Песнь Любви

…Любовь выглядит небогато. Единственная очень длинная улица, как здесь говорят: “плант”, разделяет неказистые домишки и видавшие виды амбары. За амбарами открывается бесконечно и унылое поле, по которому со свистом прокатывается метель. Людей не видно, зато собачонки (все, как одна - маленькие) с редкой стабильностью облаивали нас, правда, не решаясь приблизиться. Почти во всех дворах галтели куры, гуси, индоутки и прочие домашние пернатые.

Мария Николаевна Попова, по счастью, оказалась дома. Не успел мой проводник представить меня, как в светлице, почтительно откашливаясь объявились еще два старика, из чего я заключил, что появление в Любви чужих - значительное событие. Первый, представившийся “Ильичем”, оказался мужем Марии Николаевны, второй же - ее соседом. С соседом мы после познакомились ближе: Николай Григорьевич Лазуткин не только старше своей соседки, но даже помнит, как деревня Любовь организовывалась.

Но поначалу, как и положено, старики посетовали на трудности своего “любовного” существования. Вообще, из-за неперспективности Любови молодые ее давненько оставили, и проживают здесь теперь сплошь пенсионеры. Проблемы стандартные: отсутствие дороги, газа, и всех остальных “прелестей цивилизации”, из коих в наличии имеется лишь электричество. “Спустив пар”, приступили к изложению истории Любови, причем глаза пожилых людей при этом загорелись совсем по-юношески, и, передавая устную летопись родной деревни, они даже в азарте стали друг друга перебивать.

Здесь, на Тамбовщине, села большие, но вот на данной конкретной территории деревни относительно невелики и расположены они весьма плотно. Кроме Любови, здесь имеется Светило, Надеждино, Шемановка, Дружба, Васильевка. Их население сокращается стремительно, но пока умерла только одна деревня - Дружба (в старину она носила странное для русского селения название: Гаузенберг), и о ее былом существовании напоминает лишь целебный родник, к которому зимой пробраться невозможно.

Как поведал бывший солдат Второй Мировой Николай Григорьевич, начало Любви было положено в 1928 году. Создавались ТОЗы (предшественники колхозов) и несколько десятков жителей деревни Васильевка отселились на противоположный берег безымянной речки, которую после войны запрудили и посреди “Попова поля” (когда-то это была земля местного священника) создали колхоз “Любовь к Родине”. Да-да! Не о какой-то там плотской любви помышляли пионеры здешних мест, а пестовали они в своих душах исключительно патриотические чувства...

Вспоминается старый анекдот: если тебе изменил муж, радуйся, что он изменил тебе, а не Родине.

- ...Да, ну! - вставила словечко Мария Николаевна. - Древня все ж была намного раньше. Да, прозывалась оно Любовь к Родине, тута жили люди хорошие, - голос ее приобрел мечтательность, - у нас до сих пор не водится пьяниц, а женщины - так вообще не знают, что такое вино. А сейчас людей-то и нету... Колхоз был маленький, контора в хибарке- а в ней председатель да счетовод. Школа была начальная. А последний председатель этого колхоза был дядя Тимоха. Пострадал он. От любви.

- К Родине?

- Да, как сказать... к женщине. Весь наш колхоз он своей подруге отдал. У него была любовница через дом, ну, с женой они по этому вопросу дрались. Смехотура одна была!

- Ого! Значит, любовь у вас не только к Родине бывает?

- А то как? В общем, прогулял он с любовницей колхоз. Помню, на дрожках его повезли в милицию, в НКВД.

- Значит... Это что, в сталинские времена было?

- Да, при нем.

- Разве ж тогда возможно было такое: колхоз разбазарить?

- О, еще как воровали-то при нем! Как прожить, не беря? Была война - и дядя Тимоха тут хозяин был... Да, красивая у него была... судьба. Там, в тюрьме голодали и он, говорят, овса объелся - и помер. Вот. А колхозы потом все укрупнили и стали мы “Имени Сталина”. “Любовь к Родине” стала просто деревней Любовь.

- Да... роман, однако.

- А был тут еще председатель сельсовета, Никита Егорович. Тот тоже с женой развелся - и связался с одной женщиной, медработником. Она увезла его в Тамбов. О, тут такие страсти кипели! Не знаю, что там у них вышло, а повесился он. Задушился на кровати.

