Несдающиеся жердяне

Районная мезенская газета “Север”, очень, на мой взгляд, честная и даже колючая, публикует нерадостную статистику. Удивительная, кстати, газета, ибо находится она в оппозиции ко главе района, человеку, “продвинутому” олигархами корпорации “Лукойл”. Нефтяники искали в районе нефть и возлагали на регион надежды. Не нашли, и, судя по всему, решили плюнуть на Мезень. А статистика такова. Молодежь уезжает из родных мест, не видя перспектив, и северная деревня превращается в резервацию для пенсионеров и пьяниц. За год население района убывает почти на полтысячи человек. Для региона с численностью населения 11,5 тысяч это - катастрофа. Казалось бы… Если тенденция продолжится, через 20 лет населения останется круглый “0”. И это обидно, так как соотношение родившихся и умерших на Мезени выше, чем в целом по стране - приблизительно 1/2. Но не все так примитивно. Дело в том, что многие возвращаются. Вообще-то, не найдя лучшей доли. Хотя… где она – лучшая?

Поголовье скота в хозяйствах - чуть больше 400 голов. Десять лет назад было 12.000. Дойного стада (на весь район!) - 210 голов. Да и хозяйств-то осталось совсем чуть-чуть. Когда началась вся эта свистопляска, первыми сдались сельхозпредприятия в отдаленных селениях: Софоново, Мосеево, Совполье. Следом “накрылись” совхозы в городе Мезени и в пригороде: продукция их оказалась невостребованной. Потом сдались рыболовецкие колхозы: из-за лимитов ни рыбу, ни тюленя стало нельзя добывать. Знаменитая мезенская семга - вообще запретный плод, если попадешься на браконьерстве - впаяют космических размеров штраф.

Еще и космос... Плесецкий космодром “подарил” Мезенскому району т.н. “районы падения”. Попросту говоря, на “радость” мезенцам, с небес падают отработанные ступени ракет, вместе с остатками ядовитого ракетного топлива. Мужики, поморы, конечно, приспособились, из ракет делают лодки - но радости от этого, откровенно говоря, немного.

Развивать личные подворья на Мезени бесполезно: из-за отсутствия дорог (а, если таковые есть, из-за больших расстояний) молоко продавать невыгодно, а зерновыми или овощами на Крайнем Севере заниматься - гиблое дело. Осталось только одна надежда: на месте организовать свое производство. Иначе - полный коллапс.

И здесь, можно сказать, потрафило деревне Жердь, приютившейся на правом берегу реки Мезень в 45 километрах от райцентра. За 415 лет, что деревня существует, река от Жерди ушла на порядочное расстояние (поменяла русло), а это значит, что рыбный и зверобойный промысел, ради чего здесь и селились русские люди, отошел на второй план. В уважаемой газете “Север” я нашел интересные сведения о занятиях жердян в 1785 году: “...зимою они ходят на Канинский берег и в Конюшин на сальные звериные промыслы, приходят весной - сеют, орют, сено ставят при свои домы, также и дрова. Женщины по осеням прядут, зимою и весною ткут, летом страдают...” Тот же источник сообщает, что в те времена недостаток земли для посева вынуждал крестьян к постоянным расчисткам.

Теперь свободной земли - море. В относительно недавнее время в Жерди находилось отделение совхоза “Дорогорское”. Совхоз уже не существует. Зато есть крестьянско-фермерское хозяйство “Жердь”. Жердяне - народ особенный, по-северному неразговорчивый и бескомпромиссный. Еще жердянин любит церемонится - к нему просто так не подойди, договорись сначала о встрече через посредника, тогда он, может, и снизойдет. Раньше это, кажется, называлось “гордостью великоросса”. Таков и председатель фермерского хозяйства Сергей Романович Харихин. К слову сказать, женщины Жерди, как их здесь называют, жердяночки, - особы наоборот общительные и хлебосольные. Они будто компенсируют тяжесть характеров своих молчунов-мужей.

- Да, что у нас тут... Девять месяцев зима, остальное - лето. А летом - жар да комар...

