там у него мольберт, софиты, запас глины. В Мундыре есть ферма, в которой тридцать голов дойного стада. Как говорят, скотину общественную держат только для того, чтобы окончательно хозяйство не загнулось. Как ни смешно, ферма -- завидное преимуществ Мундыря: в окрестных селениях не осталось и такой роскоши.

И какова судьба детей Ивана Моисеевича и Александры Александровны Кузнецовых! Старший сын Александр, морской офицер, погиб у берегов Норвегии. Средний сын Иван пал смертью храбрых на Карельском перешейке. Дочь Александра, призванная на Северный флот, умерла при родах (ребенок тоже погиб). Пришел с войны лишь Николай. "Заговоренный..."

Призывали Николая Кузнецова тоже с Севера, из города Кандалакши Мурманской области. В послужном списке значится: "призван 22 июня 1941 года". И места службы: июнь 1941-го -- июль 1942-го: 86 отдельная морская бригада, ручной пулеметчик; июль 1942-го -- декабрь 1943-го: 263 стрелковая дивизия, командир отделения разведки; декабрь 1943-го -- май 1945-го: 369 отдельный истребительный противотанковый дивизион; помощник командира взвода. На личном боевом счету -- 16 уничтоженных вражеских танков. Звание: старший сержант.

"Слава" запоздала вот, почему. В городке Лабиау, что в Восточной Пруссии, германская самоходка выскочила на перекресток, который только что миновали наши артиллеристы, и ринулась на них с тыла. Вдвоем с наводчиком Семиконовым Кузнецов на одном дыхании успел развернуть орудие и расстрелять бронированную машину, когда она уже была на расстоянии 30 метров. Уже была выпущена листовка, называющая расчет Кузнецова "русскими богатырями", направлено представление на третью "Славу", но за Лабиау лежали другие города, рвались вперед, и документы как-то потерялись в межштабной неразберихе. Нашли их через 35 лет, при Брежневе.

Кузнецов видел много военачальников, Жукова в том числе. Вот сейчас принято говорить о жестокости маршала, но Николай Иванович был свидетелем другого. Как-то они три месяца, на Юго-Западном фронте стояли под Крапивной. Приехал внезапно Жуков и в первую очередь пожелал посмотреть, что солдаты едят. Когда увидел, что одну капусту -- заставил повара целый котелок в себя затолкать. Сказал ему: "Ну что, приятно? А вы этим кормите солдат..." На другой день появились на передовой мясо и хлеб.

Золотую Звезду Николай Кузнецов получил в апреле 45-го. За Кенигсберг. Тогда, в феврале 45-го, наши гибли десятками тысяч. Били орудия прямой наводкой, артиллеристы знают, что это означает... Первая Слава была за бой под Шауляем, в котором от всего в дивизиона осталось только одно орудие -- во взводе Кузнецова. Вторая Слава -- за пять подбитых танков в одном бою на подступах к Кенигсбергу.

Но самая дорогая награда -- орден Красного Знамени. Это за Севастополь. В отряде было 300 бойцов, в город прорвались 12. Перед этим красноармеец Кузнецов под Бахчисараем подбил связкой гранат свой первый вражеский танк. Их, дюжину счастливцев, немцы прижали к бетонному барьеру у железнодорожной насыпи. После адовой перестрелки в живых остались трое. И Николаю Кузнецову в висок угодил осколок (тот самый, который сейчас не позволяет сделать операцию на глазах). Хотя боль была невыносима, Кузнецов получил от смертельно раненого комбата приказ: во что бы то ни стало водрузить знамя части над зданием вокзала Севастополя. Кузнецов был весь черный от мазута, может, потому немцы Николая не приметили, и он смог забраться по трубе на крышу и установил знамя. Это был радостный знак, и наши ринулись в атаку.

Николай хотел незаметно уйти, но поскользнулся и упал на чердак, где засел немецкий пулеметный расчет. Один мощный фриц ударил чем-то Николая по голове, он упал и потерял сознание. Видно немцы не приняли всерьез щуплого парнишку ростом всего-то 1,60, посчитали, что уже труп. Но Николай очнулся, и увидел, что фрицы курят, сидя к нему спиной. А рядом лежал его автомат. Он схватил оружие, пустил очередь -- и всех трех бугаев наповал! Он нашел ящик с немецкими гранатами и стал сверху закидывать вражеские укрепления у вокзала...

На следующий день его приказал найти генерал Толбухин. "Покажите мне знаменосца!" - сказал он. Он долго и с удивлением смотрел на негеройскую внешность парня. После произнес: "Эх, была б у меня звезда -- сейчас вручил бы..."

На 25-летие освобождения Севастополя пригласили и Николая Ивановича. С удивлением он увидел в списке павших на мемориале свое имя. А на вокзале вспомнил, что его наводчика Пашу Шевякова здесь после боя зарыли... Обратился к предисполкома, стали полы разбирать, землю раскапывать... и впрямь нашли они останки красноармейца Шевякова! Даже солдатский медальон был при нем...

...Депутатом-то после войны Николай Иванович был только на сессиях, а так всю жизнь работал. Сначала послали его в Мурманскую область, где он строил комбинат по обогащению урана. Там он встретил свою половину, Нину Капитоновну. А в середине 50-х его перевели на лесокомбинат в город Пестово. Был сначала инженером по реконструкции, а после инженером по технике безопасности. Город ему глянулся -- спокойный красивый, рабочий. Здесь, в Пестове, Кузнецов понял, что в больших городах, в "каменных мешках" ему не жить. Хоть и кличку на фронте носил: "Питерский".

Конечно много с той поры изменилось. Комбинат распался на мелкие частные предприятия. Финны (чёрт возьми, побежденные в той войне!) построили в Пестове современный лесопильный завод. За счет лесопереработки жизнь здесь не умирает. Все здесь крутится вокруг леса...

-- Скульптурные мысли крестьянина Оськина

--

Легенда о том, что Кузнецов на войне якобы был "заговоренный", - случайная выдумка. У него четыре ранения, в том числе в голову, в грудь и в ноги, и две тяжелых контузии. Это легендарный генерал Белобородов придумал, что сержант Кузнецов "заговоренный" - потому что за время, когда Николай Иванович командовал противотанковым орудием, у него сменилось (за убылью) пять (!) расчетов.

Первая контузия была в бытность его разведчиком. Взрывали мост, не рассчитали с фитилем и не успели отбежать. Кузнецов тогда даже зрение потерял на некоторое время. А было такое ранение, на озере Сиваш, когда не сдержались, закурили с приятелем, и немецкий снайпер попал в него. Ничего: вынул пулю пассатижами (она на излете была и застряла в мягких тканях) - и вперед -- на Севастополь! Кстати именно за разведоперации он получил две медали "За отвагу", которые он считает не менее ценными, чем Звезда героя. Жаль, что после контузий он потерял "нюх" (или чутье, интуицию, что для разведчика -- непременный дар) и пришлось ему переходить в тяжелую артиллерию, где обостренный слух даже мешает.

О первой половине своей войны Николай Иванович предпочитает не говорить. Дело в том, что несколько подписок о неразглашении давал. Факт (и этого не скроешь), что был он в 42-м, на личном приеме в Кремле у Сталина. Позже он видел Иосифа Виссарионовича не один раз, Сталин Кузнецову даже кличку дал: "Малыш". Кузнецов был щупленьким, невысоким, мальчишеского вида. Ему же тогда, в 42-м, было всего-то двадцать! Тем не менее он докладывал верховному о результатах выполнения секретной операции.

Сталин вел себя спокойно, говорил тихо. Кузнецов представился, доложил, как положено. Сталин сказал: "Присаживайтесь...", отошел к столу, распотрошил папиросу, набил трубку и начал задавать вопросы по операции. В конце разговора Николай заметил, что на карте, которая была расстелена на столе, нелепая ошибка: выступ линии фронта не в нашу сторону, а в немецкую. Он знал, что реально на этой территории немцы. Кузнецов решился сказать: "Товарищ верховный главнокомандующий, здесь неточность..." И объяснил. Сталин пристально в течение нескольких секунд смотрел ему в лицо. И сказал: "Ну, что же... Малыш. Спросим с Жукова. Можете быть свободны..."

Кузнецова снова перебросили за линию фронте и последствий его дерзость не имела. Впрочем, Жуков много позже, уже после войны, намекнул Николаю Ивановичу, что вышел ему нагоняй. Второй раз он встретился со Сталиным уже после войны, после Парада Победы (Кузнецов лично бросал фашистские штандарты к подножию мавзолея, на исторической пленке он легко узнаваем: третий справа во второй шеренге). Просто пришел -- и записался к нему на прием. Ему как герою не смели отказать. Старший сержант Кузнецов просил у Сталина за своего отца, Ивана Моисеевича. И Сталин помог: отца выпустили из лагерей.

Некоторые говорят, что когда Сталин на банкете в честь Победы поднимал тост "за русского солдата", он смотрел в сторону старшего сержанта Кузнецова (он там присутствовал). Вполне вероятно...

Когда Николай Иванович стал депутатом Верховного Совета, Сталина видел чаще. Всякий раз генералиссимус спрашивал у Кузнецова при встрече: "Ну что, Малыш, как дела?.." А на фронте у Кузнецова была другая кличка: "Питерский". Считай, вырос-то в Ленинграде.

А вот теперь есть смысл обратиться к истокам. Родился Коля Кузнецов в маленькой деревушке Пытручей под Вытегрой, что в Вологодской области. Теперь этой деревни нет, она ушла под воду после того как построили Волго-Балт. Николай Иванович туда ездил, и в общем-то вернулся расстроенный. Север русский разорен, растерян, даже несмотря на то, что боевых действий там не велось. Еще когда он был мальчиком, семья переехала в Ленинград. И в 34-м, когда убили Кирова, отец сказал лишнее. Точнее сидели они с приятелем в пивной, заговорили про всеми любимого Сергея Мироновича, отец возьми -- и скажи: "Ну, ничего, у нас молодежи еще много растущей..." Этого было достаточно, чтобы получить пять лет высылки на Север. До начала 90-х приходилось эту часть биографии подавать несколько иначе: "по некоторым обстоятельствам мы переехали на Север..." Так вышло, что пять лет ссылки для отца растянулись на все шестнадцать.

Николай Кузнецов

Единственный сын Николая Ивановича Виктор (в честь Победы назвали) к сожалению трагически погиб. Супруга Нина Капитоновна все в последнее время по больницам, сердце у нее сдает. Во и сейчас она на больничной койке. Сходил бы к ней Николай Иванович, да у самого здоровье пошатнулось, теперь из домика своего он никуда не выходит. Ухаживают за ним внук и социальный работник.

Обстановка домика предельно скромна. Даже ковров нет, а на дощатых полах настелены обыкновенные деревенские половики. И это при том, что Николай Иванович долгие годы был депутатом Верховного Совета СССР -- начиная со сталинских времен и заканчивая горбачевскими. Попробуй, сравни с сегодняшними депутатами, которые за четыре года тако-о-о-го в свои дворцы натаскают! И, откровенно говоря, задумаешься, хорошо ли, что Ельцин Верховный Совет разогнал... Кузнецов, получается, - своеобразный "мостик" между Сталиным и Ельциным. Как минимум, в нравственном смысле.

Насчет высокой рождаемости у Светланы свое мнение. Как человек "со стороны" она хорошо видит, что народ в Гордине особый. В прямом смысле -- гордый. Это выражается и в том, что гординцы "сами с усами": читают медицинскую литературу, пытаются разобраться в своих болезнях. В районной или областной больнице гординец обязательно вступит в полемику с докторами, доказывая свое видение своей же болезни. Трудно с такими... Тем не менее гординцы как-то научились доверять Светлане. Потому что она постепенно приучила людей быть правдивыми, что в медицинской практике очень важно. И к специалистам Светлина людей посылает только в случае подлинной необходимости.

Так же гордо здесь сохраняют традиции больших семей. И дело не только в рождаемости. В Гордине сохранилась такая древняя традиция как "помочи". Захотела молодая семья строить новый дом -- так собирается на стройке вся родня, да и друзья тоже приходят помогать. Неделя -- и новенький дом уже под крышей. Ну, как в такой обстановке не жить, не "плодиться и размножаться"?

В первые годы Светлане довольно часто приходилось принимать роды. Дело было вот, в чем: или страда, или сенокос, женщине надо работать, вот она в своей далекой деревеньке и пребывает до последнего, пока "воды не отойдут". Бывает, выезжает Светлана на старенькой "буханке" - а там уже все и произошло. Прямо в бане и рожали. Теперь женщины стали дисциплинированными, заранее стараются в район уехать (там хороший роддом). В последний раз Светлана принимала роды шесть лет назад.

Я в Гордине понял одну банальную истину: уровень медицины зависит прежде всего от уровня врача. А техника -- дело вторичное. Хотя... Вот у Светланы Анатольевны несколько иная точка зрения:

- ...В России сократили педиатрию и бросили клич: "Рожайте детей!" А ведь здоровый ребенок -- это в будущем здоровый родитель. Получается замкнутый круг... Вот я врач общей практики. Этот проект хорош там, где ничего не было. А где закрыли сельскую больницу... Все же просто: нет ФАПа, нет школы, детского сада... там и деревня погибает. Те, кто придумывал идею "семейных врачей", копировали ее с Запада. Как с нашими дорогами вести патронатное наблюдение за детьми? Как с нашим оборудованием установить правильный диагноз? Очень хотелось бы, что бы реформы сначала тщательно продумывались. В России доктора -- далеко не дураки. Если бы у нас было чем лечить, если бы мы такими нищими не были, у нас была бы здоровая нация...

Доктор Косолапова говорит понятные вещи. Проблема-то в том, что те, кто все эти "национальные проекты" выдумывает, тоже говорят правильные слова. Только пользуются они са-а-а-авсем другой медициной. Мягко говоря, недоступной для "народонаселения".

-- Великий "Малыш"

На внешнем виде села и окрестных деревень экономические успехи не отразились. Контора агрофирмы расположена в невзрачном двухэтажном здании барачного типа. Кабинет директора более чем аскетичен, единственное его украшение -- огромный портрет Ленина на стене. Облик директора, Валентины Николаевны Хариной, внушает более светлые чувства: она стройна, моложава, во всем ее облике читается великорусское достоинство. Внутренняя свобода директора чувствуется и в ее манере говорить. Чувствуется, что Валентина Николаевна не умеет врать. Хотя... Директор двенадцать лет руководит хозяйством, и о секрете живучести агрофирмы говорит запросто:

- ...Народ у нас доверчивый. Я им все эти годы вру, что у нас будет лучше, а они верят. Средняя зарплата три тысячи, и за эти деньги люди пашут...

Да, зарплаты не растут, но хозяйство покупает новую технику, сено здесь, в таежной глубинке, закатывают по европейской технологии в полиэтилен, улучшают породу коров. И по эдакой дороге исхитряются за сотню километров возить свое достояние -- молоко -- в город Глазов. Да еще сохраняют 200-головый и единственный на всю Россию табун лошадей редкостной вятской породы.

В Гордине я не встретил пьяных. Все мужики и женщины чем-то заняты, хотя и не спешат. Много строится новых домов. Это обычные пятистенки, но факт, что поднимает их молодежь. Ну, и самое главное: молодежь рожает. Здесь норма не два и не три ребенка в семье, а четыре-пять. У самой Валентины Николаевны трое, она, считай, в отстающих. Дети везде: и на улицах, и во дворах, и в поле, и в лесу... У меня даже мысль возникла, что я в пионерлагере каком-нибудь, а не деревне! В Гординской школе учится 290 детей; для глубинки это рекорд. В детский садик очередь, с детишками сидят бабушки. В свое время места в садике сократили, а теперь расширится не позволяют чиновники (по санитарным нормам). Впрочем, агрофирма собирается строить новый детсад.

Я спрашивал у директора Хариной, в чем, по ее мнению, причина демографического взрыва. Он ответила весьма уклончиво: "Ну, не знаю, это надо народ спросить... Впрочем, сходите в больницу -- там кое-что поймете".

Ну, что же -- пошел. Увидел безликий одноэтажный барак. Внутри, мягко говоря, небогато. Три палаты, общее количество коек в стационаре -- 15. Но чисто, уютно, пахнет домашними пирожками. В амбулатории получше, там даже линолеум постелен поверх досок. У больницы стоит далеко не новая "буханка", местная "скорая помощь". Что ж, полноприводный русский вездеход -- вещь полезная -- и не только для Гординской округи, но и для большей части России. Но хватает ли бензина, чтобы задействовать столь энергоемкий транспорт, пожирающий на 100 километрах пути полбака бензина? До райцентра-то полсотни километров -- не накатаешься...

Чего скрывать -- предварительной информацией я обладал. Просто пообщался с главным врачом центральной районной больницы (она находится в поселке Афанасьево) Александром Викторовичем Братчиковым. В целом с демографией в районе на так уж и замечательно: в последние три года сохраняется такая тенденция: около 140 родов и приблизительно 190 смертей в год. На этом фоне Гордино может (простите за тавтологию) гордиться: в текущем году там родилось 18 детишек, а умерло 10 человек. Сколько еще гординцев до конца года уйдет из жизни, ясное дело, неизвестно. Но семеро гординских женщин за оставшиеся три месяца этого года разрешатся от бремени, а значит наверняка тенденция роста населения сохраниться.

По мнению главного врача, успехи гординской демографии есть следствие не только стабильно работающего сельхозпредприятия, но и результат грамотно поставленного медицинского обслуживания населения. И все держится на враче Светлане Анатольевне Косолаповой. Она -- единственный доктор на весь гординский "медвежий угол". Замечательно то, что кроме терапии Косолапова прекрасно знает педиатрию, и со здоровьем детей на ее участке проблем немного. Для Косолаповой что хорошо: в соответствии с новыми веяниями она получила статус "семейного доктора" (врача общей практики), причем Светлана Анатольевна единственный на весь район врач, имеющий высшую категорию. Что плохо для района: Косолапова одна такая; больше никого из врачей -- даже на зарплату "семейного доктора" -- заманить не удалось.

...Я аккурат попал к плановому выезду в далекую деревню Ваньки. До нее 25 километров лесной дороги, но медики обязаны вести патронатное наблюдение младенцев по графику: осматривать новорожденных не реже раза в неделю. Население Ваньков -- 38 человек, ровно половина из них -- дети дошкольного и школьного возраста. Заезжали в семью, в которой родился пятый ребенок, девочка Ульяна. Елена и Василий Лучниковы трудятся в агрофирме; в Ваньках находится ее отделение. Естественно, хозяина дома не оказалось, он на работе. Поговорили с Еленой. Оказалось, она сюда, в таежные верховья Камы приехала из Самарской области. Там, считай, в центре России, жизнь была слишком тяжела. Случайно, через знакомых познакомились с Василием и поженились.

Василий бывал в Самарской области и там ему не понравилось: как-то там мрачно жить, несвободно. Здесь, на Каме, на знали люди крепостного права и не могут трудиться из-под палки. В агрофирме никто никого не принуждает: хочешь -- трудись, не хочешь -- лесом живи. В Ваньках есть телятник, конюшня. Своей скотины много держат, огороды разводят. Считай, все продукты в семье Лучниковых свои; в магазине закупают только соль, сахар, сладости и фрукты для детей. За покупками на центральную усадьбу ездят не чаще раза в месяц. Проблема только одна: поскольку школы в Ваньках нет, детишки школьного возраста живут в Гордине, в интернате. Зато уж летом такой детский гвалт стоит в Ваньках!

Может быть и скучновата жизнь в отдаленной деревне, но Ваньки осчастливлены еще одной благодатью: в деревню регулярно приезжает врач. Бесплатно, между прочим. Для многодетных семей это очень важно. Если бы не налаженное здравоохранение, может быть и задумались бы Лучниковы, и променяли бы таежную волю на цивилизацию с принуждением.

Участок Гординской больницы большой: в долине Камы в 32 деревнях проживают 1933 человека. На участке -- 542 ребенка в возрасте до 14 лет. Больница хоть и неброска внешне, в ней работают квалифицированные специалисты. Кроме доктора, Светланы Косолаповой, это: две медсестры общей практики: Наталья Некрасова и Наталья Макарова; фельдшер Надежда Ведерникова; акушерка Татьяна Гордина. Особая тема -- стоматолог Маргарита Тебенькова. Светлана Анатольевна приметила девушку, когда она еще в школе училась. Уговорила поступить в медицинский вуз; теперь в Гордине есть свой, "родной" стоматолог. И зубы у людей здоровые!