- Вот тебе и Любовь... тихое место.

...До того молчавший Ильич (точнее, Виктор Ильич) вдруг подошел к супруге - и чмокнул ее в щеку: “От как! В Любови все ж живем...” Мария Николаевна немного засмущалась, однако, по ней было видно, что ей приятно: “Эх, нечасто у нас такое бывает: поцелуи...”

Произошел этот инцидент под иконами, и я заметил, что они очень красиво украшены. Хозяева заметили мой интерес к иконам и сказали, что невдалеке живет женщина, которая как раз занимается этим редким промыслом - “убирает” иконы - и, если она здорова (как-никак ей 90 лет!), мы могли бы с ней поговорить.

Елена Степановна Заикина, по счастью, оказалась в добром здравии. “Убирать” икону - это значит изготавливать для нее оклад - не золотой, конечно, а из фольги, бисера, и прочей мишуры - тем, не менее, смотрящийся очень симпатично. Выяснилось, что баба Алена “убрала” все иконы во всех окрестных деревнях, причем, никто ее этому не учил, и за свое мастерство она обычно брала чисто символическую плату.

- ...Просто, любила я это делать. И Богу сызмальства првыкла молиться. Только жаль, сынок, зрение мое слабенькое стало, а то б и сейчас “убирала”.

- Но ведь была ж советская власть, с религией боролись и прочее. У вас неприятностей от властей не было?

- Откуда? Ко мне и партийные начальники ходили иконы “убирать”!

Дальше баба Алена рассказала, как год назад ее забирала к себе в Каширу дочка. Жить. Только ей не понравилось в городе, и через месяц Елена Степановна “собрала свои узелочки” - и направила свои стопы обратно, в деревню, а, добравшись, поцеловала родную землю и поблагодарила Бога за то, что не дал своротиться с пути истинного.

Вот, собственно, и вся Любовь. А прогноз мой пессимистичен: Любовь так же сотрется с лица Земли как истерлась Дружба. Хотя бы родник остался бы…

Деревня старая Ольховка...

Ольховка вообще-то деревня уникальная. Вместе с другой деревней, Паревкой, ее население до революции достигало 12 с половиной тысяч (!) человек и сама Ольховка тянулась вдоль речки, которая называется Паревицей, на долгие 12 километров.

Речка получила такое имя не случайно: они никогда, даже в самые злые морозы не замерзает и подпитывается она многочисленными родниками, которые в народе имеют славу живительных. Может быть уникальному демографическому взрыву (не взрыву даже - а катаклизму!) Ольховка была обязана необычным свойствам воды? Никто не знает истины, тем не менее других факторов, могущих существенно влиять на плодовитость населения, здесь нет.

А доходило в Ольховке даже до серьезных конфликтов - и все из-за перенаселенности. Народу было немерено, земли - мало, вот мужики и дрались за эту землю. За дубины, за оглобли и даже за топоры брались, стремясь разрешить главный крестьянский вопрос: о земле. Ведь в те времена было еще много леса, даже Ольховка получила свое имя из-за ольхового леса, который некогда произрастал по берегам Паревицы, а вот земли не хватало. Леса стало намного меньше, на и народу поубавилось. С тех пор население Ольховки сократилось больше чем вдесятеро.

Народ жил здесь всегда небогато, скромно, но почему-то мужики здешние горячо поддержали контрреволюционное восстание братьев Антоновых, короче, уходили они в бандиты. Нам, кстати, позже в местном музейчике объяснили, почему. Времена были тогда, в 20-х годах прошлого века темные, радио и телевидения в деревне не было и, когда приходили красные и забирали почти весь хлеб, мужики так и понимали: “супостаты разорили”. Немногим погодя те же самые красноармейцы заезжают в деревню и отнимают остатки хлеба. А дети, между тем, некормленые. Кому нужны слова о том, что якобы республике нужен хлеб, ведь если вы, товарищи, говорите о республике, то мы разве - не республика ваша? Вот, мужики взяли топоры - и в лес...