Вот и весь наш разговор с Харихиным, после чего он поковылял к своей “Волге” (у председателя нет одной ноги, на протезе ходит). Сослался на то, что бабушка в деревне умерла - надо помочь с похоронами. Ох уж, эти похороны... куда не придешь - везде похороны. Ну, не везет мне, наверное, что, путешествуя по России-матушке, не попадаю на свадьбы или на крестины... Дня через два все-таки с Харихиным мы разговорились. Надо знать помора: он первые два дня только присматриваться к тебе будет, а на контакт не пойдет. Да и после особо не разболтаться, только жди обиды: если уедешь через неделю, а то и через две, тебе скажут: “Что это ты так рано? Так и не пожил...”

Скоро в Жерди свершится большое событие: заработает линия по выпуску кефира в полиэтиленовой упаковке. Такого нет даже в райцентре! Повезло жердянам, а ведь у них еще и маслозавод свой имеется, считай, единственный на весь район! Харихин умалчивает о своей заслуге, но ведь именно он причастен к тому, что хозяйство не развалилось. Везде развалилось, а в Жерди - держится. Свою историю Сергей Романович передает скупо:

- До того как стать фермером, я шофером в совхозе работал, в рыбоохране ихтиологом. Новыми ветрами повеяло - вот и оформил фермерство. Взял ферму в аренду, а к тому времени Жердь наша отделилась от совхоза и сделалась “ЗАО”. Я был сам по себе, но фермерство мое кончилось быстро - случилась авария, “костоломы” меня довели до гангрены, вот, и стал я инвалидом... Год лежал пластом, потом на пенсии сидел, лечился, а, когда все руководители сбежали, пошел в хозяйство. У меня же пятеро детей, надо всех поднимать, а, если хозяйство развалится - жизни тут не будет...

Харихин искал выход долго и мучительно. “ЗАО” переоформили в “СПК”, но все равно выходило так, что с каждого рубля дохода 76 копеек “съедали” налоги. И в конце концов, хозяйство стало крестьянско-фермерским. Это дало 5-летнее освобождение от налогов, но, как говорится, “счетчик включен” и срок, за который можно перевести дыхание, неуклонно сокращается.

В хозяйстве сохраняется долевая собственность и каждый из 22 человек, которые здесь работают (включая двух сыновей Харихина) заинтересован в том, чтобы “Жердь” жила. Дойное стадо - около 100 коров, примерно половина от всего дойного стада района. Телят не держат, так как это невыгодно: чтобы теленка вырастить, ему надо скормить 300 литров молока. В здешних условиях это - непозволительная роскошь.

Маслозаводу, который в Жерди чудом смогли спасти, исполнилось 70 лет. Оборудование в нем, конечно, обновлялось, но всегда не хватило линии для фасовки продукции. Это оборудование при помощи районных властей смогли поставить. Сначала район просто выделил 400 тысяч рублей, с тем условием, чтобы жердяне сами приобрели и отладили линию, но Харихин оказался хитрее, он прикинул, что для полноценного ввода в действие линии нужно не меньше миллиона и не поддался на обман. Район, по его мнению, пошел на помощь Жерди аккурат перед выборами и председатель удачно использовал момент: скоро здесь начнут производить кефир и “Снежок” - и отправлять продукцию в городские магазины. Свежей молочной продукции там не видели давненько, изголодались... Харихин считает, что власти просто некуда было деваться:

- Мне так думается, администрация района смотрела десять лет на деревню - и наблюдала: кто выживет, а кто - нет. И осталось сейчас в районе только три таких хозяйства, включая наше. Все три оформлены как фермерские. В рыбколхозах тоже есть еще скотина, но там они только для себя производят...