Сама Светлана Анатольевна -- сугубо городской человек. В Гордино она попала совершенно случайно: опоздала на распределение (училась она в Оренбурге), вот и досталась Светлане эдакая глубинка. Дороги тогда, двадцать лет назад, не было не только в Гордино; даже до райцентра только самолетом можно было (как в песне) долететь. Плюхнулся "АН-2" на какое-то пустое поле, которое "районным аэропортом" называлось, выбралась из него юный врач Света Косолапова, взглянула на телят, которые пол крылом самолета лениво щипали травку... и захотелось ей домой. Но она сказала себе: "Держись, Косолапова, годик поработай -- потом уж сбежишь..."

А в Гордине ничего -- понравилось. Парень местный свету приметил. Зарабатывал он хорошо, видный, работящий, непьющий. Муж, Михаил Николаевич, сейчас частный предприниматель; у него своя пилорама. Потом Светлана родила, а еще азарт у нее появился. Медицина тогда в Гордине была сильно запущена. Врачи, которых присылали сюда по распределению, быстро убегали. Все местное здравоохранение держалась на фельдшере, которая не отличалась уживчивым характером. Светлане понравилось, что нужно было все строить заново, собирать "команду". Так получилось, что большинство из медиков тоже сюда, в Гордино приехали издалека. И ничего -- прикипели...

Единственное, чем Светлана отличается теперь от местных: больше одного ребенка она так и не родила. Дочь, Анна, в этом году поступила в медицинский, без всякого блата и на бюджетное место. Между прочим, дочь выбрала педиатрическое отделение. Хотя Светлана лечит и детей, и взрослых, она убеждена в том, что педиатр должен быть обязательно -- даже в самом отдаленном селении. Вся универсальность доктора Косолаповой -- от бедности. Есть в стране национальные проекты, высокие заверения, а в больнице из современного оборудования есть только электрокардиограф. А вот аппарата УЗИ -- нет. И физиотерапевтические приборы образца середины прошлого века. А вообще, если бы муж-предприниматель не помогал с дровами, Гординской больнице пришлось бы нелегко.

Тем не менее весь персонал маленькой больницы стремится учится, постигать новые технологии. К компьютеру -- очередь, медсестры пишут разные проекты. Светлана, чтобы самой работать, вынуждена была на свои деньги купить в больницу ноутбук.

Светлана Косолапова

Новость, граничащая с фантастикой и несомненная сенсация: в самом далеком селе самой бедной области страны рождаемость в полтора раза превысила смертность! Можно сказать, в селе Гордино происходит демографический взрыв. Очень хотелось разобраться в причинах этого феномена...

Коварное предположение: может быть гординцы -- какие-нибудь старообрядцы или сектанты (и в таких селениях я бывал). Нет, простые русские крестьяне, хотя и не атеисты. В автомобилях гординцев я, простите, вместо икон у лобового стекла видел симпатичных портреты милых и глупых девушек типа Бритни Спирс. Не надо забывать и про такой показатель как смертность! В Гординском поселении он низок -- это медицинский факт. А может гордницы открыли у себя нефтяные месторождения, тихонечко торгуют "черным золотом" а сами живут как арабские шейхи?..

Но хватит гадать! Давайте же проникнем в таежный край у самого истока реки Камы, и приоткроем завесу над этой загадкой и в каком-то смысле аномалией. Описывать дорогу до Гордина нет смысла. Скажу только, что она есть, и за восемь часов от Кирова до вышеозначенного села доехать вполне реально. После дождя путь увеличится раза в полтора, но главное, дорога проходима даже непогоду. Свет в Гордино тоже есть. А еще здесь работает сельскохозяйственное предприятие, которое называется "Агрофирма "Гордино". Это хозяйство дает 70% всей сельхозпродукции района.

-- Геннадий Михеев

-- Душа русского и как ее понять

-- Часть вторая

-- Гордино: загадочный русский феномен

...Валера вскочил среди ночи и увидел в своем окошке кровавые отблески далекого зарева (жил он тогда в стороне от села). Он бежал и думал: "Не может быть, это что-то другое горит, разве ж может библиотека так ярко полыхать?!" До последнего момента надеялся. Зря... К утру у пожарища собралась вся округа. В деревне с пожарным делом туго, и пришлось ждать машин из райцентра. Естественно, те приехали к финалу всенародно любимого шоу под названьем пожар. Все сгорело дотла.

Потом, когда проводили расследование, нашли и взломанные замки, и следы поджога: слава никогда к хорошему не приводила, и злодеи наверняка знали, на что шли -- поживились они, наверное, пятнадцатью иконами, редкой скульптуркой Нила Столбенского -- и варварски скрыли следы преступления. Расследование ни к чему не привело.

Валере не так жалко было книг, как музея: к тому времени он собирал его пять лет. А книги... в фонде все равно были книги устаревшие, "советские", которые никто не читает. Всю весну и лето он ходил по читателям, собирал книжки, что остались, выпрашивал помещение под новую библиотеку. Дали ему здание, построенное некогда под контору -- без окон и дверей, с крышей дырявой. И взялся он новый дом отделывать.

Надо сказать, что Валера вообще является неким "культурным центром" у себя в селе. Дело даже не в самой библиотеке: молодежь собирается не только в ней, но и дома у Валеры. Приходят в его нынешние "полдома" просто так, запросто -- посидеть. Порой, в комнате по пятнадцать человек набивается. Посиделки, так сказать, "беседы". Естественно, молодежь активно помогла Валере в ремонте бывшей конторы. Да и не только молодежь -- все-таки многие в Славкове активные читатели и возвращение своего "культурного центра" считали делом чести.

С книгами Валера поступил так: он послал письмо в центральную газету. Бросил клич на всю страну: помогите сельской библиотеке! И вопреки всеобщему мнению о нашей черствости, посылки потекли непрерывным потоком. Каждого дарителя Валера заносил в специальную книгу и каждого письменно благодарил; кое с кем завязалась и дружба. Всего откликнулись 80 человек -- от Владивостока до Киева. И прислали в общей сложности 5000 книг!

Аккуратности Валериной можно позавидовать. Книги на полках расставлены в идеальном порядке. Между прочим, если книга подарена -- об этом сообщено на ее титульном листе. Кругом светло и -- что особенно удивительно -- все заполнено комнатными цветами. Кстати, о цветах. Нам довелось жить в России -- стране, где, к сожалению, слишком часто внезапно отключается электричество и случаются нешуточные морозы. А библиотека -- на электроотоплении. Как только ток пропадает, в любое время Валера бежит туда смотреть, как быстро замерзает "система". Ведь, если ток не включат через четыре часа -- нужно сливать воду и цветы переносить в теплое место. За эту зиму такое уже случалось два раза. А цветов столько, что они не помещаются в его "полдома". Таскания -- на целую ночь...

И вообще, считает Валера, библиотекарь -- дело сугубо мужское. Дело в том, что женщина часто берет больничные по уходу за ребенком (если в декрет не ушла), да и вообще, занятие с книгами, где нужно хорошо знать свой фонд более присуще мужикам (ну, покажите мне женщину, серьезно собирающую домашнюю библиотеку!).

А недавно Валера окончательно лишился всяческих комплексов, связанных со своей профессией. Он узнал, что в некоторых странах -- в Финляндии, к примеру, или в Норвегии -- практически все библиотекари -- мужчины. Там на женщину -- библиотекаря вообще смотрят, как на "бой-бабу". И еще. Едва только писатель Александр Исаевич Солженицын в Россию вернулся, он странствовал по глубинке. Заезжал и в Кашин. Попросил собрать для беседы не чиновников, не представителей органов каких-нибудь, а... библиотекарей. Присутствовал на той Встрече и Валера (он совсем молодой тогда был). Парень он скромный, вопросов не задавал. Но запомнил одно высказывание великого человека: "Библиотекари - проводники культуры". А ведь действительно так оно и есть!

-- Земная жизнь доярки Бородулиной

Светлана Бородулина с дочерьми

Когда я наблюдал за Светланой Бородулиной со стороны, в режиме, пардон, соглядатая, мне почему-то всегда вспоминались несколько дней, проведенных в православном монастыре (во Владимирской области), живущем по афонскому уставу. Тем, кто не знает, что это за устав, объясню: он самый строгий. Утро монаха начинается в три часа ночи -- с правила, на которое братия должна собраться в храме. Служба чрезвычайно длинна -- до полудня. Поскольку жил я в братском корпусе, меня поначалу несколько удивило, как эти, в сущности, мужики кровь с молоком, посвятившие себя молитвенному подвигу, исхитрялись потом, в течение дня, "наверстывать" недоспанные часы. То там подремлют, то здесь тихонько посопят... Через пару дней я стал их прекрасно понимать...

Светлана каждый день встает ровно в 3.15. И ни о каком подвиге здесь нет речи. Сначала -- уход за своей скотинкой (корова Мальва, теленок, поросята, куры), готовка еды мужу, дочерям, свекрови, потом, к 5 утра -- на ферму. Там ждет дойки ее группа, 31 корова. Процесс, вместе с дойкой, кормлением зеленкой и разными добавками, чисткой, наноской опилок тяжеленной тачкой, которую доярки зовут "тачанкой", занимает около двух часов. То же происходит в полдень и вечером. Освобождается Света уже в 10-м часу, когда деревня погружается в сумерки. Хорошо еще, на ферме есть одна подменная доярка и один день в неделю Светлана отдыхает. Но ни о каком "наверстывании" сна речи не может быть, особенно -- летом, когда к скотине и хозяйству добавляются огород и сено.

Самое частое слово, которое я слышал из уст Фомина -- "нарушено". Деревни -- "нарушены", фермы -- "нарушены", даже церковь -- "нарушена". Совершили экскурсию на бывший животноводческий комплекс, с которого он ушел. Зрелище печальное: одни развалины. При том еще директоре все стало нарушаться и в итоге на весь совхоз осталось шестьдесят голов скота: по одной голове на работника. От такого бездарного хозяйствования, считает Валера, и все прочие беды; и самая главная -- молодежь уезжает.

В Славкове много чеченов живет. Появилась одна семья, отец семейства лесником устроился, начались махинации с лесом, лесник каждый год машины менял, дойдя до "Лексуса"... Вслед потянулись и другие семьи из Чечни... Плохо ли это? Валера не знает... Чечены сами по себе живут, с местными стараются не конфликтовать, своих порядков не насаждают... пока. Хуже другое явление: храм в Славкове действующий, а со священниками не везет. Храм никогда не закрывался, такое надо ценить: намоленный. Дело в том, что невдалеке село Верхняя Троица, родина всесоюзного старосты Михала Иваныча Калинина. В свое время, когда церкви нарушали, местные жители ходоками в Москву отправились и добились аудиенции у землячка. И тот распорядился религию в порядке земляческого исключения покамест не трогать. Стены в храме древние, пышат святостью... а все равно попы здесь упорно не приживаются.

Однажды сюда прислали сразу пару батюшек. Местные подглядели: они втихую милуются друг с дружкой! И Валера, когда и эти сбежали, понял: Славково для священнослужителей как ссылка! Сюда всяких... нестандартных и неугодных ссылают. В наказание...

Сначала, когда Валера библиотекарем утроился, очень стеснялся: вот собирают районные семинары из библиотекарей, в Кашине, - а он там один в женском коллективе. В училище культуры поступил учиться заочно -- там он опять в единственном числе из сильного пола. Но вскоре привык, тем более, что не в городе он обитает, а в сельской местности. Здесь, в максимальной приближенности к природе, прежде всего не на пол смотрят, а на то, как человек работать умеет.

Расскажу теперь об одной славковской драме.

Р-р-раз! - Валера с легкостью подхватывает тяжеленный баул, едва вмещающий его личные телевизор и "видак". Улыбаясь солнышку, так неожиданно выглянувшему из-за туч (как-никак, две недели кряду было пасмурно), он почапал в сторону библиотеки, которая хуторком расположилась на далеких задворках. Свежевыпавший снег весело шуршал под ногами.

В разных концах Славкова показались едва темные, едва различимые фигурки: дети, будто специально ожидая этого, бежали к библиотеке. В каникулы Валера обычно показывает детишкам мультики. Приносит свою аппаратуру и кассеты - и включает на целых три часа: такой вот своеобразный ребячий кинотеатр. Потом все киношные причиндалы приходится уносить домой: времена такие... недоверительные.

Вообще-то Валеру я немножко не понимаю. Предлагают ему перейти в соседнее село Спасское: там такая же библиотека, но условия получше (в смысле жилья и цивилизации). Не хочет. Говорит: "Родина здесь моя". Какая такая родина? Что, в часе ходьбы уже чужбина?

Ежели столь строго подходить к понятию Родины, то Валере нужно жить в деревеньке Литвиново, в двенадцати километрах от Славково. В Литвинове он родился.

- И жил бы! - вздыхает Валера. -- только, умерла она... Одна семья осталась, и ферма нарушена. Кому там нужна библиотека? Но в Литвиново часто езжу. Тяжело, конечно, смотреть...

Значит, Родина -- это библиотека? Но Спасском-то тоже библиотека! Не понимаю...

Хоть Валера и работает библиотекарем уже пятнадцать лет, стал он им не сразу. В армии Фомин служил на далекой Камчатке. Когда пришла пора "дембеля", ему, простому деревенскому парню (такие, в общем, в цене) - предложили остаться там: рыбачить. Аккурат, путина началась. Половил немного... Красиво, конечно, на Камчатке, природа -- потрясающая, но... домой потянуло. Родина -- одним словом.

А что там, на Родине? Пришлось устроится простым дояром. Вскоре бригадиром поставили на ферме. Но ненадолго: конфликт у Валеры с директором совхоза вышел: стал он зарабатывать больше своего начальника. И вот почему: доярки часто не выходили на работу, запивали. Приходилось доить за пьянчужек -- по сотне коров зараз. Директор стал упрекать, Валера спокойно так ответствовал: "Я работаю..." Тот злился. Однажды, после следующей зарплаты, доярки опять запили: коровы орут, недоены, а герой наш ходит себе спокойно. На принцип пошел. Вызвал директор: "Почему безобразие!" А бригадир Фомин: "Доярки пируют, а доить вы мне запретили..." Тот из себя выходит: "Ты меня вынуждаешь доить?!!" А доить, между прочим, не умеет. На сем Валерино бригадирство закончилось.

- Говорят, вы здорово Арининой горнице помогли...

- Нет, помилуй бог. У меня была старинная одежда, полотенца, сундук. Да, не пишите вы там ничего лишнего. Я же обычный человек. Эх, если бы вы съездили на мою родину... Была такая деревня, Паршиха, в нескольких километрах отсюда. Был там я недавно. Не осталось ничего, только куст подснежника - я его перед армией еще посадил. А вот яблони выкорчевали, мне было три годика, когда я помогал их сажать. Ведь помню, что странно: лопата тогда, здорова, выше меня была! Пришел к речке... раньше рыбы было много, а сейчас - ни одной. Возможно, рыбешки исчезли, потому что жизнь исчезла. Один только кирпич нашел от своего подворья... Конечно, хорошо, что Галя вовлекает молодежь в эти дела. Да-а-а...

Сейчас в горнице бывают практически все деревенские дети. И не только деревенские: частенько сюда привозят на экскурсии детишек из райцентра, города Шарья. Только экскурсии эти называются по-другому - "гостевание". А как же иначе: где еще они не только смогут потрогать руками предметы, сопровождавшие быт крестьян в совсем еще недавнем прошлом, но и попробовать (да что там попробовать - наесться досыта!) старинные русские блюда. Кто помнит теперь пряженцы - лепешки из сдобного дрожжевого теста, овсяный кисель с молоком, рыбные пироги, "каднее молоко" (оттого, что оно хранится в специальных кадках ему присущ необыкновенный вкус), брюханчики - выпечку с капустной начинкой, пресняки - ржаные лепешки с картошкой, "кренделья" на сметане?.. Да, в общем, много в Арининой горнице готовят всего такого, про что мы даже слышали - а уж о том, что когда-нибудь узнаем вкус этих традиционных для крестьянина продуктах - и мечтать не могли!

Недавно придумали ставить памятные знаки на месте забытых деревень. К деревянному столбику, под крышу, прибивается надпись включающая название деревни или села, и краткую информацию. Так, если в деревне имелась часовня, на столбике указано: "духовный центр". И путник знает, что именно здесь, на месте столбика, находилась часовня или церковь. Ведь, как известно, предки наши уделяли особое внимание местонахождению святынь: такие места не имеют права на забвение.

...А еще мы ходили в полузабытую деревню. Галина часто путешествует с детьми по таким маленьким деревушкам. Теперь - не в целях сбора экспонатов. Из-за людей. На сей раз выбор пал на деревню Кузино, в трех километрах от Марутино. Там сейчас живут две старухи и один мужчина-инвалид. Сегодня мы хотели пообщаться с Марией Васильевной Рябининой. К походу готовились со всей тщательностью: повторяли песни, готовили одежду, учили стихи. Ведь грядет не просто разговор, а настоящий концерт для одного единственного человека. Как назло, зачастил противный мелкий дождь. Мы, сидячи в Арининой горнице, уже думали, что дети не пойдут, испугаются непогоды. Но они прибежали! Не все правда, а только четверо. Галина ждала еще одного мальчика, который хорошо знает все песни, но больше никто не шел. (Как потом выяснилось мальчик этот застеснялся того, что ему нечего одеть: стыдно перед корреспондентом... развал колхоза отразился и на этом.) Удивительно, но путь, несмотря на слякоть и пронизывающий ветер, казался легким.

Боже, каким счастьем светилось лицо Марии Васильевны, когда детишки запели! Это было абсолютно по-русски, когда пожилая женщина, наулыбавшись вдоволь (не принято в деревнях смеяться) еще и поплакалась немного "в жилетку" Галине. Пока дочь Марии Васильевны потчевала детишек чаем с замечательным малиновым вареньем, старуха рассказывала нам про теперешнею жизнь. Жизнь, в общем, ничего - и внуки приезжают, и пенсию платят вовремя - но зимой очень нехорошо: перестали чистить дорогу от снега. Случись чего - ни скорая, да и никакая машина не проедет. Может, мы чем-то сможем помочь? Галина посоветовала, как жителям Кузина, грамотно составить бумагу с просьбой, да обязательно - в двух экземплярах, чтоб один на руках оставался. А бумагу она сама отвезет в администрацию. Но, если честно, трудно сейчас добиться чего-либо. Солярка дорогая, да и деревень таких, в которых едва теплится жизнь, еще много... Пока много.

Уходили мы с детьми немного усталые, но довольные. На прощание старухи набили наши карманы (сумок не было) яблоками. Яблоки обладали необычным медовым вкусом, и съели мы их, еще не дойдя до дома...

Удивительная русская женщина Галина Шиганова пыталась спасти родную деревню. Внезапная смерть - и все покатилось в тартарары... Аринина горница разграблена, проект провалился, ибо некому было тянуть эту нону. И получилось так, что в память о маленьком подвиге Галины остался разве только текст и фотографии. И вот эдакий документ - скромный памятник потрясающей женщине с болящей за Отечество душой.

А сколько еще документов рискуют так и остаться неопубликованными! Да, вероятно, они растворятся в буддистской нирване, подверженные энтропии сольются с Великим Ничто, чтобы потом воплотиться в иной форме. Но разве ЭТА форма была скверной?.. Что делать - жизнь наша слишком коротка, и почти всегда мы не успеваем достичь поставленной цели. Даже есть эта цель четко сформулирована. А чаще всего мы ставим перед собой мелочные, суетные задачи. Тешим себя и окружающих красивыми словами и слащавыми фотографическими карточками. "И образною речью мы тешим свой язык - хоть знаем, что от правды и этот лжец отвык..." Так писал поэт 1000 лет назад. Вот, попытался ухватить суть явлений, разобраться в русской душе. Не абстрактно, на уровне понятий, а детально, пристально вглядываясь в лица. Другой поэт, в прошлом веке, писал: "И тут кончается искусство - и дышат почва и судьба!" Само дыхание жизни - вот что мне хотелось ухватить. Не мне судить, удалась ли мне эта затея.