Жили по землянкам, а, когда Антонов окреп и начал сколачивать войско, поступили к нему на службу. Долгое время после отсидки в Паревке, например, проживал личный денщик Антонова. В огне брода нет и многие из ольховцев вскоре оказались по руки в крови и, когда сюда пришел карательный отряд под руководством знаменитого Котовского. Постреляли красные для острастки из тяжелых пушек и начали т.н. “зачистку”. Смысл этого термина объяснять не следует, потому как мы в свое “прекрасном далеко” (по сравнению с теми голодными 20-ми) имеем радио и телевизор, которые освещают деятельность федералов на Кавказе. Расстреливали мужиков десятками, прямо из пулеметов, возле церкви Святого Покрова.

А потом начали строить светлую жизнь.

В этой новой жизни был колхоз “Памяти Кирова”, переживший и радостные, и благодатные и прочие времена, и рост благосостояния народа, и всевозможные эксперименты над крестьянином со стороны правителей -вначале республики а потом Союза, ну, а сейчас федерации. Был и массовый исход населения из старой деревни Ольховка, а вот массового прихода что-то не наблюдалось. Неизменными оставались только три вещи: деревянная церковь Святого Покрова, речка Пареница и живительные родники. Церковь уже было собирались свались и уже подогнали трактора и партийных активистов, да вышло так, что население встало на защиту своей святыни и даже пригрозило, что снова уйдет в леса, возможно - с топорами. Конечно, в газетах об этом не писали, но активисты с тракторами отступили. Теперь они, известное дело, чудесным образом преобразились в ярых поклонников русского православия и даже, прости, Господи, стали поститься. Ну, а что касается речки и родников - то они как струились вниз по земле - так и струятся до сих пор, и я уверен, что будут так же весело струиться, когда мы, наши внуки и прочие наши потомки станем частью этой земли.

...А цель у нашего путешествия в Ольховку была, между прочим, конкретная: мы шли женщине, матери-героине, родившей, воспитавшей и выведшей в люди двенадцать детей. Конечно, во времена демографического катаклизма это чудом не являлось, но для нынешних времен в Ольховке это - рекорд. Тем более что Анастасия Михайловна Пестикова не только вырастила своих детей но и всем дала (не она, конечно, но ведь способствовала...) высшее и среднее специальное образование.

Если раньше дома в Ольховке стояли плотненько, то теперь промежуток между жилищами может достигать и сотни метров. На одном из таких промежутков мы встретили старенького батюшку, настоятеля церкви Святого Покрова о.Алексея. Батюшка с трудом пробирался сквозь снежную завесу. Мы попытались с ним побеседовать, но услышали только, что времена нынче тяжелые, народ маловерующий и все здесь гаснет. И вообще ничего хорошего он не видит. Тем не менее, батюшка указал, что для того, чтобы попасть к бабе Насте (так зовут Анастасию Михайловну в деревне) надо перейти реку, найти святой родник, ну, а она живет рядом.

Оказалось, среди великого множества родников только один считается святым, о чем говорят в частности иконы, развешенные на деревьях у родника. И часть деревни, пристроившаяся у родника, называется соответственно - Ключовкой. Мы наудачу выбрила самый... нет, не бедный - конечно же, самый основательный, крепкий надежный дом (по крайне мере, внешне).

На Руси принято свободно, без стука войти в сени, раскрыть дверь в теплую часть и только тогда спросить, есть ли кто дома. А дома, между тем, было довольно много людей. Кроме самой бабушки Насти, там были ее сын, дочь и двое внуков - Алексей и Андрюша. Есть еще одна прелесть общения в русских деревнях: там все запросто. Бабушка сразу и легко вступила в беседу, которая начала ее младшая дочь Ирина, приехавшая погостить ненадолго со своим сынишкой из города Кирсанова.

Детей разбросало по всей стране: род Пестиковых пустил корни в городах Тамбове, Благовещенске, Красноярске, Белгороде, Николаеве, Калуге, Саратове... в общем можно по ним изучать географию всего государства. Остался в деревне только сын Михаил, он сельский ветврач, вот, с ним Анастасия Михайловна и ведет хозяйство, в котором имеется два подтелка, семеро поросят, лошадь и земля, отведенная под огороды. Хотя и живет Михаил со своей семьей отдельно, старается маму не обижать и практически все свободное время отдает хозяйству, оставленному еще отцом.

Но в общем бабушке Насте частенько приходится оставаться одной, особенно в долгие зимние вечера, а сейчас нам просто повезло, что в доме оказался еще кто-то. Дети, конечно, не забывают, но в основном жизнь в этом доме просыпается только летом, когда внуки приезжают на каникулы. Отец семейства и муж Анастасии Михайловны, Алексей Иванович, умер семь лет назад.