Материалы я решил сгруппировать по географическому признаку, в форме своеобразного "пупурри". В основном описаны встречи, произошедшие во второй половине девяностых годов прошлого века и в нулевых годах этого. Пятнадцать лет странствий. Мемуары? Пожалуй, "дневник очарованного странника", зафиксированные попытки поставить во временном континууме реперные точки. В процессе работы по сбору и редактированию материалов открылось удивительное: мы много знаем о том, что в ту эпоху творилось на политическом поле, о том, кто и с кем переспал мире бомонда, какой олигарх украл (отнял, отжал) богатства у страны и конкурентов. Под пеной, не надо забывать, чаще всего прячется напиток. Не всегда - отравленный, хотя зачастую и пьянящий. Что обидно, для истории сохранилось слишком мало сведений о том, как в реальности жила русская провинция в те самые "лихие" годы. Мы почти не запомнили, о чем мы думали, какие чаяния питали наши души (кроме мысли хапануть, что плохо лежит...). Но и жизнь глубинки, "дышащая почвой и судьбой" - тоже явление государственного масштаба. Эти тихие голоса простых людей расскажут Вам гораздо больше, нежели эпохальные медиапроекты.

Если сказать совсем уж кратко, я наблюдал картину гибели традиционного уклада деревни, провинциального города. На самом деле, мы стали свидетелями одной из величайших драм в истории Руси. Процесс не остановлен. Вероятно, российская глубинка, ежели в недрах того или иного уголка русской земли не найдены ценные ресурсы типа нефти и газа, продолжит загибаться. Это не хорошо и не плохо - такова жизнь. В конце концов, многие, наоборот, бежали из городов в деревни (в тайгу, в горы, в степи, в монастырь...) и там обрели свою истину. Лично я всего лишь рассказываю о том, что видел и слышал. А правда у каждого своя.

-- Из жизни библиотекаря

С этим связано одно из первых наблюдений Галины Шигановой после того, как она после тридцатилетнего отсутствия вернулась на родину. Приехал грузовик и остановился в центре деревни, у магазина. Галина издалека подумала, что в мешках, лежащих у грузовика, зерно. Но, подойдя поближе, поняла, что они набиты... пустыми бутылками. Прикинув, сколько влезает тары в один мешок, она с легкостью подсчитала, что всего ее земляки сдали больше трех тысяч бутылок. Между тем, тачками, колясками, санками - тару все подвозили. Последний раз, как выяснилось, сборщики приезжали три месяца назад...

За тридцатилетнее отсутствие, живя в городе Владимире, Галина работала и библиотекарем, и администратором в театре, и крановщицей, и на заводском сборочном конвейере... нужно было "поднимать" двоих детей. Так случилось, что первым инициатором возвращения явился сын, Анатолий. Почти невозможно в это поверить, но крестьянская жилка взыграла в нем во всей своей красе (чего не обнаружилось у его сестры Анжелы). С детства он любил всякие железки, двигатели, и уже с 15-летнего возраста захотел стать фермером. К тому же, свое веское слово сказала тяжелая болезнь, которую так любит "дарить" город: астма.

В Марутине он поселился у тети (Галиной сестры) Людмилы. Научился строить дома, и даже на комбайне работать: колхозники часто запивали и доверяли тогда парню, с жадностью впитывающему буквально все, что связано с крестьянским трудом, своих "железных коней". А, когда Анатолию исполнилось 18, он категорично заявил матери: "Давай купим здесь дом!" Между прочим, и с армией возникла проблема, так как астматиков, естественно, туда не берут, но и здесь Анатолий добился того, чтобы его взяли в войска на общих основаниях. Между прочим, когда я пребывал в Марутине, Анатолий клал у тетки русскую печь. Мужики, помогавшие ему, слушались его беспрекословно, как истинного Мастера, хотя, один из подмастерьев годился по возрасту ему в отцы. Так как работа по кладке длилась с рассвета до заката, пообщаться с Анатолием мне так толком и не удалось.

Вначале Шигановы думали дом использовать, как дачу, но жизнь повернула по-своему: Галина с сыном поселились здесь насовсем. Она устроились в клуб, "худруком". Вроде бы, обыкновенная работа, в которой главное - обеспечить исправное функционирование дискотеки, но этого Галине показалось недостаточно. Казалось ей, что что-то - такое близкое, теплое, - но неуловимое - безвозвратно пролетает мимо и растворяется в небытии. К Марутинской сельской администрации принадлежит 11 населенных пунктов, а еще столько же перестало существовать в последнее десятилетие. Умрет в удаленной деревне старушка - и в течение лета дом ее растаскивается по бревнышку. Забытые деревеньки за несколько лет могли превратиться в заросшие бурьяном пустыри, на которыми печальными памятниками возвышаются одичавшие яблони.

Началось все с походов. Галина собирала детишек и на целый день они уходили в одну из полузабытых деревень - собирать вещи, предметы деревенского быта. К вещам люди действительно относились с небрежением. Что прялка, что туесочек берестяной, что старая вышивка - все с легкостью улетало на помойку. Это же не иконы. Галина чудом спасла одну единственную досочку от избы Арины - и досочка эта стала почему-то самой дорогой для нее вещью. Она сама до конца еще не понимала, почему бабушка Ира все чаще и чаще всплывает в ее памяти, но нечто, еще не оформившееся в конкретную мысль, росло внутри ее неуклонно. Это по-своему удивляло, ведь Галя оставила родину совсем еще юной.

Идея создания горницы, названной в честь Арины, пришла первой не к ней. Сделать нечто вроде центра, в котором могли бы собираться все дети - да и не только дети - чтобы пообщаться, заняться каким-нибудь старинным ремеслом, просто посидеть, когда за окном царствуют долгие северные зимние вечера предложили сами детишки. И ходили по деревням они теперь не просто так, ради собирания вещей, а с определенной целью: собрать все в одном помещении, самом красивом во всей деревне. Таня Зеленцова, Наташа Виноградова, Оля Осипова, Света Удалова теперь выросли и закончили школу. Возможно, сейчас они и стесняются того, что так старались обустроить Аринину горницу (обычное для их возраста стеснение), но именно они, по мнению Галины, были основными "моторчиками" идеи.

Думаю, Галина немного лукавит. Все-таки, главная заслуга, без сомнения, ее. Не могли же простым детям так вот, запросто, дать дом под эту идею. Пустующий дом в Марутине, который им передали, конечно, требовал ремонта. И старались все денно и нощно. Анатолий сложил замечательную, теплую русскую печь. Теперь она здорово помогает не только тем, что ее недра готовят замечательные народные блюда, но исправно обогревает дом; электрические обогреватели "пожирают" слишком много энергии, что по нынешним временам несказанно дорого.

Дом так и назвали "Аринина горница". На самом видном месте в горнице висит портрет Ирины Васильевны, украшенный полотенцем, ею же и вышитым. Идею создания этого центра в отдаленной деревне поддержала заведующая районным отделом культуры Людмила Костерова. Но помогли еще и местные жители. Александра Анатольевна Дурманова подарила ткацкий стан. И не просто подарила, а теперь обучает непростому ремеслу ткачества ребятишек. Просто так, из удовольствия. Но особенно, как считает Галина, горнице помог Сергей Васильевич Кучин.

Сергей Васильевич долгое время работал в колхозе простым пастухом. Пастухи, как я заметил, бывают двух типов. Первый тип: "Ваня-дурак". Такой, как бы, деревенский добряк, но с чудинкой. Второй тип: "поэт". Уж не знаю, почему, но я часто встречал пастухов с поэтически-философским складом ума. Наверное, дело связано с тем, что пастуху дано счастье общаться напрямую с природой без посредников, неспешно вглядываться окружающее. Сергей Васильевич - просто хрестоматийный поэт. Про сегодняшнюю деревенскую жизнь он говорит так:

- Эх, порушили сколько, сейчас во всем колхозе коров, дай бог, сто будет, а раньше - тысяча пятьсот. Гремел...

- А почему же сейчас не "гремит"?

- Это трудно разговаривать... Если сверху нету поддержки, нам тут бесполезно биться. Да что тут... я просто пастух, да и то - бывший.

Галина Шиганова

Больше всего Арина запомнилась своими добротой и трудолюбием. Сама, в одиночку, могла срубить баню, играла на гармошке, пела остроумные, собственноручно сочиненные частушки - но за всю жизнь от нее не слышали ни одного бранного слова. Сама становилась за плуг, когда дело доходило до пахоты. Много вышивала: в горнице до сих пор все занавески, покрывала и полотенца - ее работы. В Аринином доме на все праздники любил собираться народ. И Всякий раз Арина рядилась кем-нибудь, заводила всех своей залихватской веселостью и потом вместе ходили от дома к дому с песнями, шутками. Иногда выставляли посреди деревни столы - и тогда уж веселье лилось рекой на всю округу.

Но, после смерти Ирины Васильевны, дом ее быстро как-то разрушился, вещи порастащили и память о замечательной женщине стала потихоньку стираться. За прошедшее десятилетие случилось с деревней Марутино неладное. Бывший когда-то самым передовым в районе, местный колхоз "Дружба" с потрясающей скоростью превратился в чахлое, едва дышащее хозяйство. Сельчане говорили, что нужен хороший, честный хозяин, но где такого взять, не знали. С горькой иронией вспоминали, как в районе марутинцев издавна называли "миллионерами". Как следствие, в деревне стали помногу пить.

То, что происходит сегодня в нашем государстве - по своему, уникально. Очень часто, особенно, в глубинке, я встречался с людьми, которых унизительная бедность доводила до отчаяния. Казалось бы, нет просвета в жизни. Но вот что я заметил: большинство из этих прекрасных и интеллигентных людей (здесь я имею в виду не образование - интеллигентом может быть и простой крестьянин) наперекор обстоятельствам, вопреки всеобще воцарившейся идее "нахапать больше", делают совсем не то, что можно ждать от загнанного в угол человека. Такие люди стараются творить "разумное, доброе и вечное" - и не для себя. Для всех остальных. И особенно они беспокоятся за души детей. То, что происходило в последние годы в костромской деревушке Марутино - тому пример.

Десять лет назад в деревне Марутино умерла одна женщина. До пенсии была она обыкновенной колхозницей и все звали ее до старости Ирой или Ариной, хотя, полное ее имя было: Ирина Васильевна Сазонова. Мужа она давно потеряла и одна поднимала двоих сыновей (которые, к сожалению, пережили мать ненадолго).

-- Извне

--

"Русские ямщики, такие искусные на равнине, превращаются в самых опасных кучеров на свете в гористой местности, какою в сущности является правый берег Волги. И мое хладнокровие часто подвергалось жестокому испытанию из-за своеобразного способа езды этих безумцев. В начале спуска лошади идут шагом, но вскоре, обычно в самом крутом месте, и кучеру, и лошадям надоедает столь непривычная сдержанность, повозка мчится стрелой со все увеличивающейся скоростью и карьером, на взмыленных лошадях, взлетает на мост, то есть на деревянные доски, кое-как положенные на перекладины и ничем не скрепленные, - сооружение шаткое и опасное. Одно неверное движение кучера - и экипаж может очутится в воде..."

Это строки из самого, пожалуй, злобного сочинения про Россию. Его автор - французский путешественник и писатель маркиз Астольф де Кюстин. Его путешествие в Россию в 1839 году как раз имело целью написание пространного путевого очерка, так автором и названного: "Россия в 1839 году". Официальный Петербург ждал от представителя известной во Франции аристократической фамилии произведения благожелательного содержания. Но русские власти ошиблись: маркиз "прошелся" по русским порядкам и нравам, что называется, "по полной".

Конечно, комплекс "неправильного поражения" от варварского полувосточного государства в 12-м году во французах еще был достаточно силен, но сваливать все не переизбыток желчи не следовало бы. Оноре де Бальзак, посетивший Россию десятилетием позже коварного француза, заметил, что в Петербурге он "получил оплеуху, которую следовало бы дать Кюстину": настолько болезненна была рана, нанесенная маркизом. Тем не менее, у нас книга Кюстина долгое время была популярна, поскольку весьма правильно бичевала пороки самодержавия. Как еще можно было относиться к государству, в то время еще сохраняющему рабство?

Де Кюстин проехал по России не очень много - он побывал в Петербурге, Москве, Ярославле и Нижнем Новгороде - но, поскольку отмечать недостатки было его непосредственной целью, дорожных впечатлений хватило на целые страницы описаний:

"...Путешественника поджидает в России опасность, которую вряд ли кто предвидит. Опасность сломать голову о верх экипажа. Риск этот очень велик и опасность вполне реальна: коляску так подбрасывает на рытвинах и ухабах, на бревнах мостов и пнях, в изобилии торчащих на дороге, что пассажиру то и дело грозит печальная участь: либо вылететь из экипажа, если верх опущен, либо, если он поднят, проломить себе череп...

Ночь я провел в станционном доме, ибо рессоры моего тарантаса настолько тверды, а дорога так ухабиста, что больше двадцати четырех часов непрерывной езды я не могу выдержать без сильнейшей головной боли...

...Я пишу эти строки в дремучем лесу, вдали от человеческого жилья. Невозможная дорога - сыпучий песок и бревна - опять повредила мой тарантас И пока мой камердинер с помощью крестьянина, которого само небо нам послало, занимается ремонтом на скорую руку, я, униженно сознавая свою бесполезность... занялся более свойственным мне делом и вот пишу...

... "В России нет расстояний", - говорят русские, и за ними повторяют все путешественники. Я принял это изречение на веру, но грустный опыт заставляет меня утверждать диаметрально противоположное: только расстояния и существуют в России. Там нет ничего, кроме пустынных равнин, тянущихся во все стороны, насколько хватает глаз. Два или три живописных пункта отделены друг от друга безграничными пустыми пространствами, причем почтовый тракт уничтожает поэзию степей, оставляя только мертвое уныние равнины без конца и без края. Ничего грандиозного, ничего величественного. Все голо и бедно кругом - одни солончаки и топи. Смена тех и других - единственное разнообразие в пейзаже. Разбросанные там и тут деревушки, становящиеся чем дальше от Петербурга, тем неряшливее, не оживляют ландшафта, но, наоборот...

...На всем путешествии от Петербурга до Новгорода я заметил вторую дорогу, идущую параллельно главному шоссе на небольшом от него расстоянии.. Эта параллельная дорога снабжена изгородями и деревянными мостами, хотя и сильно уступает главному шоссе в красоте и в общем значительно хуже его. Прибыв на станцию, я попросил узнать у станционного смотрителя, что обозначает эта странность. Мой фельдъегерь перевел мне объяснение смотрителя. Вот оно: запасная дорога предназначена для движения ломовых извозчиков, скота и путешественников в те дни, когда император или особы императорской фамилии едут в Москву...

...Вчера, перед тем, как потерпеть очередную аварию, мы неслись карьером по малолюдному тракту.

- Какая прекрасная дорога, - обратился я к моему фельдъегерю.

- Ничего удивительного, - заметил тот, - ведь это Большая Сибирская дорога.

Вся кровь во мне застыла. Сибирь! Она преследует меня повсюду и леденит, как птицу взгляд василиска. С какими чувствами, с каким отчаянием в душе бредут по этой проклятой дороге несчастные колодники! А я, скучающий путешественник, еду по их следам в поисках смены впечатлений!..

...По этой стране без пейзажа текут реки огромные, но лишенные намека на колорит. Они катят свои свинцовые воды в песчаных берегах, поросших мшистым перелеском, и почти неприметны, хотя берега не выше гати. От рек веет тоской, как от неба, которое отражается в их тусклой глади. Зима и смерть, чудится вам, бессменно парят над этой страной. Северное солнце и климат придают могильный оттенок всему окружающему. Спустя несколько недель ужас закрадывается в сердце путешественника. Уж не похоронен ли он заживо, мерещится ему, и он хочет разорвать окутавший его саван, бежать без оглядки из этого сплошного кладбища..."

Из последнего "пассажа" автора мы можем сделать вполне определенный вывод о его предвзятости. Все-таки в наших "печальных равнинах" поэтическая душа способна найти целые россыпи прекрасного. Но штука в том, что впечатление европейцев о России питалось не гоголевскими "Мертвыми душами", а именно такими, с позволения сказать, произведениями, как "Россия в 1839 году".

Задолго до этого года, а именно в 1812 году, у нас побывала уже не молодая к тому времени французская писательница Жермена де Сталь. Император Наполеон, по солдатской простоте называвший госпожу де Сталь "старой вороной" и "сумасшедшей старухой", выслал писательницу из Парижа, и накануне похода наполеоновской армии на Россию она посетила нашу страну.

Госпоже де Сталь как раз заметила некоторые русские красоты и в конце своего путевого очерка "1812 год", она даже заметила: "...я покидала Москву с сожалением". Есть в очерке и впечатления о дороге:

"...Русские возницы мчали меня с быстротой молнии; они пели песни и этими песнями, как уверяли меня, подбадривали и ласкали своих лошадей. "Ну, бегите, голубчики", - говорили они. Я не нашла ничего дикого в этом народе; напротив, в нем есть много изящества и мягкости, которых не встречаешь в других странах...

...Хотя двигались с большой быстротой, но мне казалось, что стою на месте: настолько природа страны однообразна. Песчаные равнины, редкие березовые леса да крестьянские поселки, находящиеся на большом расстоянии один от другого, с их деревянными, построенными по одному образцу избами, - вот все, что встречала я на пути. Меня охватил своего рода кошмар, который приходит иногда ночью, когда кажется, что делаешь шаги и в то же время не двигаешься с места. Бесконечною кажется мне страна, и целая вечность нужна, чтобы ее пройти..."

Александр Дюма (отец) в течение долгих лет хотел совершить путешествие в Россию. Тому мешало, в частности, незабвенное произведение Астольфа де Кюстина, и до кончины Николая I о поездки не могло быть и речи. События во Франции (революция 1848 года и реставрация 1851-го) так же не благоприятствовали ей. Путешествие состоялось только в 1858 году и заняло неполный год (с июня 58-го по март 59-го).

Дюма писал "с колес" и очерки о России и весьма оперативно публиковались в журнале "Монте-Кристо" основанным самим писателем. Полный текст "Путевых впечатлений о России", в четырех томах вышел в свет в Париже в 1865 году.

В принципе, настроение Дюма от путешествия немногим отличается от "кюстиновского", но в пространном своем произведении автор немало места уделяет духовной стороне русской жизни (не церковной ее части, а именно потаенным уголкам русской, как им всем кажется, загадочной души). Взгляд на Россию величайшего беллетриста всех времен и народов довольно оригинален и достоин снимания:

"...Россия - это громадный фасад. Что за этим фасадом - никого не интересует. Тот, кто силится заглянуть за фасад, напоминает кошку, которая, впервые увидев себя в зеркале, ходит вокруг, надеясь найти за ним другую кошку...

...Князь Вяземский написал оду, в которой описывает состояние России XIX века: уже первая строфа была посвящена улицам и проселочным дорогам.

Заметьте, дорогие читатели, что это говорю не я, а русский князь, генеральный секретарь Министерства внутренних дел, которому были знакомы и рытвины, и проселочные дороги.

РУССКИЙ БОГ

Бог метелей, Бог ухабов,

Бог мучительных дорог,

Станций - тараканьих штабов,

Вот он, вот он, русский Бог.

Бог голодных, бог холодных,

Нищих вдоль и поперек,

Бог имений недоходных,

Вот он, вот он, русский Бог.

Бог всех с анненской на шеях,

Бог дворовых без сапог,

Бар в санях при двух лакеях,

Вот он, вот он, русский Бог.

К глупым полон благодати,

К умным беспощадно строг,

Бог всего, что есть некстати,

Вот он, вот он, русский Бог.

Поскольку мы находимся в России, будем довольствоваться этим добрым Богом, не будем более придирчивы, чем россияне..."

Дюма-отца в России удивили непривычные для европейских дорог экипажи, тоже своеобразное порождение русской "дорожной культуры". Да и нам, наверное, интересно, в чем же передвигались наши предки по "убийственным пространствам":

"...Поскольку дороги были неважные, Дидье Деланж не счел уместным рисковать каретой своего хозяина. Поэтому он раздобыл нам средство передвижения, совершенно новое для меня, хотя весьма распространенное в России: тарантас.

Вообразите себе огромный паровозный котел на четырех колесах с окном в передней стенке, чтобы обозревать пейзаж, и отверстием сбоку для входа.

Подножка для тарантаса еще пока не изобретена. Мы попадали в него с помощью приставной лесенки, которую по мере надобности прилаживали или убирали...

...Поскольку тарантас не подвешен на рессорах и не имеет скамеек, он устлан изнутри соломой которую не в меру щепетильные пассажиры могут, если пожелают, сменить. Если поездка предполагается длительная и едут своей семьей, вместо соломы подстилают два или три матраца: благодаря этому можно сэкономить на ночлегах в постоялых дворах и ехать днем и ночью.

В тарантасе могут без труда поместиться от пятнадцати до двадцати путешественников...

...Нам потребовалось добрых три четверти часа, чтобы проехать три версты по отвратительной дороге, но среди прелестного ландшафта..."

Маленькие (и побольше) дорожные приключения... Кажется, весь путь только из них и состоит! Лошади и карета завязли в песке, и для того, чтобы освободиться из "песчаного плена", нудно опорожнить весь экипаж. К тому же, впереди ждет тяжелый подъем в гору:

"-...Я никогда столько не ходил пешком, как тогда, когда у меня был экипаж!

Карета скатилась по ту сторону горы как на роликах. Багаж снова погрузили, и мы заняли свои места.

- Ну, а теперь, - сказал я Нарышкину, - дай этим славным людям четыре рубля.

- Ни копейки! Почему они не содержат свои дороги в лучшем состоянии?

- А почему в России в реках недостаточно воды, а на дорогах слишком много песка? Такая уж страна!.."

Еще одно новое для француза средство передвижения:

"...В одиннадцать часов нас ожидала охотничья линейка; только в России я видел подобного рода экипажи, чрезвычайно удобные. Это длинная повозка с очень низкими скамейками, на которых сидят спиной к бортам, как на империале наших омнибусов, четыре, или шесть или даже восемь человек, в зависимости от длины экипажа, ширина же всегда одинаковая... Он может проехать по любой дороге и благодаря небольшой высоте никогда не опрокидывается..."

Особую "любовь" Дюма, почему-то испытывает к обитателем... станций. По всей видимости, автор от них "натерпелся":

"...За два с половиною часа мы проехали семь миль. Выдержав первые пятьдесят, путешественник признает, что русская почта - был бы кнут, не для лошадей, а для станционного смотрителя - заметно превосходит почтовые службы всех прочих стран.

Мы прибыли на станцию.

Заметим, кстати, что только в России можно найти эти станционные домики - все на один лад, - где содержат лишь самое необходимое, но всегда можно найти две сосновые скамьи, крашенные под дуб, и четыре сосновые табурета, тоже крашенные под дуб...

...Да, забыл про предмет первой необходимости, предмет преимущественно национального обихода: самовар, неизменно кипящий.

Все это предоставляется вам бесплатно - по первому праву: поскольку вы едете на почтовых, вы - лицо государственное.

Но не требуйте чего-то другого, а именно: пищи, об этом речи быть не может. Хотите есть - везите с собою еду, хотите спать - везите с собою тюфяк...

...Однако же станционный смотритель, человек весьма обходительный, взялся раздобыть к нашему возвращению что-то, что могло бы сойти за обед....

...Вообще трудно сыскать большего жулика, чем станционный смотритель, - разве что два станционных смотрителя. Лошади очень дешевы: каждая лошадь стоит две копейки, то есть шесть лиардов верста, - и, как правило, старосты пускаются в махинации: сие означает, что они используют все возможные способы вымогательства, чтобы набить лошадям цену; самый обычный - сказать, что у них в конюшне пусто, но они могут достать лошадей по соседству. Единственно, что, добавляют они, лошади эти не казенные, а хозяева не хотят отдавать их в наем иначе, как за двойную плату.

Если вы хоть раз попадетесь на эту удочку, вы погибли. Все, от станционного смотрителя до ямщика и от ямщика до станционного смотрителя, узнают о вашей невинности, и вам, как это почти всегда бывает, придется еще заплатить за то, чтобы расстаться с нею..."

По счастью, у путешествующего писателя имелась специальная охранительная бумага, называемая "подорожной". Давно известно, что в России без бумажки ты... ну, скажем мягко: никто, но как известно, у нас нет и не было никогда "абсолютного и окончательного" документа:

"...подорожная - это распоряжение русских властей, обязывающее станционного смотрителя предоставить лошадей ее подателю. Точно так же, как во Франции нельзя путешествовать без паспорта, в России нельзя без подорожной взять почтовых.

Эти подорожные производят более или менее действенное впечатление в течение более или менее длительного срока..."

-- Еду, еду в чистом поле...

--

В своей книге "Путевые впечатления. В России" Александр Дюма-отец значительный по объему очерк посвятил "великому человеку" (как француз сам отметил) Александру Пушкину.

Кроме стихов Пушкина, явившихся настоящим открытием для Дюма, писателя-путешественника потрясла необычайная суеверность русского поэта. Вот как звучит известная история попытки бегства Пушкина из Михайловского в декабре 25-го года со слов Дюма:

"...он взял паспорт своего друга и, покинув Псков, куда был сослан, направился на почтовых в Санкт-Петербург.

Поэт не проехал и трех верст, как дорогу ему перебежал заяц.

В России, в самой суеверной из всех стран мира, заяц. Пересекающий дорогу, - плохая примета, сулящая беду или, по крайней мере, предупреждающая о том, что продолжать путь опасно. У римлян такой приметой было споткнуться о камень; известна печальная шутка Бельи, запнувшегося о булыжник по дороге к эшафоту: "Римлянин вернулся бы домой".

При всей своей суеверности Пушкин пренебрег приметой и на вопрос ямщика, обернувшегося в нерешительности, крикнул:

- Вперед!

Ямщик повиновался.

Проехали три или четыре версты - тот же знак беды: второй заяц пересек дорогу. Опять ямщик в недоумении. Пушкин мгновение колеблется, размышляя. Затем произносит по-французски:

- Ну что ж, глупости тем лучше, чем они короче: вернемся.

Этому случаю поэт, по всей вероятности, обязан был свободой, а то и жизнью..."

Как известно, Дюма не отличался особенной дотошностью при передаче фактов. Возможно, он позаимствовал этот рассказ из воспоминаний близкого друга Пушкина Сергея Соболевского, однако, некоторые детали он "переврал" (в частности, упущена знаковая встреча в дороге со священником). Однако, суть произошедшего передана точно.

Без сомнения, Пушкин - точка отсчета. Мы не совсем понимаем эту простую истину, в то время как французский беллетрист Дюма сформулировал эту идею предельно ясно (в том же сочинении про путешествие по России):

"...До него, за исключением баснописца Крылова, Россия не могла породить национального гения - ей не хватало живительных сил.

Народ лишь тогда может считаться интеллектуально развитой нацией, когда у него возникает свойственная его духу литература. Избранные басни Крылова и поэзия Пушкина знаменуют начало духовного развития России..."

В Отличие от Петра Вяземского, сочинившего вышеприведенную оду, у Александра Пушкина великое множество стихотворений, могущих быть "Одой России", как в положительном, так и в противоположном смысле. Все (или почти все), что вымучено поэтом на русской дороге, сконцентрировано в стихотворении "Дорожные жалобы" (1829 год):

"Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил,

На каменьях под копытом,

На горе под колесом,

Иль во рву, водой размытом,

Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею

Попадуся в стороне,

Иль от скуки околею

Где-нибудь в карантине.

Долго ль мне в тоске голодной

Пост невольный соблюдать

И телятиной холодной

Трюфли Яра поминать?

То ли дело быть на месте,

По Мясницкой разъезжать,

О деревне, о невесте

На досуге помышлять!

То ли дело рюмка рома,

Ночью сон, поутру чай;

То ли дело, братцы, дома!..

Ну, пошел же, погоняй!"

Пушкин не угадал. Умер он в своей квартире, в окружении детей и семейства. И титанов русской литературы на "большой дороге", а, точнее, на станции Астапово умер Лев Толстой (теперь эта станция носит имя писателя).

Есть еще одно "дорожное" стихотворение: "Бесы". Фрагмент этого поистине жуткого произведения взял эпиграфом к одноименному роману Федор Достоевский.

Любил ли Пушкин дорогу? Думаю, так же, как мы все: он мирился с ее необходимостью.

Есть стих про дорогу в "Евгении Онегине" (строфа XXXIV главы седьмой):

"Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют,

На станциях клопы да блохи

Заснуть минуты не дают;

Трактиров нет. В избе холодной

Высокопарный, но голодный

Для виду прейскурант висит

И тщетный дразнит аппетит,

Меж тем как сельские циклопы

Перед медлительным огнем

Российским лечат молотком

Изделье легкое Европы,

Благословляя колеи

И рвы отеческой земли."

В примечании к этой строфе Пушкин самолично привел стихотворение князя Вяземского "Станция", как бы для сравнения:

"Дороги наши - сад для глаз:

Деревья, с дерном вал, канавы;

Работы много, много, много славы,

Да жаль, проезда нет подчас..."

В повести "Станционный смотритель" Пушкин, как бы глядя на 28 лет вперед, спорит с мнением Дюма-отца:

"Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода...

...Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей предоставлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивы. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного..."

Пускай эти слова автор вложил в уста Ивана Петровича Белкина, но разве Пушкин лукавил?

В "Истории села Горюхина" (1830 год) можно найти мнение о ямщиках:

"...я поминутно погонял моего ямщика, то обещая ему на водку, то угрожая побоями, и как удобнее было мне толкать его в спину, нежели вынимать и развязывать кошелек, то, признаюсь, раза три и ударил его, что отроду со мной не случалось, ибо сословие ямщиков, сам не знаю, почему, для меня в особенности любезно..."

В 1834 году Пушкин "вымучивает" весьма пространное публицистическое произведение, что-то вроде памфлета на запрещенную книгу Александра Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву" (1790 год). Произведение, по словам Пушкина, "некогда прошумевшее соблазном и навлекшее на сочинителя гнев Екатерины, смертный приговор и ссылку в Сибирь".

Произведение, так Пушкиным и не названное, не было опубликовано при его жизни, по цензурным соображениям, даже после того, как автор его сильно подсократил, убрав "опасные" места. Только в 1936 году статья была напечатана, получив малооригинальное название "Путешествие из Москвы в Петербург". Первая глава "Шоссе" содержит в себе довольно интересные взгляды автора на наши дороги. Опять, мы слышим из пушкинских уст не злобные сетования, а вполне конструктивный и здравый анализ:

"...Вообще дороги в России (благодаря пространству) хороши и были бы еще лучше, если бы губернаторы менее об них заботились. Например: дерн уже есть природная мостовая; зачем его сдирать и заменять несносной землею, которая при первом дождике обращается в слякоть? Поправка дорог, одна из самых тягостных повинностей, не приносит почти никакой пользы и есть большею частью предлог к утеснению и взяткам. Возьмите первого мужика, хотя крошечку смышленого, и заставьте его провести новую дорогу: он начнет, вероятно, с того, что пророет два параллельные рва для стечения дождевой воды. Лет 40 тому назад один воевода, вместо рвов, поделал парапеты, так что дороги сделались ящиками для грязи. Летом дороги прекрасны; но весной и осенью путешественники принуждены ездить по пашням и полям, потому что экипажи вязнут и тонут на большой дороге, между тем как пешеходы, гуляя по парапетам, благословляют память мудрого воеводы. Таких воевод на Руси весьма довольно...

...Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар, и та, которую не решитесь вы и раскрыть, возвращаясь из Английского злоба или собираясь на бал, покажется вам занимательна, как арабская сказка, если попадется вам в каземате или в поспешном дилижансе. Скажу более: в таких случаях чем книга скучнее, тем она предпочтительнее. Книгу занимательную вы проглотите слишком скоро, она слишком врежется в вашу память и воображение; перечесть ее уже невозможно. Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением - оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитывая места, вами пропущенные без внимания etc. Книга скучная представляет вам более развлечения. Понятие о скуке весьма относительное. Книга скучная может быть очень хороша; не говорю об книгах ученых, но и об книгах, писанных с целию просто литературною...

...Вот на что хороши путешествия..."

Но литература - литературой, а жизнь - жизнью. Все-таки, то, что воспроизводит в тексте даже самый гениальный человек, не есть сама жизнь. Даже в дневниках писатель не будет абсолютно искренен, особенно, когда он догадывается, что его интимные записи станут достоянием многих. Так же и с письмами. Но письма - средство относительно интимного общения. Можно близкому человеку написать всю правду, да так, что нерадивый почтмейстер не черта не поймет, о чем, собственно, идет речь. Не каждый из респондентов будет сохранять эпистолярное наследие. Наталья (жена Пушкина) письма сохранила, уж не знаю, по счастью ль или наоборот.

Из писем Пушкина жене (хотя, может быть, их действительно неприлично читать) становится особенно ясно, что особенной духовной близости между ними не было. Он много путешествовал как до, так и после женитьбы, но, по странному стечению обстоятельств, настоящая апология дороги содержится именно в его письмах к жене. Приведем некоторые отрывки из них:

"8 декабря 1839 г. Из Москвы в Петербург

Здравствуй женка, мой ангел. Не сердись, что третьего дня написал я тебе только три строки; мочи не было, так устал. Вот тебе мой Itineraire (маршрут - Г.М.). Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что по причине оттепели я должен отправиться в летнем; взяли с меня лишних 30 рублей и посадили в четвероместную карету вместе с двумя товарищами. А я еще и человека с собою не взял в надежде путешествовать одному. Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу. Другой мамельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази, какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян. Жид забавлял его во всю дорогу приятным разговором... Я старался их не слушать и притворялся спящим...."

"22 сентября 1832 г. Из Москвы в Петербург

Четверг. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву вчера в середу. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случалось мне сделать три станции. Лошади расковались и - неслыханная вещь! - их подковывали на дороге. 10 лет я езжу по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву... Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! С пять немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка, и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения..."

"ок. 3 октября 1832 г. Из Москвы в Петербург

По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1) Русский человек в дороге не переодевается, и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная. Что всего этого не знаешь?.."

"26 августа 1833 г. Из Москвы в Петербург

...Коляска требует подправок. Дороги проселочные были скверные; меня насилу тащили шестерней. В Казани буду около третьего. Оттуда еду в Симбирск. Прощай, береги себя..."

"27 августа 1833 г. Из Москвы в Петербург

...Вчера, приехав поздно домой, нашел я у себя на столе... приглашение на вечер... я не поехал за неимением бального платья и за небритие усов, которые отращаю в дорогу... Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью. Целую тебя..."

"2 сентября 1833 г. Из Нижнего Новгорода в Петербург

Мой ангел, я писал тебе сегодня. Выпрыгнув из коляски и одурев с дороги. Ничего тебе не сказал и ни о чем всеподданнейше не донес. Вот тебе отчет с самого Натальиного дня...

...Ух, женка, страшно! Теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тянул письмо с рассказами о московских моих обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой их Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня весьма дурно и нараспев начала меня усовещивать и уговаривать: как вам не стыдно? На что это похоже? Две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. - Право? - сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку... Постой, женка, еще не все. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего - они отстали за три или четыре станции - и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и говорю. Уф! Кончил. Отпусти и помилуй..."

"14 сентября 1833 г. Из Симбирска в Петербург

Опять в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, отправился к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт возьми, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей - гляжу, нет ямщиков - один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по шести лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю. Повезли меня обратно - я заснул - просыпаюсь утром - что же? Не отъехал я и пяти верст, гора - лошади не ввезут - около меня человек 20 мужиков. Черт знает как бог помог - наконец взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого я дал бы, чтоб быть борзой собакой: уж этого зайца я бы отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений..."

"19 сентября 1833 г. Из Оренбурга в Петербург

Я здесь со вчерашнего дня. Насилу доехал, дорога прескучная, погода холодная, завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дни три - и отправлюсь в деревню через Саратов и Пензу.

Что, женка? Скучно тебе? Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел... А уж чувствую, что дурь на меня находит, - я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле? Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мох холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только...

...Как я хорошо веду себя! Как ты была бы мной довольна! За барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю - и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: на чужой сторонке и старушка божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример."

"6 ноября 1833 г. Из Болдина в Петербург

...Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве, по делам. Женка, женка! Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, - для чего? - Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье..."

Во времена Пушкина аристократия очень увлекалась идеями патологоанатома Франца Галля. Учение австрийца о локализации психических функций мозга, названная им френологией (не путать с хренологией!) указывало на прямую связь формы человеческого черепа с характером и интеллектом. Поэт не отставал от моды и частенько "анализировал" физический облик милых его сердцу женщин. В 1825 году он в полусерьезно-полушутливой форме письменно предлагал Анне Керн бросить мужа и переехать жить к нему в Михайловское. И вот, чем он обосновывал свой выбор: Пушкин углядел в лице Керн "сильно развитый орган полета", или "орган местной памяти". Этот орган в многотомном труде Галля был обозначен как "орган любви к путешествиям" и характеризовался он двумя выпуклостями, расположенным от корня носа к середине лба. Обладатели выпуклостей по мнению ученого (ну, и Пушкина, конечно) испытывали непреодолимое желание путешествовать или летать.

Наталью Гончарову Пушкин выбрал вовсе не по Галлю...

-- Счастлив путник...

--

"...когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мертвых душ", в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось. Он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!" Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!.."

Так писал Николай Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями". Наверное, мало сыщется страниц в русской литературе XIX века, где дорога показана с такой безысходность какой дорога предстает в "Мертвых душах (кроме "птицы-тройки", конечно - прекрасной, но искусственной метафорой). Вот, что видит Гоголь из своего экипажа:

"...Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по снурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные..."

А вот пьяный слуга завозит Чичикова на дурную дорогу. Просто так, по недоумию:

" - Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, - говорил Селифан. - Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. -Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал-поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: Вишь ты, и перекинулась!"..."

И еще:

"...Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут перед ним знакомые комнаты..."

Писались "Мертвые души" во Франции и Италии, среди прекрасных пейзажей и сносных дорог. Его друзья рассказывали, как на вилле княгини Волконской, одной из стен упирающейся в древний римский водопровод, который одновременно служил ей террасой, Гоголь ложился спиной на аркаду и мог часами смотреть на итальянское небо, оставаясь неподвижным. Изредка писатель разражался тирадами типа: "Италия! Она моя!.. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось. Я проснулся опять на родине..." Он не любил путешествовать. Но он любил пребывать в дороге.

Гоголь до ужаса боялся находиться в холодной, нетопленой квартире. И квартиру он всегда выбирал с таким трепетом, который вполне можно было принять за безумство. На само дело найма квартиры он смотрел как на священный обряд, таинство. Он писал Жуковскому из Парижа:

"...Бог простер здесь надо мной свое покровительство, и сделал чудо: указал мне теплую квартиру, на солнце, с печкой, и я блаженствую; снова весел..."

Спастись от неуютной квартиры он мог только одним способом: "сделать езды и путешествия". В дилижансе он любил брать верхнее место. "Вы знаете, что такое дилижанс? - объяснял он сестрам. - Это карета, в которую всякий, заплативши за свое место, имеет право сесть. В середине кареты сидят по шести человек. Если со мною рядом будут сидеть два тоненьких немца, то это будет хорошо: мне будет просторно. Если же усядутся толстые немцы, то плохо: они меня прижмут. Впрочем, я одного из них сделаю себе подушкою и буду спать на нем..." Спасение от "толстых немцев" было только в верхнем месте.

Дмитрий Мережковский в работе "Гоголь и черт" (1906 год) пишет следующее:

"Эй, вы, залетные!" - слышен за сценою голос ямщика в конце четвертого действия ("Ревизора" - Г.М.). "Колокольчик звенит", тройка мчится, и Хлестаков, "фантасмагорическое лицо, как олицетворенный обман, уносится вместе с тройкой Бог весть куда". Эта тройка Хлестакова напоминает тройку Поприщина: "Дайте мне тройку быстрых, как вихрь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтесь, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего".