- ...Я деревенская, колхозница, двадцать пять лет на свекле работала, и все мои детки на свекле были до десятого класса. Когда дети учились в институтах да техникумах, их на свеклу посылали, так они на борозде всех опережали, как встали - так и пошли, пошли... Мы, Пестиковы уж были профессионалы на свекле. А замуж я вышла по любви... Алексей красивый был парень, тракторист. А потом он лесником работал, двадцать пять лет. Я никогда и думать не могла, что столько детей у нас будет, но муж мой очень детей любил, и что у нас получалось - то и было на белом свете. И в яму и их не носила...

- То есть, в какую яму?

- Ну... аборт не ходила делать в больницу. А муж мой с детьми строгий был.

- Значит ремня доставалось детям?

- Что вы... Никогда. Просто по столу вдарит кулаком - и все его слушают. Говорил: “Их надо держать строго, чтоб по тюрьмам не разошлись...” А пороть - не порол. Просто сказал: “Поди, лошадь запряги”, сын пошел - и запряг. А потом они уж и сами знали, что во дворе делать. Труд еще никого не испортил...

...А все-таки трудно бабушке Насте пришлось бы одной. Зимой в деревне даже дороги не чистят, и, если у этой женщины есть дети и внуки, которые помогут в трудную минуту, то кто же поможет десяткам других пожилых женщин, которые пока еще живут в Ольховке? Да и Анастасия Михайловна за свое звание “мать-героиня” кроме внимания детей никаких льгот не имеет, даже в автобусе ездит за полный счет.

И все-таки в этом доме, что возле святого родника, находиться было приятно. Думалось вот, о чем. Раньше этот родник наверное распространял свою добрую энергию на всю деревню, теперь - только на один дом. Может, именно поэтому в нем появилось на свет столько прекрасных детей. Ослаб, понимаешь, родник...

А вода из него (мы пили чай на родниковой воде) мягкая, почти безвкусная, чистая-чистая. И, говорят, она никогда не портится. Интересно, что родник даже названия он не имеет, “святой” - и все тут. Вокруг него чисто, ухоженно и видно, что кто-то старательно за ним ухаживает.

Перед отъездом мы в соседнем селе Паревке посетили краеведческий музей при средней школе. Его основательница и одновременно учительница французского языка Татьяна Тюрина подтвердила нам, что действительно народонаселение в первой половине прошлого века росло в Ольховке громадными темпами. Все поселки в округе заселены уроженцами Ольховки и Паревки. Теперь население упорно стареет и сокращается, как, впрочем, и в целом по стране.

Пока мы изучали музей, появилась у меня крамольная мысль: а не основать ли возле святого родника новый поселок, куда селились бы только молодожены?

Между Красивкой и Хорошавкой

...Итак, было у барина четыре дочери. Одна из них имела несчастье родиться кривой на один глаз; трех других Господь оделил даром красоты. Вторая дочь была темноброва и черноока, третья может не отличалась броской красотой, зато уж очень покладистой была по характеру, отчего домашние звали ее попросту звали “хорошенькой”. А самая младшенькая из дочерей - хоть она и имела строптивый норов, красотой своей затмевала всю округу.

И вот барин умер и завещал он дочерям по селу, коих в его владении числилось аккурат четыре. Села, лежащие на левом берегу извилистой и рыбной реки Вороны с тех пор стали называться Криволучьем, Чернавкой, Хорошавкой и Красивкой.

Это - легенда, о которой знают практически все нынешние обитатели означенных поселений. Имя барина, как, впрочем, и имена его дочерей до наших времен не дошли, да в вообще с точки зрения истории это всего лишь то ли легенда, то ли сказка, то ли тост. Тем не менее, всякий “красавец”, “чернавец” или “хорошавец” абсолютно убежден, что так оно и было.

Историческая наука повествует несколько об ином. Когда-то в этом благодатном степном углу, в обиходе называемым Диким полем, обитали другие народы - абашевцы, татары, половцы и мордва, - но в XVII веке их вытеснили поселенцы из Московского государства и с тех пор здесь живут исключительно русские люди. О том, куда делись другие народы, умалчивает даже наука. В процессе русской колонизации здесь изначально селились однодворцы, люди свободные и ни от кого не зависимые, но к середине XVIII столетия здесь появилось много разнокалиберных помещиков и здешние крестьяне вкусили все “прелести” крепостного рабства. Я склонен думать, что вышеописанная легенда - одно из отражений того безрадостного времени (уже хотя бы потому, что в качестве главного “героя” выдвинут мифический барин, а не землепашец или рыбак).

Кстати, истинное происхождение названий нам, современникам, неизвестно; ясно только, что места здесь действительно красивы - в любое время года. Доподлинно, впрочем, известно, что часть села Красивка называлась некогда Неводной, потому что здесь процветал своеобразный промысел: изготовление рыбачьих неводов.

Известно также, что здешние помещики не отличались либерализмом и, действуя по методу Салтычихи, всячески притесняли крестьян, в результате чего на фоне дворянского шика громадной дырой все отвратительней сияла народная нищета. В XIX веке больше трети красивских крестьян были безлошадными, к тому же надел крестьянина достигал не более трех десятин на душу (без лошади и на участке земли примерно в 3 гектара прокормиться было невозможно). И даже более того: затюканные крестьяне трудились на барщине пять дней в неделю, а помещики элементарно плевали на указ, подписанный еще императором Павлом, ограничивающий барщину тремя днями. А посему неудивителен был, например, такой исторический эпизод. В 1905 году крестьяне села Красивка пришли к помещице Мясоедовой с просьбой снизить арендную плату за землю. Барыня приказала гнать их со двора ко всем чертям. Той же ночью мужики сожгли помещичий дом, угнали скот, увезли хлеб и барское имущество. Вскоре отряд казаков провел карательную операцию, в результате которой законное имущество было возвращено, народ постреляли, посекли, а зачинщиков отправили на каторгу.

Последующие события советской власти, антоновщины (здесь, на востоке Тамбовщины, находился очаг восстания против продразверстки), коллективизации и Перестройки мы упустим и обратимся в сегодняшний день. Отметим только, что крестьян в ХХ столетии ждало еще много всевозможных унижений.

В наше время Красивка - большое село, в котором проживают 1634 человека. Хорошавка поменьше, в ней обитают 529 человек. Одно время, со сталинских до хрущевских времен, Красивка была даже райцентром, теперь же она всего лишь - центр муниципального образования, которому подчинены Хорошавка и Криволучье (в последнем селе живет меньше сотни людей, в основном пенсионеров). Чернавка существует сама по себе и наше повествование обойдет ее стороной.

За все в этой жизни приходится платить. Например, в Красивке церковь (деревянную) переделали под клуб. И “клуб” этот несколько раз горел. Правда, его тушили, но семь лет назад все-таки клуб-церковь погубили. По новой традиции у теперь у нас частенько отключают свет так вот, работники культуры забыли выключить самопальные электрообогреватели из розеток, и, когда энергетики изволили подать ток... в общем, теперь молодежи в Красивке собираться совершенно негде.

Об этом автору рассказали в красивской семье Кондрашовых. Дело в том, что, когда я попросил найти старожила, знающего историю села, мне предложили Клавдию Алексеевну Кондрашову. Узнав от дочери этой женщины, что пенсия у нее, ветерана партии и труженика тыла времен войны, смехотворная, я понял, что разговор будет тяжелый. Тем не менее, придя в их маленькую квартирку вечером, я был просто-напросто... даже не знаю, как это сказать... Ну, скажем так, потрясен. Дело в том, что встретили меня столом (в русском понимании этого слова), на котором были красная рыба, красная же икра и дорогая колбаса. Но больше всего меня потрясла бутылка коньяка, настоящего, с советской еще этикеткой. Наверняка его хранили лет двадцать. Меня тогда как током прошибло: ведь люди выставили передо мной, чужим человеком, который просто зашел порасспрашивать о былом, ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ! И это семья, у которой доход нищенский и сын-студент... Естественно, я сбегал в магазин, а коньяк попросил отложить хотя бы до свадьбы сына.