Мережковский пытается приоткрыть завесу над столь странным поведением Гоголя:

"...Внезапные страхи сливаются в один длительный "панический" ужас, от которого одно спасение - бежать с того места, где впервые послышался страшный зов, "голос Пана". И Гоголь действительно бежит: все его бесконечные скитания не что иное, как такие отчаянные бегства от себя самого. Так бежал он из Петербурга за границу, сам не помня, что делает, почти украв у матери деньги, в первый раз ненадолго, затем, во второй, после представления "Ревизора" - уже на много лет. Но и там, на чужбине, не находя себе покоя, он бегает из одного конца в другой, из Европы в Африку, в Азию - от Барселоны до Иерусалима, от Неаполя - и, по крайней мере, в мечтах своих - до Камчатки: "С какою бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную и отважился бы даже на Камчатку, - чем дальше - тем лучше... Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, в слякоть, через леса, через степи, на край света!.. Клянусь, я был бы здоров!" Но только что он останавливается, внутренняя тревога, заглушенная внешним движением, пробуждается вновь, и с еще большею силою, еще явственнее слышится таинственный зов..."

-- Какое у меня ерническое рыло!

В одном из писем Антон Чехов заметил, что вторгается своей повестью "Степь" во владения Гоголя. Про своего предшественника Чехов говорил, что "он в нашей литературе степной царь".

У Гоголя "Мертвые души" начинаются: "В ворота гостиницы губернского города N въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки, отставные полковники, штабс-капитаны, помещики..."

Чехов начинает "Степь" так: "Из N, уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники..."

У Чехова тоже была особенная страсть к путешествиям, но она не была патологической. Скорее, это можно было назвать страстью к странничеству. "Видели ли Вы когда-нибудь большую дорогу? - вопрошал он у А. Плещеева, когда заканчивал "Степь". - Вот куда бы нам махнуть! Кресты до сих пор целы, но не та уже ширина; по соседству провели чугунку, и по дороге теперь почти никому некому ездить: мало-помалу порастает травой..."

Сергей Рахманинов по чеховскому рассказу "На пути" написал симфоническую фантазию. И это удивительно, так как действие рассказа развивается не на дороге, а в замкнутом пространстве "проезжающей" комнаты захудалого трактира.

Чехов жил во времена, когда наши дороги дождались коренного переустройства. Нет, старые "большие дороги" оставались теми же, но основную часть пассажиров вбирали в себя "чугунки", железные дороги.

Начинался новый век. Но, вместе с бурным строительством "чугунок", не вымирала еще огромная армия русских странников:

"Не далее как на аршин от меня лежал скиталец; за стенами в номерах и во дворе, около телег, среди богомольцем не одна сотня таких скитальцев ожидала утра, а еще дальше, если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища где лучше, шагало теперь большим и проселочным дорогам или, в ожидании рассвета, дремало в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом... Засыпая, я воображал себе, как бы удивились и, быть может, даже обрадовались все эти люди, если бы нашлись разум и язык, которые сумели бы доказать им, что их жизнь так же мало нуждается в оправдании, как и всякая другая."

В апреле 1890 года Чехов отправляется в путешествие через Сибирь на Сахалин (почти Камчатка, разве что, чуть-чуть ближе). Еще в январе 90-го газета "Новости дня" сообщает: "Сенсационная новость! А.П. Чехов предпринимает путешествие по Сибири с целью изучения быта каторжников. Прием совершенно новый у нас... Это первый из русских писателей, который едет в Сибирь и обратно". Среди московской интеллигенции ходит эпиграмма:

"Талантливый писатель Чехов,

На остров Сахалин уехав,

Бродя меж скал,

Там вдохновения искал.

Но не найдя там вдохновенье,

Свое ускорил возвращенье...

Простая басни сей мораль -

Для вдохновения не нужно ездить вдаль".

Многие думают, что смертельную болезнь, туберкулез, Чехов "подхватил" в этом путешествии, но на самом деле легочные кровотечения начались перед отправкой в Сибирь. Он в пути шутил: "Посадили меня раба божьего в корзинку-плетушку и повезли на паре. Сидишь в корзине, глядишь на свет божий, как чижик..." Но были и не слишком веселые впечатления: "...грязь, дождь, злющий ветер, холод... и валенки на ногах. Знаете, что значит мокрые валенки? Это сапоги из студня". "Всю дорогу я голодал, как собака... Даже о гречневой каше мечтал. По целым часам мечтал."

Проводы в Москве, на Ярославском вокзале, были шумные. Собрался весь бомонд и доктор Кувшинников торжественно вручил Чехову фляжку коньяку, чтобы тот выпил его на берегу Тихого океана. Некоторые из провожающих доехали с ним до Сергиева Посада, не слишком стесняясь в вагоне 3-го класса.

Затем пароходы от Ярославля до Нижнего, от Нижнего до Перми, и снова поездом до Екатеринбурга и Тюмени. Ну, а следом, - обычный для XIX века конный транспорт. На перекладных пройдены Ишим, Томск, Омск, Ачинск, Красноярск, Канск, Иркутск, переезд пароходом через Байкал, потом снова на лошадях: Нерчинск, Сретенск, Благовещенск, Николаевск. На Сахалине Чехов оказался лишь через 3 месяца после отбытия из Москвы. (Возвращение было более комфортным и занимательным: пароходом через Китай и Индию.)

В "Письмах из Сибири" он замечает:

"Представьте себе мое положение. То и дело вылезаю из возка, сажусь на сырую землю и снимаю сапоги, чтобы дать отдохнуть пяткам. Как это удобно в мороз! Пришлось купить валенки. Так и ехал в валенках, пока они у меня не раскисли..."

"Берега голые, деревья голые, земля бурая, тянутся полосы снега, а ветер такой, что сам черт не сумеет дуть так резко и противно. Когда дует холодный ветер и рябит воду, имеющую теперь, после половодья, цвет кофейных помоев, то становится и холодно, и скучно, и жутко; звуки береговых гармоник кажутся унылыми, фигуры в рваных тулупах, стоящие неподвижно на встречных баржах, представляются застывшими от горя, которому нет конца. Города серы; кажется, в них жители занимаются приготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи - единственное занятие... В России все города одинаковы."

"Сделал открытие, которое меня поразило и которое в дождь и сырость не имеет себе цены: на почтовых станциях в сенях имеются отхожие места. О, вы не можете оценить этого!"

Однажды, на очередной из бесконечной череды станций, Чехов, посмотрев на себя в зеркало, воскликнул: "Какой я грязный! Какое у меня ёрническое рыло!"

И раде этого "открытия" стоило месить семь тысяч верст грязи?

А бес его знает...

-- АРИНИНА ГОРНИЦА

--

Честно говоря, я, просто ходя "тенью" в течение двух дней за своей героиней, устал неимоверно. Причем, морально - скорее, от монотонности. Снова повторюсь: может, дело в привычке, но... У Светланы в доме есть любимое, "святое" кресло. В нем она иногда утопает ненадолго, и тогда дочери знают: маму трогать нельзя. Эта мамина "пятиминутка" - единственный вариант отдохновения. Тогда Светлана просто, мне кажется, бездумно, опершись головой на ладонь, наблюдает, как вокруг протекает жизнь. Это только кажется, что жизнь в доме продолжается: на самом деле, все ходят вокруг мамы на цыпочках, лишь изображая продолжение жизни.

Девочки, конечно, на ферме помогают: коров прицепить, аппараты поднести. Но, если честно, не очень и охотно. Уже позже Светлана проговорилась: "Девчата говорят: брось ты эту работу. Вонь, сырость, грязь... а я, вот, люблю с животными. Я даже по телевизору только про зверушек передачи смотрю..."

Трижды в день выполняемый стандартный набор действий, немного разнящийся в зависимости от ситуации (днем поменьше коров доятся, но надо очень много наносить кормов). Есть коровы стельные, новотельные, есть такие, которые пребывают в "сервис-периоде", то есть, готовящиеся к новому оплодотворению. К тому же, коровы, как и любые живые существа, слишком не похожи характерами. Даже имена коровушкам даются не просто так, а по нраву. Тайна, к примеру, названа так потому, что "тайно гуляет". Никак не могут доярка с осеменатором поймать ее в охоте. Есть среди Светиных коров еще Дымка, Марта, Томатка, Черемуха, Хижина, Ива, Венера, Задира, Спичка, Гавань... - имя каждой обусловлено какой-то коровьей черточкой, но заглавная буква обязательно должна совпадать с первой буквой коровы-матери.

Бородулины только этой весной переехали в деревню Вочерово. До этого они жили в селе Гусево, на родине мужа, Владимира, но жизнь заставила сняться с насиженного места и искать новой доли. Расстояние-то между Вочерово и Гусево не больше двух десятков километров, но до сих пор пяти минут не проходит, чтобы кто-то из семьи не вспоминал об их старом большом доме в Гусеве. Все дело в том, что там развалился колхоз. Назывался он ТОО "Звезда", и звезда эта резко покатилась к закату. Большую часть стада пустили под нож, живых денег крестьяне почти не видели.

В "Звезде" Светлана работала телятницей, Володя -- механизатором. Были они на неплохом счету и председатель хозяйства "Сокол" (бывший колхоз "Красный сокол") Юрий Федорович Серов пригласил их к себе. Честные, непьющие (пьют доярки в деревнях порой не меньше мужиков...) работяги нужны везде. Хотя, новый их дом (не свой, а "квартира") много меньше гусевского, здесь, как минимум, платят зарплату, хоть и небольшую, но -- регулярно.

В семейном альбоме Бородулиных я случайно обнаружил пожелтевшую вырезку из "районки":

"...комсомолка Светлана Макеева (девичья фамилия Светы -- Г. М.) - одна из продолжательниц зародившийся доброй традиции "С аттестатом зрелости, с комсомольской путевкой -- на вторую целину!" В прошлом году она закончила школу и стала работать дояркой в колхозе "Звезда". Нелегко было сначала, но девушка не спасовала перед трудностями..."

На затертом клише -- полненькое личико с... замученными глазами. Или усталыми? За те восемнадцать лет, что прошли с тех пор (а ведь сменились эпохи!) Светлана как-то похудела, что ли. Но, замечу, нисколько не ушло с лица очарование. Только усталость... Как ни крути, это есть. Светлана абсолютно искренне ответствовала на мой ироничный вопрос об этой заметке:

- Раньше сознание такое было: люди идут работать, а как же без меня? Тем более, я после седьмого класса стала дояркой подрабатывать... что бы хоть что-то себе купить, и одеть что-то на себя. Те же учебники, тетрадки, портфель...

...Мама у Светланы, по правде говоря, непутевая. Скиталась она по разным деревням с дочкой и часто меняла сожителей. В жизни маленькой Светы "света" было маловато -- все больше "мрачные" моменты. Очередной мамин дружок однажды, в злую минуту, приказал отдать дочку в детский дом. В одном из своих стихотворений (к которым мы еще вернемся) Светлана так описывает свое состояние:

...С горя дошла, как былинка,

Покачивало даже на ветру.

Он понял, что лекарства не помогут,

Сказал: "Я выродка с детдома заберу"

Когда приехали в детдом за дочкой,

Она тебя посчитала Ягой,

С радостью пошла к чужому дяде,

К маме родной -- ни ногой...

Бабой Ягой ее пугали в детдоме. И ей часто снилось, что будто бы Баба Яга прилетает за ней в решете. Но тогда так получилось, что мамин сожитель, сам в свое время отправив падчерицу в интернат, потом ее и пожалел. Он, а не мать.

Следующий мамин друг был намного ее моложе. По сути, их больше сближала любовь к спиртному, чем взаимная приязнь. Света к тому времени стала расцветать, что не оставил без внимания новый отчим. Невинные вначале "заигрывания" быстро обратились в недвузначные приставания (мама тогда работала дояркой и надолго уходила из дома). От трагедии спасло только то, что, однажды озверев окончательно, "друг" потерял силу по причине обильности выпитого. Жить после этого не хотелось, и... в общем, веревка оказалась гнилой, что Светлану спасло.

Выручила ее одна добрая женщина, которая Свете была, в сущности никем. Она приютила девушку и подкармливала ее. Из жалости. Ее зовут Полина Ивановна Сорокина. Многие спорят о существовании Бога, но чудо, которое произошло недавно, есть прямое доказательство Его присутствия. Когда они переехали в Вочерово, узнали, что в соседнем доме живет-мыкается больная старушка, которую зовут баба Поля. Подумали еще: "Уж не та ли это тетя Поля?" Когда с Володей зашли туда, старушка навстречу: "Ой, Света, желанная! Это ты... говорили, что сюда едите... не верила!"

С тетей Полей три недели назад случился инсульт. Вначале и говорить не могла, все лежала. Но, когда сознание стало к женщине возвращаться, первое, что она сказала: "Принесите, пожалуйста, Светиного кваску..." Слава Богу, к тому времени слетелись ее дети. Сходили к Светлане и теперь она приносит бабушке, своей, по сути, второй маме, квас.

...Пока Светлана пекла на кухне хлеб, я наблюдал в окно, как сын бабушки Поли, солидный мужик, слонялся по двору с пневматическим пистолетом в поисках цели. Берегитесь, вороны и голуби! Ну, на всякий случай - и люди. Эх, времена...

А вот хлеб печь вынуждает жизнь. Хлеба из одного мешка муки на семью из семи человек хватает на месяц. Если покупать хлеб в магазине, то, как они подсчитали, на это в месяц понадобится в три раза больше денег, нежели уходят на муку. Для бюджета Бородулиных -- цифра непомерная.

Тогда, семнадцатилетней девушкой, Света очень боялась пойти по той же дорожке, что и мама. Очень легко было пристать к любой нехорошей компании, к чему толкало еще и одиночество: частые переезды не благоприятствуют образованию круга подруг. Очень хотелось быть замужем за парнем, похожим на Вовку Бородулина: серьезный, работящий парень, после армии. Обычно "дембельнувшиеся" парни накрепко привязывались к бутылочке, а Вовка -- не пил. Но больше всего ее поражало, насколько много в доме у Бородулиных было книг. И все свободное время и Володя, и его сестры, и мама его, Валентина Васильевна -- читали.

Когда Володя сделал предложение, это стало для нее полной неожиданностью. Почти... Они хотели мальчика. Но первой родилась девочка. Девочки родились и во второй, и в третий раз. И в четвертый. Пока решили остановится.

Старшей, Оле, уже 17, как и Светлане, когда она выходила замуж. Оля учится в Галиче, в педагогическом колледже. Хочет стать учительницей. 15-летней Алене досталась теперь роль старшей сестры, которую она, кажется, выполняет с удовольствием. Девчата слушаются ее беспрекословно, участвуют во всех ее затеях, а на затеи у Алены фантазия, кажется, никогда не иссякнет. Особенно ей нравится разводить кроликов. Только вот поголовье пришлось сократить из-за переезда. 12-летняя Настюшка -- самая тихая и, вроде бы, неприметная из сестер. Сидит себе в уголке, и умными глазками наблюдает. Но, как я заметил, никто больше ее не помогает маме на ферме. Загнать коров, пристегнуть, отнести молоко -- это она делает с видимым удовольствием. Любаша, которой 8 годочков, как и положено "поскребышу", все больше льнет к маме, как котенок, просит ласки. Жалко, что Алену куда-нибудь послать учится (если пожелает) возможности, скорее всего, не будет. Не по карману...

Доярками работают разные женщины - как по возрасту, так и по степени подверженности алкоголю. Но всем обязательно помогают дети (если, они, конечно, есть). Я теперь понял, почему: они не хотят видеть матерей смертельно усталыми...

В свое время Светлана закончила заочно техникум по специальности "зоотехния". Она работала и осеменатором, и зоотехником, но недолго. Работа начальника на ферме, тем более, в колхозе с расшатавшейся дисциплиной, типа "Звезды" - адова: зоотехник фактически трудится "супер-дояркой", так как приходится постоянно подменять в очередной раз "загулявших" подчиненных. А из дома уходишь на целый день (как до сих пор уходит Володя, простой механизатор). И, тогда еще маленькие, дети взмолились: "Мамулечка, не уходи!.." Перешла в телятницы.

Телятницей физически работать легче. Но малышне нужно много уделять внимания, и к тому же телята часто болеют. Зато доярка часто нагибается: к каждой из 31 коровушек надо по три раза за дойку нагнуться. В сырости, и под сквозняком. "Бывает, встаешь утром -- и "буквой "зю" - не разогнуться..." А потому стихи, которые Светлана вдруг однажды стала сочинять, теперь пишутся с трудом. Они собраны в заветной тетрадке, на первой странице которой аккуратно выведено:

"...Нельзя не любить ту землю, на которой ты живешь, на которой ты рождаешься, взрослеют твои дети; землю, которая щедро дарит свои богатства, ничего не требуя взамен..."

Свекровь про стихи так говорит: "Дак, не знаю, когда она и писать-то успевает. Утром, что ли..." В Гусеве до фермы была длинная дорога, через лес. Это, по мнению Светланы, и толкнуло к сочинительству. Сначала рождается мелодия. А потом на нее, как жемчужины на ниточку, нанизываются слова. То же происходило, когда от теленка к теленку переходила. Любое Светино стихотворение -- это песня. В Гусевском клубе музыкальный работник их на ноты перекладывала. А здесь ферма рядом. И не сочиняется...

Наверное, песни-стихи Светины не очень и мудреные, но ведь не для мудрости она их сочиняла. Душу излить хотела. Приведенный выше отрывок - из маленькой поэмы, в которой Света рассказала про свое детство. Много строк в тетрадке про любовь. Про маму... какой бы она ни была. Про детей:

...И кажется, что главное на свете,

Чтобы с нами были дети всегда,

Чтоб всегда были счастливы дети,

Чтоб не гибли мальчишки на войне.

Чтоб почаще улыбались девчата,

Чтоб на всю жизнь запомнили они,

Что им мама говорили когда-то...

Светлана не из тех людей, которые вопят о своих проблемах. Такие, как правило, молча, порой сжав зубы, работают "от и до". Не всем же, в конце концов, коммерцией заниматься! Но именно на таких женщинах, кажется мне, и держится наша страна. Хотелось бы, что бы и страна поняла, наконец, это.

Вновь раскрываю заветную тетрадку:

...Сторона любимая -- песня соловьиная,

Самоцветов россыпи в утренней росе.

Из ромашек сделаны покрывала белые.

Нет земли прекраснее...

-- Гусиное царство

Юноша из интеллигентной семьи однажды оставил уютную городскую квартиру - и перебрался в самую отдаленную точку области. Сказал: "Хочу построить идеальное хозяйство, в котором все будет по уму..." Родители подумали: "Ну, поковыряется парень с годик, спесь с него спадет - и вернется..." Прошло девятнадцать лет. А он все не возвращается...

...Всегда уделяю особое внимание "гению места", то есть, истории того края, в котором оказался. Россия - страна с удивительным прошлым и очень порой жаль, что мы далеко не всегда им интересуемся. А ведь наше настоящее и будущее - вырастают из прошлого! И то, кем мы станем, зависит от заложенных в почву семян...

Река Обнора в старину называлась "Северной Фиваидой". Сюда, в глухие и труднодоступные места уходили старцы, некоторые из которых являлись ближайшими учениками Сергия Радонежского: Корнилий Комельский, Кирилл Новоезерский, Геннадий Любимоградский, Павел Обнорский, Сильвестр Обнорский... Старцы вначале жили отшельниками, но возле них собирались последователи, и вскоре скромные пустыньки разрастались до монастырей. Особенно прославился Сильвестр; монастырь, основанный им был некогда очень значимым. Теперь от него остался лишь храм в селе Воскресенском, да святой источник, как говорят, вырытый старцем. Невдалеке от этого святого места и находится деревенька Глазково, в которой проживают мои герои.

Простите за возможную некорректность сравнения, но фермер Вениамин Ковалев тоже ведь пошел однажды по пути средневековых старцев, спрятавшихся в Обнорских лесах от суеты мира. И еще одно странное совпадение: в Воскресенское не так давно прислали монаха, который возглавил приход. Так его тоже зовут Вениамином!