Стол был действительно красив, а вот жизнь в Красивке, по словам Клавдии Алексеевны, не очень. Были здесь некогда громадный свинокомплекс на 30000 голов и автотранспортное предприятие, теперь же они лежат в развалинах, а люди вынуждены спасаться собственных хозяйством. У кого-то получается, а те, кто не способен посвятить себя огороду, вынужден едва сводить концы с концами. Внук Клавдии Алексеевны, Алексей, для того, чтобы заработать на учебу, вынужден присоединиться к основному промыслу, которым сейчас живут красивские мужчины. А именно, он стал ездить в Москву на стройку. Еще в Красивке есть детский дом. Я побывал там и узнал вот, что: население детдому почти не помогает - оттого что сами люди небогаты. И даже более того - частенько с детдомовского огорода местные “бичи” воруют овощи, доходит до того, что огороды приходится охранять.

Если идти дорогой, путь от центра Красивки до центра Хорошавки составит два часа. Напрямую от красивской окраины до края Хорошавки - не больше получаса ходьбы полем. Не сочтите за иронию, но в Хорошавке жизнь лучше, чем в Красивке, хотя по идее должно было бы быть наоборот.

Впервые в Хорошавку я попал не по слишком благовидному предлогу. А именно: в здешней школе лопнули трубы отопления. Авария, которую в срочном порядке ликвидировали работяги местного колхоза “Победа” - типичное для нашего времени явление, а потому заострять внимание на ней не будем. Колхоз в Красивке еще жив и даже держит некоторое количество скотины - крайне не выгодной по нынешним временам. Кроме того, здесь сохранился клуб, и весьма приличный, да и вообще внешний вид домов поблаговиднее, чем в соседнем селе.

Зато в Красивке сразу несколько фермеров, а здесь, в Хорошавке, - всего один. Если идти короткой дорогой, пройти мимо дома фермера трудно, поскольку он самый первый. Если считать со стороны официальной дороги - он будет последним. В этом я нахожу глубокий смысл.

Всю семью фермеров Еременко я застал дома. К ним мы попали не случайно: нам рассказали, что в этом селе живет поэт с необычной фамилией Скиф, переложивший, кстати, на стихи ту самою легенду о происхождении названий сел. О том, что его настоящая фамилия Еременко (а Скиф - псевдоним), я узнал позже.

Анатолий родом из Хорошавки, а его супруга Марина - из Красивки. Дом свой, тот самый, что находится на самом близком расстоянии от двух сел, они строили сами и место для него тоже выбирали самостоятельно.

Хорошавка - село странное, загадочное. Дело в том, что в самом его центре находится болото, абсолютно круглое в плане, а окружает его природный песчаный вал. Вокруг болота, собственно, село и расстраивалось. Так вот, Анатолий предполагает, что когда-то, еще до того как сюда пришел человек, в место, где теперь болото, ударил неизвестный космический объект, например, метеорит. А, как утверждают, специалисты, места падений посланцев Вселенной всегда выделяются какими-то необычными явлениями. Нет, лунатиков и марсиан здесь не встречали, но здесь очень много всевозможных талантов. Некоторые хорошавцы замечательно поют, кто-то собирает всевозможные хитроумные приспособления, облегчающие труд на земле, а вот Анатолия Господь наделил поэтическим даром.

Правда, свои стихи, поэмы и сказки он пишет в зимнее время, остальные сезоны он, жена и дети отдают земле, возделывая свои 40 гектар и добывая насущный хлеб. На поэзии в наше время заработаешь вряд ли, а вот, выращивая подсолнечник и рожь, можно вполне поддерживать существование семьи на грани достойного. Хотя, по мнению Анатолия, государство лет эдак семь назад давно плюнуло на фермеров и рано или поздно их, фермеров, задавят крупные производители.

В Хорошавке существует целый “клан” Еременко, что тоже можно считать своего рода феноменом. Дело в том, что их, Еременко, было шестеро братьев и сестер (точнее, пятеро братьев и одна сестра), так вот, уехал из Хорошавки лишь один из братьев, остальные же живут и трудятся здесь. Он, Анатолий, - фермер, два брата - механизаторы, заслуженные и уважаемые, еще один брат - преподаватель в местной школе. Ни один из братьев ни пьет и даже не курит!

Сам Анатолий не всю свою жизнь провел на родной земле. Он к ней вернулся. В срочную службу он воевал в Афганистане, а после поступил учиться в Москву, в МГУ, на биофак, но студенческая его жизнь длилась всего один курс. Случилось нечто такое, о чем Анатолий просил не рассказывать (хотя я знаю), в результате чего будущий ученый снова попросился на войну. Туда, в Афганистан. Он был командиром пулеметного взвода, участвовал в боевых операциях и привез он с этой войны несколько медалей, орден и слишком даже глубокое понимание жизни.

Из армии он ушел на “дембель” в 92-м, когда стало отчетливо ясно, что в армии будущего у их семьи не будет, несмотря на то, что семья Еременко жила в большом городе Воронеже и вариантов устроится на гражданке и в городе имелось множество. Первой предложили уехать в деревню Марина.

Хотя она и родилась в Красивке, выросла Марина в городе и приезжала она на село только та каникулы - она любила деревню. Во время таких каникул в Красивском клубе (он тогда еще не сгорел) они и встретились. Она была совсем еще юной 18-летней девушкой, он - завидным женихом, военным...

Кстати, живы и здоровы (и дай им Господь - еще много лет!) родители Анатолия. Живут они здесь же, в Хорошавке, в стареньком доме, в котором выросли и окрепли их сыновья и дочь. Среди детей они никого не выделяют, они любимы все и в Красном углу в доме Лилии Михайловны и Анатолия Кузьмича рядом с иконой висят шесть фотокарточек. Пускай все дети живут отдельно от стариков, но ведь - рядом...

Тамбовская красавица

Село Новоюрьево отличается крутостью характера его жителей. Дело не только в том, что это настоящая тамбовская глубинка. Здесь издревле селились староверы, не слишком-то допускающие в свой внутренний мир посторонних и умевшие много и продуктивно работать.

Работать можно либо на себя, либо на “чужого дяденьку” (например, в виде колхоза), так вот, в Новоюрьево предпочитали первый вариант, в результате чего местный колхоз ныне развалился, и селяне переключились на ведение собственного натурального хозяйства. У многих получается и потому село считается богатым.

К судьбе нашей героини, Евдокии Васильевны Суторминой, “новоюрьевкие” особенности имеют непосредственное отношение. Выйдя замуж рано, она всю жизнь была домохозяйкой, потому что с мужем Иваном Васильевичем они родили и воспитали девятерых детей. Евдокию Васильевну называли “метерью-героиней”, проявляли всяческое уважение, теперь же общественное сознание немного трансформировалось, и к большим семьям относятся, ну, скажем так, неоднозначно. Наша героиня на современность глядит спокойно, ведь в ее жизни ничего не изменилось: как работала не покладая рук - так и сейчас работает.

В общем, все силы отдавались дому и детям. Была обычная деревенская жизнь с минимальным количеством радостей, бессонными ночами и трудом, трудом...

- ...Вот, какую красоту мы создали! - Иван Васильевич говорит то ли с гордостью, то ли с сарказмом. - То есть, она рисовала, а я подгонял. В обратную сторону.

- Да, не любил он, когда я рисовала, - Евдокия Васильевна едва заметно вздыхает, - говорил: “Сейчас все разбросаю, чего ты за хренову работу себе придумала!” Сколько матюгов положит, если начну рисовать! Не хотел он, в общем, чтобы я рисовала...

Главная красота их дома - внутри. Наружные стены тоже, конечно, разрисованы всякими птичками и зверушками, но то, что гость обнаруживает в комнатах - словесному описанию подвергается с трудом. Я бы это сравнил с полотнами грузина Нико Пиросманишвили, но работы русской женщины Евдокии Суторминой гораздо более ярки, они будто наполнены счастьем, радостью. Это не полотна. Картины написаны масляными красками (между прочим, недешевыми!) прямо на стенах, изображают они простенькие сюжеты: “Свадьба”, “Русалка”, “Отдых на природе” и т.д. И все это буквально утопает в великолепии каких-то фантастических цветов. Специалист с легкостью назовет это “деревенским примитивизмом”, на что Евдокия Васильевна ни в коем случае не обидится:

- Да, что я, художник, что ли? Домохозяйка я, человек семьи. Девять человек детей у нас, младшая девочка семьдесят первого года рождения. Ох, тяжело было... бывало - как школа подойдет - без памяти пойдешь на рынок, не знаешь, с чего начинать, какие размеры кому покупать, какие тетради, книги... Хлеб пекла всю ночь, во всю печь, да еще колхоз: привезут муку: “Пеки”! И внуков у нас пятнадцать человек!