Глазково "святым местом" не назовешь. Но знаете, что... В свое время гуси спасли Рим. Теперь они спасают маленькую русскую деревню. Если учесть, что семья Ковалевых - единственная на все Глазково, получается, деревня эта стала хутором. Но вообще основная масса населения Глазково - гуси. Они-то мне и напомнили поговорку про Рим, ведь еще издали громко-громко и хором загоготали. Ну, прям, "тревожная сигнализация"! Гуси здесь везде: на дворе, на лугах, на пруду, даже на дороге (наверное, передовой дозор...). Позже я узнал, что их больше трехсот! И еще один факт: на всю Обнору Вениамин Ковалев - единственный фермер. Места здесь после развала колхозов все больше и больше возвращаются к первобытному состоянию. Деревни пустеют, в некоторых по два-три старухи живут, а большинство весей и вовсе мертвы... И так приятно увидеть в деревне и животных, и молодых людей, и детишек!

Супруга Вениамина, Жанна - высокая стройная красавица. Между прочим, Жанна уроженка села Воскресенского, духовной столицы Обноры. У Ковалевых четыре сына. Вызывает умиление их возраст: 6, 5, 4 года и полтора годика. Эдакие крепыши, взращенные на натуральных продуктах! Между прочим, трое из сыновей помогают утром выводить гусей из сарая на прогулку, а вечером загонять птиц на ночевку. Гусей нельзя оставлять на ночь в поле - их могут похитить дикие звери. По сути, семья живет жизнью "Лыковых", то бишь, в "таежном тупике". Трудно? По мнению Вениамина, - это счастье!

Супруги Ковалевы

Довольно долго в эдакой Глуши Вениамин жил один. Женился только на двенадцатый год своего своеобразного затворничества. И один за одним пошли дети. Может быть, Ковалевы - глубоко религиозная семья, решившая приблизиться в "Северной Фиваиде" к Богу? Вениамин отрицает:

- ...Почему-то нам часто задают вопрос о религии... Нет, мы обычные светские люди, особо не воцерковленные. Дело просто в том, я сам у моих родителей был в единственном числе. И что-то мне это не понравилось... Жанна у меня - "профессиональная домохозяйка". И я считаю, что супруга - особое для меня благословение...

...Кстати сейчас, в кризис, гусиный бизнес идет очень даже хорошо. Ковалевы продают не мясо гусей, а гусят, и надо сказать, что малышня настолько сейчас востребована, что на гусят даже очередь выстроилась. Шутка ли: на Ярославскую, Ивановскую, Костромскую и Вологодскую область Ковалев - единственный "гусятник"! Да, вот, к чему привели реформы и "национальные проекты"... А гусята продаются с успехом по одной простой причине: народ без работы остался и выращиванием гусей надеется прокормиться. Экономика выращивания гуся проста: покупаешь птенца за 200 рублей - и пускаешь его на свободный прокорм. Кормовая база гуся - обыкновенная трава, а этого добра в России пока еще хватает! Максимум, что надо вложить в одну птицу - прикормку где-то на 200 рублей в общей сложности. А к Рождеству получаешь уже дюжину килограмм великолепного мяса. Поскольку по одному гусенку не берут, за 4 тысячи вложенных рублей можно получить уже мяса тысяч на 60. Нехилая рентабельность!

Жаль только, выводят гуси свое потомство только три месяца в году - с апреля по июнь. Если бы хотя бы полгода, Ковалевы давно миллионерами стали бы. Да, прибыль есть. Но вся она вот уже почти два десятилетия вкладывается в стройку, в развитие. И оно, это развитие, все еще не закончено.

Вениамин отметил два основных контингента, которые нуждаются в гусях. Первый - люди с достатком "ниже среднего". Второй - те, кто предпочитает употреблять в пищу все натуральное. Как тонко заметил Вениамин, "сейчас люди с небес на землю упали" - отсюда и ажиотаж. У Вениамина график: "в такой-то день он везет новую партию гусят в определенный город". Так телефон обрывается: "Вениамин Алексеевич, батенька, не отменяйте выезд! У нас тут уже запись идет на гусят-то..." Ближайший-то "гусятный" регион только Татарстане, а это далеко.

Гуси у Ковалевых обычной нашей российской породы, "линдовской". Вениамин первых своих гусей из Нижегородской области привез. Чем эта порода хороша? Да просто, тем, что это единственная российская порода, которую в результате перестроек и оптимизаций удалось сохранить... Гуси гуляют по территории фермы свободно. Поскольку Глазково - деревня "на одну семью", воровать птиц некому. Разве только волкам да лисам. И воруют: приблизительно два десятка голов в год Вениамин списывает на хищников.

Ну, а теперь расскажу о странной и весьма оригинальной жизни Вениамина Ковалева. Он вырос в Ярославле, в интеллигентной семье. Его мама Валентина Вениаминовна Черновская - профессор университета, известный в стране востоковед, знаток ислама, индийской культуры. Отец, Алексей Денисович Ковалев - журналист, инженер. Естественно родители "натаскали" сына по многим наукам - и Вениамин с легкостью поступил в престижный ВУЗ. А на третьем курсе он его бросил, взял рюкзак, одел сапоги - и уехал в деревню. Сказал родителям: "Буду строить частное сельскохозяйственное предприятие, где все будет по уму..." Родители рассудили по-своему: пусть парень перебесится, а, когда хлебнет этой "сельской романтики" по полной программе, вернется домой поумневшим и с агрофобией. Так получилось, что сын все хлебает эту романтику и хлебает...

Конечно, ничего не бывает случайным. Еще школьником Вениамин ездил с отцом в "подшефный колхоз" (тогда у каждого предприятия и учреждения в городе был такой...). У юноши был аналитический склад ума, и вот, что он приметил:

- Ой, как пили местные! Но меня больше всего поражало и шокировало не беспробудное пьянство, а отчаянная какая-то бесхозяйственность и наплевательское отношение к жизни. Деревня, здешний колхоз "Колос" были похожи на разухабистый кабак, в котором существуют по принципу "пить будем, гулять будем, а погибель придет - помирать будем"... А к колхозу какое отношение: "Коровы у нас сдохли... Ха-ха-ха, пустячок - а приятно!" Потом я с годами, конечно, понял, откуда эти пьянство и бахвальство. Душа-то у людей есть, да и тогда была. Но просто так, трезво на все происходящее смотреть - не выдержишь, с ума сойдешь. Вот и заливали боль душевную вином... По большому счету в русском крестьянине сто лет убивали этого самого крестьянина. Начали задолго, еще до колхозов, а добили "национальными проектами". Ведь по сути нацпроект работает, пока правительство миллиарды "отстегивает". Под Ярославлем сейчас животноводческий комплекс построили на тысячу голов. Работают там несколько десятков узбеков. Местные что-то туда не пошли. А корма на этот комплекс возят за сотню километров. И откуда возьмется рентабельность? Рентабельность может быть только в компактном хозяйстве с одним двором...

Вениамин - фанат расчетов. Еще школьником он, побывав в первый раз в колхозе, увлекся... экономическим проектированием. Кто-то марки собирает, кто-то с мячом по двору бегает. А Вениамин, окружив себя книгами по экономике, строил гипотетические модели:

- Я применял разные методы расчетов (ведь в специальной "математической" школе учился), и по любому у меня получалось, что колхозная система невыгодна. Слишком много она пожирает лишних средств. Можно было мне в науку пойти, многие двери были передо мной открыты. Но мне интересно было все попробовать сделать своими руками. И в деревне я действительно освоил столько ремесел! От плотничного до печного... И еще: я с детства знал, что никогда работать не буду по найму. Я знаю своих 40-летних ровесников, которые тянут свою лямку на работе и мечтают только об одном: допахать до пенсии - и махнуть в деревню, доживать... А я сразу махнул! И мне совсем неважно было, куда именно ехать. Просто я знал эту местность, услышал, что дом в Глазкове продается. И еще я знал, что сюда будут строить дорогу...

...Дорогу-то сюда построили, только с той поры ее уже основательно разбили, а дожди добавили своей доли энтропии. А хозяйство Вениамина Ковалева все расширяется и расширяется! Правда, медленно, очень медленно... Начинал, кстати, Вениамин вовсе не с гусей а с пчел: просто потому что отец немного понимал в пчеловодстве. К гусям он стал приходить постепенно. Сначала взял несколько гусят - и пробовал, экспериментировал. В общей сложности он, осваивая ремесло гусятника, "тыкался" пять лет. Здесь ведь как: одну ошибку совершил - жди целый год, до нового сезона выводков! И опять же приходил к казалось бы, простым экономическим выкладкам:

- Да, купить гусят весной и к зиме вырастить, получается 200+200 рублей. Но если гусыню держать зиму, она за зиму съедает корма на 2000. Чтобы гусыня окупилась, надо от нее получить 10 гусят. А максимум, на что она способна - 20. А вот, чтобы на мясо гуся выращивать, мое поголовье надо увеличить в пять-шесть раз. А для этого нужны большие помещения, ферма. Вот, строим...

Со стройкой помогает тесть, Михаил Александрович Забуслаев, бывший колхозник, хлебороб. Пробовал Вениамин нанимать рабочую силу. Эксперимент провалился. Привозил Вениамин из города даже бомжей, обеспечивал жильем, питанием. И все равно получалось по схеме: "от своего вора не убережешься". Вроде начинает человек работать совестливо... но однажды напивается, или вообще исчезает... В общем, Вениамин пришел к такой истине: "хочешь иметь рентабельное хозяйство - механизируй процесс".

Инкубатор Вениамин проектировал сам. Делать помогал отец, который теперь все чаще приезжает к сыну, которого он одно время "пропащим" считал. Там действительно все механизировано, и от, собственно, гусей требуется только одно: произвести яйцо. В следующем году Вениамин будет строить еще один инкубатор. Потом займется забойным участком, станком для ощипывания. Проекты сын с отцом уже разработали. Проблема сейчас только в одном, Вениамин ее называет "бизнесом по-русски":

- Только денежку какую заработал - сразу вкладываешь в развитие. И не выходных, не передыхов... Собираешь все по кирпичику, по железячке. И беда в том, что проблемы решаешь не комплексно, и не рационально. Мне-то легче, потому что я ни от кого не завишу кроме себя самого. А вот с феодалами нашими современными работать тяжело. В России нет свободной конкуренции, нет честного рынка. Переживание эдакой несправедливости тоже способно человека в депрессию ввести. Можно народ вгонять в грязь долго. Но как его поднять с колен? Крепостное право у нас заживает очень и очень мучительно... Многие теперь мечтают только о добром царе с плеткой. И в деревне не осталось людей, самостоятельно мыслящих. Это же вырождение народа! Надеюсь, наше хозяйство все же не выродится... Чем я здесь горжусь: недавно подсчитал валовый продукт в лучшем хозяйстве области: 500 тысяч на одного работающего. У нас уже 800 тысяч, и мы этот показатель приращиваем. А ведь еще для меня не нужен надсмотрщик...

...Мое частное мнение: Вениамин Алексеевич Ковалев по сути - "западный фермер", попавший на российские просторы. К Ковалевым недавно приезжали фермеры из Англии, так они не поверили, что такое хозяйство можно "с нуля" затеять. У них там без капитала ничего не сотворишь! Почему у Вениамина получается трудиться по европейскому образцу: он правильно себя позиционировал, нашел нишу в рынке, максимально ограничил контакты с чиновничеством. Это без сомнения талант. Только опять повторю: на реке Обноре Ковалев - один такой! Остальные-то - в грязь втоптаны...

-- На все Ивановское

--

...Едва я свернул, спотыкаясь о бурьян, к третьему по счету дому, в самом конце улицы мелькнула фигурка девочки. Дурное ощущение: как будто ты внутри фильма "Солярис". Она сразу же пропала, но я уверенно ринулся туда и вскоре навстречу мне вышла запросто одетая женщина. Почему-то я сразу понял, что она и есть Галина Михайловна.

Казалось, что она немного сконфужена:

- Ой, не ждала вас так рано... Подождите-ка, надо ж встретить как положено, по-русски! - И исчезла в сенях старенького дома.

А через пару минут настало мое время "конфузится": дверь отворилась и в проеме показалась хозяйка, одетая уже по-праздничному, в старинный сарафан, держащая в руках поднос, крытый рушником, на котором помещались краюшка хлеба и солонка:

- Отведайте, гости дорогие нашего хлебу-соли, не побрезгуйте! Гость в дом - Бог в дом! - справа от Галины Михайловны улыбалась та девочка, что совсем недавно, завидев меня, убежала, слева же, потупившись, за юбку женщины держалась девочка поменьше. Такого в моей журналистской практике еще не случалос, и я готов был прямо-таки провалиться под землю (и как всякие там ВИП-персоны могут спокойно, с кислыми лицами, принимать хлеб-соль?!) и не смог вымолвить ни слова. Помогла сама хозяйка. - Пожалуйте чайку с нами испробовать, а там и поговорим...

Дело в том, что за пару недель через хороших людей (телефонов в Ивановском не имеется) я просил передать Калиничевой, что приеду в Ивановское именно в этот день. И так получилось, что по времени меня не ожидали так рано. Почему-то я думал, что она одинока, но оказалось, что с Галиной Михайловной живут внучки Кристина и Катя, а так же гражданский муж Николай Аркадьевич Якунин, обликом своим (и особенно бородой) так напоминающий цыгана, что в деревне его запросто зовут Будулаем. Кстати, во время столь торжественной встречи Будулай орудовал на кухне: кашеварил.

Что такое чай "по-русски", думаю нет смысла объяснять. За ним и выяснилось, что внучки приехали к бабушке вовсе не на лето. Они живут здесь постоянно вот уже почти два года. Зато теперь дети увеличили население Ивановского с 9 до 11 человек. Кроме Галины с Будулаем, в деревне проживает еще три пары пожилых людей и один бобыль. Летом здесь жизнь вольная, добрая, но вот зимой не чистят от снега дороги, а потому и жизнь плавно переходит в "существование" или "зимовку". Но сейчас, когда солнышко весело играет на нашими головами, вовсе не хочется думать о плохом.

Свой музей Галина Михайловна обещала показать несколько позже, а пока в тени старых яблонь он рассказала о том, как судьба определила ей это место.

Родилась она недалеко отсюда, в одном из поселочков в лесной глуши, в 1941-м году. Отец, когда пришел с войны, рассказывал, что получил весточку о рождении дочери, когда они сидели в роще на привале. Едва только он произнес: "Ребят, у меня дочь родилась!" - взвод подняли в атаку. В этой атаке поубивало всех, а вот отца бог войны, как видно, миловал: его, контуженного, вытащили из боя. Галина была его четвертым ребенком. Когда отец пришел с войны, с женой Анной Ивановной они родили еще четверых, но фронтовые раны не позволили долго жить солдату; через несколько лет его не стало.

В большой семье, без отца, детям положено было рано взрослеть. Первая ее профессия, как и было положено, была связана с лесом: Галина трудилась сучкорубом. Со временем ее юности совпала "целинная" лихорадка и Галина по комсомольской путевке уехала в Среднюю Азию, в Сырдарьинскую область. В то время еще существовало поветрие, заставляющее слабый пол садится за руль трактора - и она стала механизатором. Там же, в Узбекистане она вышла замуж за красивого, статного парня, работающего по самой модной тогда специальности "монтажник-высотник".

Очень быстро она родила сначала сына Владимира, а потом дочь Ирину, после чего красавец-муж заявил: "Что ты за жена такая, если от тебя все время соляркой пахнет?" А Галина с детства любила мужскую работу и вовсе не собиралась уходить из трактористок. Но в семейной жизни всегда так: только один раз упрекни, а потом будто снежный ком покатится под горку. К тому же, он слишком полюбил спиртное. В общем, однажды Галина, оставив мужу квартиру и забрав маленьких детей, вернулась на Родину, в Макарьевский район Костромской области. Четыре года она просто шарахалась от пьяных, только при их виде у нее тряслись колени.

Галина Михайловна Калиничева с внучками

В Макарьеве она сначала катала на катке асфальт, потом устроилась на стройку, выучилась на штукатура-маляра, потом - на плиточника, потом - на каменщика, а вскоре стала бригадиром. Вышла замуж за хорошего парня из своей бригады, украинца, с которым они прожили 11 лет. Брак их распался по той же причине: муж стал крепко выпивать и совладать с этим напастьем не удалось.

А вскоре случилась новая беда: на стройке она получила травму. Очень долго со сложнейшими переломами пролежала в больнице, а после того как более-менее поправилась, назад ее уже не ждали. К тому же, был 92-й год, и многое из старой более-менее достойной жизни (в 80-е годы Галина зарабатывала по 350 рублей в месяц, а то и поболе) ушло в небытие. Так получилось, что после среднеазиатской целины у нее так и не было своей квартиры: все время обреталась на казенной жилплощади. Хорошо еще, к тому времени дети стали взрослыми и разъехались по другим городам.

И однажды она вышла из города и пошла по тому же проселку, которым прошел и я. Спрашивала, где продается дом. И в конце концов, нашла этот вот, в Ивановском. Почему Галина Михайловна пошла именно в этом направлении, она и сама не знает.

Пока она рассказывала об этом, к нам подошли пожилые мужчина и женщина. Как выяснилось, соседи: Евгения Васильевна и Андрей Сергеевич. Они фронтовики и ровесники родителей Галины Михайловны. А вскоре с гармошкой подоспел сын другой старушки, приехавший помогать ей окучивать картошку. Естественно, попели, даже поплясали немного: для Ивановского такое, пусть и маленькое, застолье - событие эпохальное. А вот Будулай в гулянке не участвовал: занимался с внучками. Заметно было, что они сами любят с ним быть,то и дело до нас доносилось: "Деда, деда!.."

- ...Мы с ним два года как сошлись. - Галина Михайловна умиленно посматривает в сторону внучек. - Деток он любит. Хоть и "закладывать" любит тоже. В эту зиму, верите ли, мы с ним елку наряжали, с огнями! Представляете, что значит елка для деревни в пять домов? Коля раньше коров пас, но теперь я его на эту работу не пускаю: там много "соблазнов" в смысле расслабиться. Раньше он жил с пьющими женщинами. Сильно пьющими. Я и сама, по правде сказать, не чураюсь этого - какое ж веселье без выпивки? - но надо знать всему норму. Ему трудно со мной жить. Как только "чересчур" - я строго к этому. Я знаю ведь, что он рожден для другого, он воспитан к работе, к гостеприимству, и сапоги подошьет, и валенки, себя отработает парень. Еще мы вместе лес, реку, болото любим. Не то, чтобы нам жрать нечего: мы просто по этому погулять любим! Но главное: он внуков любит. А за это я ему прощаю все!..

Пожилые люди быстро утомились, мы их проводили до дома. Ушел и гармонист. Кстати, когда я позже зашел к старикам попрощаться, Евдокия Васильевна уже спала, а Андрей Сергеевич (между прочим, он казах по национальности) сидел у окна и задумчиво смотрел в сторону реки. На стуле висел китель с наградами. Он чему-то улыбался.

Но до того Галина Михайловна провела импровизированную экскурсию по своему музею, который она называет горницей. Ну, как назвать это музеем, если среди всего этого люди живут? Вся горница буквально заполнена тем, что мы называем "предметами крестьянского быта" - начиная от посуды и кончая колыбелью. Все это Галина собирала по многочисленным безжизненным домам, как в Ивановском, так и в соседних деревнях. Хозяйка показала мне старенькую икону, которую она обнаружила совершенно случайно, когда полезла под клеть за старым утюгом. А вот найденный ей колокол она отдала в монастырь в Макарьеве:

- У них там вообще не было. А теперь иду туда, гляжу на мой колокол - и мне приятно...

Трудно представить, зачем музей деревне с 11 жителями, но Галина Михайловна убеждена, что именно здесь ему и место. Хотя бы потому, что я сюда приехал. Издалека прибыл, между прочим. Увидел жизнь в Ивановском, и то богатое многообразие, которым некогда был окрашен крестьянский быт. Среди вещей для Галины нет ни одной, о которой она могла бы сказать, что она ей недорога: в каждой хранится дух их бывших хозяев.

А недавно их ограбили: утащили четыре самовара. Галина и Будулай прекрасно знают, кто это сделал и зачем (естественно, алкоголики их другой деревни для того, чтобы обменять на выпивку) и очень жалеют, что не смогли поймать этих "добытчиков цветмета" за руки. Тогда бы они "поучили" их по-своему.

Внучки по-разному относятся к пребыванию в деревне. 3-летняя Катенька мечтает уехать домой, как она говорит, "к папе". Если учесть, что ей было немногим больше годика, когда ее сюда привезли, "папа" для нее - понятие абстрактное. А вот 6-летней Кристине здесь нравится. Близость школьного возраста, ни ее, ни бабушку не смущает. Школа есть; пускай она в другой деревне, в 5 километрах, но опыт пеших странствий уже имеется. Дело в том, что почти с рождения и до 10 лет в Ивановском жила другая внучка Галины Михайловны, Дашенька. И ничего: бегала в школу! А вот сейчас ее мама пишет из Иркутска: "Совсем дочка в городе от рук отбилась!.."

Всего же в Ивановском жили все пятеро внуков Галины Михайловны. К слову сказать, Галина с Будулаем ходят подрабатывать в соседнюю деревню Половчиново, где на ферме они за убирают за скотиной. Для этого они каждый день встают в 3 (!) утра (если это можно назвать утром). В месяц получается не больше 5000 рублей, но без этих нищенских денег не было бы возможности прокормить детей.

Галина Михайловна, хоть и говорит, что внучки ей в тягость и она ждет - не дождется, когда их наконец, заберут родители, но на самом деле в ее словах теплится надежда на то, что внучек... не увезут. Хотя бы в ближайшее время. Потому, что во внучках весь смысл жизни Галины и Будулая.

Она никогда не жалела о том, что переехала в деревню, даже такую глухую. Галина Михайловна прекрасно знает, что Ивановское - умирающая деревня и через сколько-то лет она будет истерта, и только крапива да эти шикарные яблони, под которыми мы совсем недавно пели, будут напоминать о том, что здесь жили люди:

- Мне обидно только за то, что мне много лет. Было бы поменьше, я здесь больше бы могла сделать. Колодец бы почистила, единственный в Ивановском колодец, который сто лет не чищен, и из которого запретили пить воду...

...А ведь она совсем не старая женщина, а Будулай - так вообще намного младше ее! Нет, что-то они еще сделают. Наверняка. И вот еще что: кажется, Галина Михайловна относится к тем людям, которые способны всегда и везде носить с собой... праздник. Просто, надо понять, что праздник - это сама жизнь!

-- Счастливый хутор плотника Корюхина

Когда ему исполнилось семьдесят, он, оставив дом в родном селе, вышел в поле - и начал строить Новый Мир. Когда построил, пригласил в него женщину, с которой они знались еще с детства, но пути их на долгие десятилетия разошлись. Пригласил - жить. Навсегда.

- ...Понимаете, я хочу сказать по части сельской жизни. В теперешнее время все привыкли только ныть, а по мне лучше, чем сейчас, не может и быть. Сейчас свобода. Раньше мне Райфо не давало на "шабашку" сходить - надо тебя обязательно обчистить налогами, обложить, - за то, что ты просто хочешь работать. Как было при советах: или не работай - или плати. Будь они неладны, эти коммунисты... отучили мужика работать. А сейчас просят, заставляют, а никто уж работать-то и не хочет. Ходил я как-то к главе района, приглашал: "Приезжай, посмотри, что я за два года здесь сделал, на тех четырех гектарах, что на пай своей матери взял". Не приехал...

...Представьте себе сам жизненный заворот 72-летнего Сергея Васильевича Корюхина: уже правнуки у него есть, однако он оставляет дом в родном селе Гнездниково, обоснуется хутором в поле, на берегу речки Подокши. Один, без всякой помощи строит дом, двор, заводит много скотины. А потом еще и приводит к себе женщину, свою ровесницу.

Наверное, каждому человеку в жизни дано совершить свою долю ошибок. Даже поговорка такая есть: "Не учите, дайте мне самому совершить свои ошибки!" Жаль только, далеко не всегда понимаешь: то, чем ты сейчас, в данную минуту увлечен - ошибка или звездный час твоей жизни? Осознать ошибку могут многие. И только единицы способны набраться мужества, чтобы ее исправить.

Отец Сережки Корюхина, Василий Иванович был первым председателем колхоза в Гнездникове. Председательство особых льгот не давало, многодетная семья Корюхиных жила бедно, тем не менее, отец вполне мог позволить своим детям в военные годы учиться вместо того, чтобы отправлять, как всех, на сельхозработы. Но ему были стыдно перед людьми, а потому дети председателя трудились наравне со всеми.

Пахали, сеяли, жали Галя с Сережкой вместе, с десятилетнего возраста. И образование у них одно и тоже - по 4 класса плюс "коридор в большую жизнь". Плотником Корюхин стал потому что здесь, в глуши, кроме леса и скудной земли ничего нет, и все мужики в деревнях шли по плотничной или лесорубной части. Они дружили, вместе испытали много тягот и маленьких радостей, но, когда пришел возраст, в котором дружба должна либо перерасти во что-то большее, либо пропасть, свою роль сыграла разница в положении. Галина Павловна Смирнова (ее Сергей Васильевич называет "второй, настоящей женой") хорошо помнит эту дистанцию:

- Он был жених завидный: гармошка, сапоги хромовые! А я что? Папа у нас умер, босиком ходили, ноги постоянно разбиты в кровь. Сестры выходили замуж, им хотя бы по перине и подушке мама давала, а мне - ничего...

Когда Сережку забирали в армию, в боевую часть не взяли, потому что нашли у него "надсаду" от тяжелых полевых работ, но попал он на службу непростую: строил секретные подземные города, в которых должно было коваться ядерное богатство страны. Служил он, кстати, вместе с будущим Галиным мужем, который приходится ему двоюродным братом. Здесь же, в армии его настигла страсть:

- Строили мы на Урале секретный город Златоуст-36 (теперь он называется Трехгорный), и была у нас возможность бегать в самоволки. Дружок у меня был, похвалился он раз, что на станции Катав-Ивановск красивую девку он окрутил. Может, у них ничего и не было, но парень я был отчаянный и увел я от него эту девчонку, Нину... на сорок пять лет. И дружок у меня оказался счастливый, а я... еще когда дослуживал, из-за нее 260 суток ареста "нахватал"! И больше никуда: из-под ареста выхожу - и сразу бегу к жене. Красивая она была - это точно... Делали мы ребятишек потихоньку, а потом началось все не так. Каждый захотел верховодить...

Сергей Васильевич Корюхин

Что совсем плохо они жили - сказать нельзя. Все-таки двух дочерей и сына произвели на свет Божий. Теща - прачка в больнице, тесть в войну погиб под Харьковом, в общем, едва-едва "зацепились" там, на Урале за комнатку в 9 метров, там и творили детей. Вернуться на родину, в Костромские леса смысла не было, потому как там была та же нищета, только - вдвойне.

Они жили на Урале, потом переезжали в Гнездниково, потом опять на Урал, и в итоге получилось, что по 20 лет провела семья Корюхиных там и тут, и только после ухода не пенсию они окончательно осели в родном селе Сергея Васильевича. Дети же остались жить на Урале.

Судьба Галины Павловны была с одной стороны такой же, но с другой - труднее. Они с мужем Николаем тоже родили троих, но случилось так, что муж скончался, оставив Галину с маленькими детьми:

- Так тяжело было с малыми-то, что я, бывало, молила себе смерти, даже веревку припасла, хотела задавиться. Но с Николаем мы хорошо жили, ладно, ох, как жаль, что клапан у него сердечный закрылся (так врачи сказали). Ну, да ладно, всего натерпелась-то...

Последние годы жизни на Урале Сергей Васильевич был фермером:

- Я сейчас там сына, Борьку, оставил на фермерство. Были у меня три коровы, восемнадцать свиней, сто куриц, трактор, все прицепы. А Борис, как говорят, уже все это разбазарил... ничего у него не получается. Все, говорят, плохо, курицы даже ни одной не оставил. А я с ним вообще стараюсь не знаться - лодырь! А здесь, в Гнездникове, когда переехали, говорю первой жене: "Давай теленочка возьмем..." Она согласилась. А через две недели я говорю (вижу, что с одним теленком, как с детьми, труднее, нежели с тремя): "Давай, еще возьмем..." А она: "Я к ним не подойду!" Но я взял еще двух телят. И получилось, что один - наш, а два - моих. Нет, с Галей по-другому. С ней я живу шесть месяцев, как с той - шестьдесят лет! И не хотел жить уже, а теперь - хочется!

В общем, однажды, после 70-летнего своего юбилея, Сергей Васильевич вышел из дома (как он понял, навсегда), оставив его первой своей супруге в полное пользование. Вначале он думал построить себе "келейку" в одно окно на огороде, но потом понял, что если уж и начинать - так по-крупному:

- Этот мой дом - десятый по счету, который я построил. Я такой политики держусь, что не хочу за счет государства получать жилплощадь. Это не в нашем характере; да и по-христиански, какой же ты мужик, если не можешь построить дом? Теперь такая энергия у меня, что просто не могу не строиться; одиннадцатый дом буду строить, рядом - для гостей. Приедут Галины внуки - будут у нас отдыхать. Я здесь вначале "разрубился", убрал еложник - и получился прекрасный выгон. Говорили: "Корюхин с ума сошел! У мужика ничего не выйдет..." Но - вышло. Я двор построил, завел корову, телят (всего-то у меня сейчас пять голов). А Галя переехала ко мне поздней осенью, когда я урожай вырастил.

- Он даже мне не дает доить! Все сам, сам... Пятого ноября пришел ко мне и говорит: "Поди, погляди, какой дом..." Помолчал - и еще добавляет: "Давай совместим наши жизни". Я чай поставила, я знаю, что он любит чай, он говорит: "Я пришел не за чаем. Заболею вот, и не знаю, что со скотиной будет..." Он один все строил, никто из родни помочь ему не пришел. Он им только сказал: "Если дым из трубы не увидите - значит, я помер"; а жена его даже и не знает, где он строится. Я пришла к нему - у него и света нет. Сережа ведь сам столбы поставил, а электрики с него, чтобы свет провести, 18 тысяч потребовали. И все Сережа не успокаивается... Мы ведь почти день в день родились, я 11-го мая, он -12-го... может, и жизнь наша такая была: все маемся. А сейчас он мне все твердит: "Ты мне Богом дана..."

- Ну, та-то со мной вообще не спорила. А эта - крестьянка. Иду доить, она напоминает: "Надо хлебушка дать". Гале не все равно, она - умница. И жить стало охота! Мы теперь ночами лежим, долго не можем заснуть, и все вспоминаем, как было. В войну, в разлуке... Ведь стыдно сказать: у нас с той женой семнадцать лет ничего не было, я уж думал, что не мужик уже, но с Галей... можем и два раза за ночь! Конечно, Галя мне нравилась и тогда, когда еще в армию не ушел, но хотел я лучшего. Красивее выбрал. Может, Господь меня наказал на сорок пять лет, а теперь простил? Будто второе дыхание открылось!

Недавно Сергей Васильевич купил у односельчанина еще один участок, 8 гектар (колхозный пай). Про цену, которую заплатил, по-крестьянски говорит уклончиво:

- ...А тут кто как договорится. Потому и приходится идти на хитрости, что вся эта бюрократия настолько очумела! Землей никто не хочет заниматься. Наш колхоз развалился, все на паи разделили - и никто на земле работать-то не хочет. Пенсионер почему не хочет? Потому что он получает пенсию; если маленькую - ругает правительство. В магазин иду - мне противно слушать, как они там власть перемалывают. Я ведь всех знаю с малолетства, они и работать-то не хотели, а теперь жалуются, что пенсия маловата. А те, у кого большая пенсия, считают, что и работать-то теперь не надо. Скажу о тех молодых тунеядцах, которых кормит народ. Это ж какие ряхи приходят на биржу труда! Я так считаю, что безработных в России не может быть вообще, ведь у нас поля зарастают. И вот они каждый месяц, 18 числа, приходят на биржу и подачку получают. Я главе района предлагал: поймать их там 18 числа, посадить в автобус - и ко мне на хутор привезти. Чтоб посмотрели, что здесь старик построил.

Есть свое мнение у Корюхина и насчет способов поднять русскую деревню:

- Нужно в первую очередь помочь деревню развалить. Я почему так говорю: начиналось все давно, с тридцатитысячников; коренные председатели почему-то не понравились правительству. Отец мой был не член партии (он не верил в коммунизм) и его колхоз гремел. В войну, когда в других колхозах с голоду пухли, на одну "палочку" везде по 200 грамм давали (не хлеба, а "костеры"!), а у нас - по 2 килограмма зерна, два мешка я по осени получал! Сволочи они, загубили генофонд деревни и осталась шелупонь... А потому надо развалить - и пусть каждый заберет свои паи. Кто как умеет, так пусть и крутится на земле. У нас некоторые уже ждут, что сюда придут китайцы или вьетнамцы, не знаю уж, кому они продадут. Пусть думают, а сильный возьмет пай - и будет работать.

- А восемь гектар для чего взяли?

- Буду увеличивать поголовье. И жену и не случайно взял другую, более совестливую. Галя мне духовно помогает. Потом у нее сын; он спрашивает: "Зачем тебе пай покупать?" Я говорю: "Поможешь покосить - я тебе теленочка выращу..."

- Помог?

- Пока нет. Так мы только сошлись... В деревне большинство сейчас живут, как им Ленин сказал: "у нас не должно быть богатых". Я только начал "духариться", а люди говорят: "Вот, подыхать скоро, а он землю взял, скотину держит". А Серега подыхать не собирается. Я хочу жить - на как пиявка, кровь чужую сосать... Главное, сейчас есть свобода, воля. Что еще душе-то надо?

-- "Пустынники" Дмитровские

Резонный вопрос: почему у автора сплошь деревня? Метафору с одиноко стоящими в поле деревьями, открытыми всем стихиям и оттого выразительными, повторять глупо. Разве только добавлю: деревья в лесу подвержены заболеваниям и вредителям, испытанные же ветрами одиночки наоборот сильны. Но деревце, выкопанное в поле и посаженное в лес - захиреет: не та среда. А вот лесное дерево вполне может обжиться и в поле, в этом я узреваю крупную загадку. Впрочем, все это лишь мое поэтическое воззрение на природу. У меня есть книга, причем, художественная, которая посвящена жизни в спальном районе Москвы. Называется она: "Сонное царство", и в ней так же немало "русскости". Впрочем, я отвлекся...

...Предыдущей их родиной был Казахстан. Проживала большая семья Дмитровских в городе Алма-Ате и, мягко говоря, не бедствовала. Глава семейства, Михаил Иванович Дмитровский был доцентом кафедры журналистики, супруга его, Татьяна Ивановна, - профессором, доктором наук, медиком-инфекционистом с мировым именем. Их сыновья тоже весьма преуспели: Андрей, пойдя по стопам матери, тоже стал маститым инфекционистом; Василий, вдохновляемый успехом отца, вырос в журналиста; Леонид пошел своим путем и выбрал сложную науку геофизику.

Когда развалился СССР, некоторое время успешная и талантливая семья еще пользовалась уважением в суверенном Казахстане, но настал момент, когда Дмитровские поняли: если сыновья еще успели достичь значительных высот (например Василий в 90-м году был признан лучшим журналистом Советского Союза, а Леонид открыл несколько ценнейших месторождений полезных ископаемых), то внукам в стране, в которой начальственные должности стали захватывать казахи, а русским в открытую стали заявлять, что они лишние, ничего не светит.

Однажды Леонид с Василием сели в свои автомобили - и поехали в "круиз" по России. Они совершенно не знали свою историческую Родину, страну они открывали впервые. Тайная их мысль была в сущности простой: наметить место, куда они могли бы переехать с семьями. Всего они проехали восемь областей. При созерцании русских реалий ни испытывали... ужас. Дело в том, что Казахстан при советской власти вбухивались большие средства, казахские степи в свое время приезжали осваивать лучшие из лучших (либо сюда ссылали истинную интеллектуальную элиту, которую советская власть власти считала "неблагонадежной") и Казахстан стал развитым промышленным регионом; Алма-Ата даже сейчас похожа на рай земной. В России братья видели развал, развал, развал... мертвые деревни, пьяные лица, растерянные глаза...

Чтобы понять Дмитровских, нужно обратиться к более далекому прошлому. История рода непростая. Отца Татьяны Ивановны, Ивана Максимилиановича Померанцева, за излишнее вольнодумство отправили на Соловки (а жил он на Алтае). Он чудом оттуда вышел живым, но вскоре, вместе с семьей, его сослали в Казахстан. Многие предки Михаила Ивановича были священниками, сей факт послужил тому, что он тоже вырос не совсем на воле, в Средней Азии. Тем не менее Михаил Иванович пробился в жизни и стал признанным человеком; он прошел войну, имел несколько ранений, много боевых наград. Прославился он, кстати, как теоретик и практик русского фельетона.

...Итак, заехали братья Дмитровские во время своего вояжа в Орловскую область, и вот, почему: есть там городок Дмитровск. Точного свое происхождения по линии отца они не знали, тем не менее в одном из произведений писателя Ивана Бунина они нашли упоминание о некоем священнике Дмитровском. А Бунин, как известно, уроженец Орловщины. Дмитровск братьям не понравился: рядом находится большой промышленный город Железногорск, а им хотелось все-таки чего-то более природного, русского.

Супруги Дмитровские

Попали Леонид с Василием и на прием к губернатору Орловской области Строеву, мужику отзывчивому и от сохи. Тот выслушал и посоветовал поглядеть еще несколько мест. Братья поехали дальше, и в одном из лесистых уголков, на урочище, где о былом существовании деревеньки напоминали лишь погост и одичавший сад, сердца их что-то кольнуло. Небольшая уютная долина, лес со всех сторон - и тишина (но мертвые с косами не стоят)... "Ничего, что дорога сюда заросла, - решили они, - главное, дают землю..." В пользование давали по полтора гектара земли, которая, впрочем давно было брошена во власть бурьянов и кустарников.

Переехали они в 94-м, движимые, по словам Василия, "чувством здорового авантюризма". "Десант" состоял из Василия - с супругой Инкарой и двумя сыновьями, Мишей и Ваней, и Леонидом - тоже с супругой Александрой и тоже двумя сыновьями (от первого брака Леонида; теперь они взрослые, давно покинули отчий дом, впрочем, это их выбор). С собой взяли главное богатство, которым они собрались жить: сто пчелиных семей. Поставили вагончики, ульи - и приступили к строительству домов.

Андрей, средний брат, остался в Алма-Ате. Если бы он, к тому времени уже ставший академиком и профессором, бросил бы свою работу, в целом государстве не осталось бы ни одного грамотного специалиста по чуме и прочим заразам. Зато мама с папой переехали в Россию очень скоро после своих решительных сыновей. Но поселились они в райцентре.

Ошибку братья допустили уже на первом этапе. Пчелы стали погибать от болезней, к которым у них не было иммунитета. К тому же деньги уже были вложены в элементарное благоустройство, и не осталось средств для того, что бы обеспечить зимнюю подкормку пчел; большую часть своих сбережений Дмитровские вынуждены были потратить на линию электропередач к свой "земле обетованной". Последний удар нанесли пасечники Украины: они буквально заполонили Россию дешевым медом сомнительного качества. В общем, затея с пасекой провалилась. Но Дмитровские не таковы, чтобы бросать намеченное.

Они порешили заняться более прозаическими, нежели благородные насекомые, вещами: землей и скотоводством. Этим, собственно, занимаются и поныне.

...К деревне Дюкарево от большака надо пробираться через "трубу", вязкую болотистую низину. Когда идешь через эти диковатые места, возникает ощущение, будто попал в кинофильм про Сталкера. Если идти посуху, путь удлинится вчетверо и составит 20 километров. Места, выбранные братьями, благодатны по всем статьям, только разве слишком безлюдны. Деревню Глинки, куда ведет хорошая дорога и ответвление от которой тянется к Дюкареву, относительно недавно за многочисленность населения называли "Китаем". Теперь в этом "Китае" проживает пять стариков. Население Дюкарева - и то больше, семь человек.