- А с вами кто-то живет из детей или внуков?

- С нами только один живет теперь. Несчастный. Он работал, его избили сильно, и с головой у него сделался непорядок. Сколько я слез пролила!.. Да, а, рисовать я с того дня и начала, когда последняя дочка из дому ушла, замуж вышла. Лет двадцать назад это случилось. Правду сказать, с молодости я рисовать мечтала, но так вот все повернулась, что замуж рано вышла... В школу ходила, у меня пятерки по рисованию были, а с детьми стало некогда. А первое, что толкнуло меня на рисование, - это “обряд”.

- А что это такое?

- Вот, смотрите...

Евдокия Васильевна подвела меня к одной из картин: на ней почти в полный рост была изображена девушка в очень странной и потрясающе красивой старинной одежде, как мне показалось, украинской; какую я, вроде бы, встречал на иллюстрациях к повестям Гоголя.

- Вот, это и есть “обряд”.

- Вы что, сами такую одежду придумали?

- Не-е-ет. Эта старинная одежда нашего села Новоюрьево. Такую женщины на праздники надевали, и, между прочим, “обряды” во многих домах у нас еще хранится. Как реликвия.

“Обряд” оказался чрезвычайно сложной одеждой, которую и одеждой-то можно назвать условно. Он состоит из множества элементов, которые имеют оригинальные названия, и, кстати, никакого отношения к Украине не имеет. Он чисто русский, точнее, тамбовский. И более того: даже в соседних селах “обряд”, хоть он и существовал, не похож на новоюрьевский. Нам потом показали эти элементы (кстати, на одевание женщина тратит не менее часа). “Обряд” состоит из подола, рубахи, поневы, запана (накладки на рубаху), сороки, чуба, пушков (все это - части головного убора), рога, подлокотников, ленки (пучка лент), подставы и покромки (пояса). Звучит путано, непонятно, но на выходе получается истинная “тамбовская красавица”, больше, правда, смахивающая на персонах волшебной сказки.

Но это не сказка. И сейчас женщины одевают припасенный в сундуках “обряд” на праздник “проводов зимы”, и, говорят, некоторым из реликвий никак не меньше 200 лет. Кстати, лицо “тамбовской красавицы” в “обряде” Евдокия Васильевна писала... с певицы Марии Мордасовой, между прочим, выступавшей на концертах в настоящем “обряде”.

- ...Может, и непохожа, но я хотела ее покрасивее сделать. И я один раз так наряжалась, годов двадцать мне было...

- А для чего вы... рисуете?

- Как - для чего? Нравится мне. Это ж по своей воле: возьму - да “прилеплю” на стену. А для пущей красоты наряжу в нашу “обряду”. Вообще, у меня лица не очень получаются, все больше цветы. Цветы - это самое мое любимое.

- А “Русалку” вы с кого рисовали?

- Я видала у одних. Пришла - а у них ковер висит. Вот, я и попробовала. Конечно, все на глаз, ведь, пока домой пришла - половину забыла. Потому тут много неправильно.

- Ну, а “Свадьба” откуда?

- Это просто так. У нас было время послевоенное, наша свадьба небогатая была, но, как старики говорили, раньше такие ж красивые свадьбы делали.

- В каком же году вы замуж вышли?

- ...Уж и забыла. Зинка у нас, первая, с пятидесятого года рождения.

- Иван Васильевич, за что же вы ругали жену, когда она рисовала?

- Либо завтрак не готов, либо еще чего - а она опять мажет! Ну, берешь - и матом загнешь.

- Он любитель ругаться. И все из-за мелочи: вся деревня слышит. Страмота...

- А дети как относились к вашему увлечению?

- Дети к тому времени уж разъехались. А внуки сами рисуют. Но не хочут. Они работают: когда им рисовать?

- Ты ба за деньги пробовала рисовать! - Опять вступает Иван Васильевич.

- За деньги... Это тебя надо заставить за деньги. Нет, дорогие вы мои...

- Смотрю, сколько цветов у вас здесь нарисовано! С чего вы их срисовывали?

- У меня как: нарисую - а звать не знаю как. Русую по воображению и нет у меня никакого расчета. Вы уж извиняйте: что получилось - то получилось...

Геннадий Михеев

Фото автора

Тамбовская область