Два подворья охраняют злобные псы, способные дать отпор даже стае волков (что не раз случалось). Хозяева обладают разными характерами. Леонид по-кулацки замкнут, он не сторонник общения. Со своей женой, тоже геологом, они обитают во вросшем в землю вагончике, а в почти построенный дом переселяться не торопятся. Василий тоже еще не достроил дом, точнее, под крышу это 4-этажное сооружение подведено, но в верхних этажах еще гуляет ветер. Тем не менее они с женой, и трое их детей уже поселились в своем грандиозном творении. В холодные месяцы стараются держаться поближе к печке, подлинном сердце дома. Печь топится только одна, так как протопить все строение не только трудоемко, но и накладно. Зато завели компьютер - чтобы сыновья не росли неучами.

В Дюкареве родился их третий сын, Дмитрий. Ему сейчас уже 6 лет. Старших сыновей, которым сейчас 13 и 15, Инкара обучает дома. Иван и Михаил чуть-чуть успели поучиться в начальной школе деревни Глинки, но ее закрыли. Ради того, чтобы ей разрешили самой давать образование детям у себя в Дюкареве, Инкара билась долго, дошла даже до губернатора. Теперь старшие раз в четверть приходят в школу, что в 12 километрах по прямой от Дюкарева через "трубу", и сдают экзамены. Старший в своем личном деле имеет почти одни пятерки, средний сын ниже четверок оценок не имеет.

Инкара - женщина удивительная. Начать хотя бы с того, что она - прямой потомок... Чингиз-Хана. Она из рода Торе, это что-то вроде рода Рюриковичей для России. Один из ее прадедов, Аблай-Хан, смог объединить три враждующих казахских рода и подписал мирный договор с Российской империей. И у Инкары была элитная семья с соответствующим воспитанием, ведь отец ее, Тауке Азимханович Кенесарин, работал в Президиуме Академии наук Казахстана. Сама же она была журналистом, как и ее супруг. Впрочем, происхождение из "золотой молодежи" ни в какой степени на сказалось на нынешней манере поведения супругов Дмитровских. А уж стоицизм, с которым они переносят нынешнее свое бытовое положение, способен вызвать лишь уважение. Их мужеству удивлена даже мама, Татьяна Ивановна, которая, впрочем, тоже не падает духом. Ей 81 год, а она все еще работает инфекционистом в районной больнице. Может, низковато для ее уровня, но все же Татьяна Ивановна приносит пользу людям - разве бывает счастье выше этого?

Отец Инкары нескорое время пожил у своей дочери, в Дюкареве, но уехал домой, так и не поняв ни дочери, ни зятя, ни внуков. Здесь он был обыкновенным добрым дедушкой, там же, в Алма-Ате он - аксакал и значительный человек.

В 2001-м умер глава семейства, Иван Максимович; фронтовые раны доделали-таки свое черное дело. Он завещал, чтобы похоронили его в Дюкареве. Теперь на погосте, точнее, чуть в стороне появилась ухоженная и скромная могила. До того не хоронили здесь в течение 30 лет. Вскоре после этого пришла добрая весть: областная дума приняла решение деревню Дюкарево нанести на карту России. То есть Дюкарево вновь стало полноценной деревней. Редкий для нашего времени случай; русские веси в последнее столетие у нас только стираются с карт...

Василий и Инкара - люди идейные. Только с одной стороны они - отшельники. Их духовный наставник из Оптиной пустыни, старец Илий, называет Дмитровских "пустынниками" - ведь живут они именно в пустыни (в христианском понимании). Старец, кстати, одобряет поведение Дмитровских, правда, не устает напоминать, чтобы они обязательно занимались скотоводством.

Василий тоже убежден в том, что основа сельского хозяйства - животноводство. В хозяйстве Василия - 3 коровы и 9 голов молодняка. В хозяйстве Леонида - корова, 40 овец, свиньи. Птицы на двух дворах тоже немало. В отличие от брата, Василий серьезно занимается полеводством. Он на арендованных 42 гектарах выращивает картошку и капусту - десятками тонн, на продажу - именно "на капусте" он и смог поднять такой завидный дом. Скотиной занимается его жена, потомок Чингиз-Хана. Дмитровские пробовали нанимать работников из окрестных деревень, как правило, это - опустившиеся люди и алкоголики. Никто не задержался. Не выдерживают местных условий...

Сами себя Дмитровские называют не "пустынниками" или "отшельниками", а просто крестьянами. Крестьянин, по их понятиям, - человек, имеющий в собственности землю и живущий плодами своего труда. Колхозники же, по мнению Василия, это "наймыки" (словечко это он у Гоголя вычитал), батраки. Налогов Дмитровские не платят (кроме земельного), и в сущности власти стараются их не замечать. Но счастье крестьянина, по мысли Василия, это не нынешнее состояние их хозяйства, когда их никто не трогает (хотя был период, когда Дмитровские давали отпор бандитам, пытавшимся обложить их данью), а умение выгодно продать плоды своего труда. Продавать удается, хотя и с трудом. Василий убежден в том, что лучшее время для русского крестьянина придет, но в данный момент крестьянин в стране считается изгоем:

- У меня была возможность уехать и в Австралию, и в Аргентину. Туда звали, говорили: "Землю дадим". Но понимаете... Мой отец имел четыре тяжелых ранения. Он на этой земле сражался с фашистами, я на этой земле сражаюсь... за Россию. По маминой линии у меня в роду полковники русской армии, по отцовской - три георгиевских кавалера. Рэкет мы прогнали, на рынке в Москве, когда с сыновьями ездили капусту продавать, тоже гнали эту мразь. У нас в Сибири и в Казахстане рабов не было, и знаете, что... живем мы здесь не сказать, что легко. Вот, дом никак не можем достроить. Но Мишка наш (он аналитик по уму) сформулировал такую мысль: "Пока есть цель - человек не разлагается". Пока мы строим - мы живем.

-- В ожидании вечной Весны

Во всяком русском селении обязательно найдется два персонажа: дурак и мудрец. Насчет дурака не знаю (все-таки неудобно спрашивать), а вот с мудрецом здесь все нормально: дядя Леша исправно выполняет его роль (и не только ее - этот "рояль" я многозначительно оставляю в кустах). Сейчас он уже пенсионер, и на досуге (а такового в деревне много, особенно - зимой) сочиняет очень сложную книгу, имеющую цель объяснить, почему вырубка лесов обязательно приведет к изменению климата на нашей планете (о, Господи, реинкарнация Дяди Вани!). Рукопись очень сложна для восприятия и мало понятна неспециалисту, зато длинным северным вечером приятно послушать "дядьлешины" рассказы, касающиеся истории рода Разиных. Он убежден, что "плосковские" Разины - прямые родственники любимого народом донского казака. В печке потрескивают дрова, метель шепчет за окнами свою вечную мантру, и дядя Леша тихо, убедительно вещает:

- ...а сын Степана, Василий, после казни отца сбежал куда-то в Тулу. Но поместье он свое промотал и скрылся в неизвестном направлении. Есть семейное предание у нас такое, из рода в род оно передается: что предки наши переселились сюда из Тульской области. Скорей всего, здесь потомки Василия Разина. В Плоскове, у нас еще одна фамилия есть - Туляковы. А наш дед по материнской линии Разиных звал почему-то не иначе как "воровское племя". Говорил, что наш род проклят до седьмого колена.

- Ну, и которое колено - седьмое?

- Неизвестно. А вот прадед наш, Иван Григорьевич, имел такой нос крючковатый... Марина, он тебе прапрадед! И селяне придумали ему другую фамилию: "Багров"...

Марина слушает дядьку с потаенной улыбкой, вроде бы, воспринимает все, как чудачество, но, когда она поворачивается ко мне немного в профиль, я примечаю, что носик-то ее... с горбинкой! Пусть она и не верит в легенду, но в мастерской у нее на видном месте стоит большое полотно: образ Степана Тимофеевича Разина. Могучее, горбоносое лицо на кроваво-красном фоне... Дело даже не в преданиях семейных; характер - вот что никуда не спрячешь. На фоне спокойного, рассудительного, чуток карикатурного дядьки Марина смотрится прямо-таки бунтарем. И нрав у нее, как у казачки - трудный, свободолюбивый, непреклонный.

В какой-то степени такие черты несет и ее мама, Валентина Николаевна. Хоть она и инвалид с детства, пришлось поработать ей и прачкой, и уборщицей, и шихтовщицей в литейном цеху; надо было поднимать двух дочерей. Первую из них, Марину, Валентина Николаевна родила от мужчины, который и не думал на ней женится. Просто, она отчаялась найти в жизни любимого человека. Когда дочке было всего три месяца, такого человека Господь ей таки послал. С Борисом Анатольевичем они прожили много лет, и она от него родила еще одну дочку, Лену. Умер он в 98-м. Отчима Марина очень любила, и, кстати, именно он первым стал учить ее рисовать.

Сейчас их в Плоскове живет трое: Марина, ее мама и Маринина дочка Олеся. Временно (но о-о-о-чень подолгу) у них гостит один из двух сыновей младшей сестры Санька. Деревенский их быт не очень-то и легок - надо вести хозяйство, ухаживать за скотиной, в общем, довольно много времени отдавать рутинной работе, - но Марина решила однажды и навсегда: она будет жить здесь, в деревне.

Марина родилась и выросла в городе Рыбинске, куда еще совсем молодой переехала из Плосково ее мама. В Рыбинске Марина впервые, когда еще в садик ходила, сказала, серьезно насупившись, матери: "Буду художником..." Она сама попросила, чтобы ее записали в кружок рисования, потом училась в художественной школе, где она и встретила первого настоящего художника, ее преподавателя, Александра Григорьевича Патракова. Гладя на учителя, выдающегося пейзажиста, уже тогда она поняла: что бы стать таким же, НАСТОЯЩИМ художником, надо, как минимум, отдать себя творчеству полностью, без остатка.

Но в художественное училище, в Ярославль, поступить не удалось. Немного поработав оформителем на заводе, Марина решилась на первый свой "иррациональный" поступок. В какой-то степени и безумный. Она бросила все и уехала в маленький волжский городок Плес. Просто потому, что там когда-то творил ее любимый художник Левитан. Она не знала абсолютно никого, но, поселившись в гостинице, каждый день упорно ходила на этюды. Она впервые почувствовала себя счастливой: как здорово просто писать, ничем не обременяясь, и ни от кого не завися! Выходишь со встающим солнцем из гостиницы, взбираешься на крутой утес, снимаешь туфли и ноги твои умываются прохладной росой, а внизу спокойно и горделиво уносит свои воды Волга...

MERGEFORMATINET

На этюдах она познакомилась со вторым настоящим художником в своей жизни. Как его звали, неважно, но через него она вошла в такой, как ей поначалу казалось, таинственный и чудесный мир Высокого Искусства. ОН собирался уезжать домой и запросто предложил Марине ехать с ними (ехали двое, и в машине оставалось место). Спросил: "Ты знаешь, что такое Загорск?" - "Нет" - "О, это такое место для этюдов! Я тебе покажу..."

По прихоти судьбы с водителем что-то случилось; когда они не отъехали от Плеса и пяти километров, шофер, сославшись на надобность, пропал навсегда. Но в том месте, где они остановились, жил их знакомый, Георгий (имя его я изменил из этических соображений), тоже, естественно, художник. Из домика, к которому они подкатили, вышел ничем не примечательный мужичок. Кстати, ему тоже нужно было возвращаться домой, в Москву. Марина показала ему свои работы, на что он изрек: "Тебе нужно помогать!" На следующий день они выехали вместе. Загорск они проехали мимо, направились в Москву, и это был следующий "неправильный" поступок в жизни Марины.

- Я, осела в Первопрестолькой надолго, почти на семь лет... Он был замечательный художник. Но - был... Сейчас он давно не пишет. Надлом у него какой-то случился, пить стал...

Она попала в мир богемы. Жила в "доме художников" в центре, на улице Неждановой, познакомилась со многими. И у одного из этих "многих" она стала... ну, в общем, подругой. У него была семья, с которой он не хотел рвать, и то положение, в котором они находились, вполне устраивало обоих. В богемной жизни, как известно, две стороны. Есть творческое общение, высокодуховные споры, и есть разнообразные "средства отрыва". Но чем была "темная сторона" для девушки из Глубинки, еще полгода назад знавшей только одного "настоящего художника"... Заряда, стремления впитывать, впитывать в себя новые впечатления, хватило на годы. Она была в недостатке знания подлинной жизни, недопонимании, точнее, недочувствовании русской души. Семь лет пролетели, как одно лето. А потом...

Потом наступила пустота:

- Дивный "новый мир" вдруг обратился в негатив... Я почувствовала, что слишком надолго здесь застряла. Надо было куда-то двигаться. Но - куда? Настал первый мой душевный кризис. Я поняла, что устала от Москвы, от этого ритма жизни; было слишком много праздников. Праздная жизнь... я уехала в Рыбинск, в свою квартиру, которую сдавала (это была квартира моей бабушки по отцу).

В Рыбинске пустота упорно не наполнялась. Возлюбленный человек остался в Москве, у него было вполне счастливое, благополучное, хотя и бесплодное житье, да и здесь, в родном городе жили друзья-художники, устраивались выставки, однако, чего-то не хватало. Хотелось куда ни будь рвануть!

Следующий Маринин поступок был самым решительным. Она продала квартиру, купила дом в деревне предков... А еще купила шенгенскую визу, позволяющую ездить по нескольким странам, - и махнула в Европу. Точнее - в Париж. В глубине души таилась мысль: "А вдруг мне повезет и я найду там свою судьбу?"

Когда самолет подлетал к тому городу, который согласно русским поверьям можно увидеть и сразу же умереть, она почувствовала легкую дрожь внутри: "Куда же я? Ведь я никого здесь не знаю, никто меня не ждет..." Но отступать было поздно. Один мужчина, русский, в аэропорту "Шарль де Голль", будто прочитав в ее глазах отчаяние, подошел и сказал: "Девушка, я все понимаю. Я сам был в такой ситуации. Я помогу вам хотя бы сориентироваться..."

Они доехали до центра; мужчина научил, как поставить багаж в камеру хранения на вокзале, где купить карточку на метро, и попрощался, пожелав удачи. Париж встретил серой, промозглой погодой. Не зная языка, города, растеряться было легко. Первая задача - найти место, где можно переночевать (ох уж эта русская беспечность...). Отели, которые попадались на пути, имели по "пять звезд" и были слишком дороги. К вечеру она сняла комнатку метров около 6-ти, в которой помещались только кровать и санузел. И это "удовольствие" стоило 70 евро, жуткие деньги. Она сходила в магазин, купила молока и хлеба, быстро перекусила, и вскоре спала крепким сном. Без сновидений.

Утром, одев самый свой красивый наряд, который она специально шила (для Парижа!) у лучшего рыбинского модельера, Марина поехала в Лувр. Погода была солнечная и жаркая, настроение замечательное. К тому же в сумочке у нее лежали карта Парижа и русско-французский разговорник. Окунувшись в Париж, она чувствовала себя немного... инопланетянкой, что ли, но ощущение освобождения, ни с чем не сравнимого "полета", перебивало все страхи. Хотелось только к вечеру найти гостиницу подешевле, что впоследствии удалось.

Лувр Марину поразил... своей убогостью. Ту же Мону Лизу под бронестеклом, в темном углу, почти невозможно разглядеть, тем более, что хотелось прежде всего увидеть технику великого Леонардо. Ей сразу вспомнился наш, родной Эрмитаж; в нем все так радостно, прозрачно, звонко, а здесь... холод какой-то, серые стены... Но сад Тюильри, рядом с Лувром, был все же великолепен. Как и обиталище французских живописцев Монмартр.

Каждый день она писала этюды. О какой-то там абстрактной "судьбе" она уже не думала - только работала - но однажды, ближе к вечеру, в том же парке Тюильри возвращаясь, она, как назло, заблудилась. Парк был уже пустынен, и только под одним из деревьев отдыхал бородатый француз. Кое-что "по-ихнему" она уже выучила, и, подойдя, спросила у него, как пройти к метро. Видимо, с французским у нее было еще "не очень", и мужчина ничего не понимал. Марина твердила: "Пардон, мсье, же сюи этранжер..." Он улыбнулся и спросил "Мадмуазель англиш? Американ?" - "Я русская", - обиженно произнесла Марина. "О, ля ру? Же сюи пентр?" - "Вы, вы!" Дальше разговор их шел уже при помощи разговорника на смешанном русско-французском, и, когда один из них хотел что-то сказать, то выхватывал брошюру из рук другого.

Он предложил показать ей ночной Париж. Ходили долго, и постепенно языковой барьер стирался: почему-то они понимали друг друга даже не с полуслова, а даже по жестам. Он был не коренной парижанин и звали его Бернар Пеке. В столице жил он уже несколько лет и работал простым служащим в почтовом департаменте, хотя, серьезно интересовался живописью. А родом он из южной провинции Бургундия.

Когда Бернар проводил Марину до отеля, он предложил встретиться еще. Он не знал, что Маринина виза истекала и надо было отправляться домой.

А потом у них завязалась переписка. Надо сказать, что Бернар, поняв, что Марина не слишком-то предрасположена к изучению языков, сам серьезно взялся за русский. Однажды он написал: "Жди, приезжаю по туристической визе..." Теперь уже настала Маринина очередь показывать достопримечательности своей страны. Они побывали в Москве, в Петербурге, проехали по всему Золотому кольцу. Прощаясь, Бернар сказал, что приедет еще.

С тех пор он приезжал еще семь раз. Он купил в Плоскове дом, и теперь в нем живут Марина с мамой, дочкой и племянником. Тот дом, который она приобрела раньше сама, целиком оборудован под мастерскую. Француз приезжает летом и живет в мастерской. Он легко общается с плосковскими жителями и те его полюбили: простой и веселый парень умеет расположить к себе людей. Марина считает, что дом этот он купил для того, чтобы похвастаться перед друзьями: "Вот, мол, имею усадьбу в России..." Хотя, "усадьбой" простой русский пятистенок назвать можно с большой натяжкой.

Француз влюбился в Россию? Или в одного человека, представляющего нашу северную страну? Марина не скрывает, что Бернар предлагал ей сердце и руку. И очень надеялся на ее "Уы..." (то есть, "Да"). Но замуж за него (Бернар старый холостяк) она не идет. Для сказки замужество было бы, наверное, слишком прекрасным концом. Но - только для сказки (многие из вас наверняка подумали сейчас: "Вот глупая-то, не понимает своего счастья...").

- ...Бернар прекрасный человек, думаю, он даже лучше меня, но - что мне делать, если он мне... не люб. И я давно поняла, что не могла бы жить в Париже. Ведь у меня все время был любимый человек... Был у Бернара такой позыв: бросить все - и уехать жить в русскую деревню. Но - в случае, если бы я пошла на его предложение стать его женой...

Марининой дочке Олесе недавно исполнился годик. На деревенском молоке дети растут быстро,, Олеська уже научилась бегать и пытается лопотать что-то на своем "малышовом" наречии. Кто отец - Марина предпочитает оставить в тайне. В конце концов - так ли это важно? Олеся для нее - Божий дар и от него никак нельзя было отказаться...

С тех пор как Марина переехала в деревню, у нее, по ее словам, "пошла пруха". То есть, появилось много заказчиков, да и желание работать, писать, - не исчезает уже несколько лет. Если художники пишут "на пленэре" только этюды, то Марина исхитряется писать на природе полноценные картины.

- Вот так: выходишь с холстом - и пишешь... Я чувствую себя на пленэре, как охотник, ведь можно прийти и не с чем, а можно и такое добыть!.. Могу целый день простоять за холстом.

- Уж больно дешево ты берешь... - ворчит Валентина Николаевна.

- У меня здесь нет конкурентов. Приходят люди совершенно незнакомые - и просят продать... Но лучшее я все равно оставляю у себя. Быт в деревне берет свое, отнимает много времени, но - ничего... мне важно дышать этим воздухом, свободой. И я не знаю, как жизнь повернется; живу экспромтом. Будет мне плохо - может быть, улечу в другие края. А сейчас я хочу одного. Весны! И чтоб Олеська росла, увидела всю эту в природе... прелесть. А чего еще желать?..