Сейчас Жердь кроме кефира производит сметану, масло, творог. Себестоимость килограмма масла космическая, но выручает областная дотация. А вот дотацию на мясо отменили: чтобы остатки скотины не пустили под нож. Жерди еще везет в том, что суда подведена линия электропередач, отчего электроэнергия относительно дешева. В тех деревнях, где работают дизельные электростанции, стоимость киловатта подходит к 100 (!) рублям. Зарплату своим Харихин вынужден платить продукцией, живые деньги уходят на солярку, которой только на сенокос надо не меньше 20 тонн. Здесь, на Крайнем Севере, который живет в режиме северного завоза, ГСМ не просто дороги: это еще и дефицит. О том, что произойдет, когда кончится 5-летняя налоговая льгота, Харихин задумывается уже сейчас:

- Продукция наша и в городе, и в поселке Каменка (крупный поселок лесопереработчиков в устье Мезени - Г.М.) идет на “ура”. А кругом Мезени ничего подобного не осталось: не возить же кефир из Архангельска баржами! А ведь три года назад, когда все кругом еще не сгубили, мы и по 50 рублей не могли свое масло сплавить... И вот я думаю: когда льготу отменят, мы скорее всего разделим хозяйство на личные подворья, но разбегаться по своим углам не будем. Скооперируемся, или еще как... лишь бы жить. В общем - будьте уверены: не пропадем...

...Признак любой поморской деревни - обетный крест. Чаще всего на таких крестах крепится резное распятие Христа в натуральную величину. Сколько таких деревень на Крайнем Севере, где крест такой - как знак беды: сам крест есть - распятие украли, деревня мертва. И невольно срывается с уст: “Крест на деревне поставлен!” В Жерди обетный крест смотрится иначе: как знак незыблемости деревни, неуступчивости жердян. Правда, надо заметить: его на зиму вынают из земли и прячут в сарай, под замок. Времена неспокойные, бывает, по зимнику злые люди наезжают, рыскают по деревням. Под охраной – оно спокойнее. Север ныне не тот…

Долгий разговор с рекой

Деревушка Жукова Гора находится в нескольких километрах от довольно многолюдной Жерди. Население Жуковой горы составляет… одну человеческую душу.

-...Когда сестра Нина жива еще была, все легче жилось. Она ж городская уже стала, в Архангельску у ней квартера была. Но - умерла полгода назад, дак...

...Задумчивая и одновременно величественная река Мезень. На правом ее берегу, прижатый лесами и болотами к обрыву, одинокий дом. Большой дом, крепкий, с широким звозом - по нему можно в дом ввезти воз сена. Крепкая банька рядом. И - больше ничего. Тишина и пустота в округе. А между обрывом и водой - песчаная дюна метров в сто. Как пустыня.

Трудно вообразить, что в относительно недавние времена Жукова Гора было большой поморской деревней. Основали ее выходцы из Великого Новгорода еще в те времена, когда Иван Грозный топил вольный город в крови. Поморы очень внимательны к своим корням, к своей истории, и поэтому история Жуковой Горы известна в подробностях. В 1623 году, согласно подворной переписи, здесь было семь жилых дворов при одном пустом. Земли за крестьянами было “восм четей в поле да в дву потому ж, сена сто копен”. Были и голодные годы; к середине XVII столетия в деревне остался лишь один жилой дом Феофилка Петрова - все остальные ушли на более благодатные земли.

Ко времени царя Петра году деревня стала заполняться и к 1710 году в ней уже было двенадцать жилых дворов с населением 63 человека. Традиционным занятием населения всегда было рыболовство и морские промыслы. Валентина Ивановна помнит времена, когда в Жуковой Горе жили 130 человек, а домов было до 27-ми:

- ...А кака деревня была! Река по самый бережок, место-то видное. Деревня была вся по угорушку, и все мы водили: картошку, капусту, турнепс... Большая бригада была, скотные дворы, зародов сколь ставили. А потом война, голод... ой, как голодали! Мужиков-то у нас на войну ушло много, а вернулись единицы. И как-то незаметно исчезла вся деревня. А дома все на дрова разобрали...

Валентине Ивановне повезло: муж ее (тогда еще будущий), Иван, пришел с войны живым. Не повезло в другом - у них не было детей. Они на пару работали на Мезенском техучастке бакенщиками. Вдвоем, каждое утро и каждый вечер зажигали гасили на бакенах огни. Тогда на северной реке была значительная навигация. Теперь навигации считай что нет, рыбачий карбас раз в день протарахтит - и то в радость. В 79-м Иван умер и осталась Валя Сюмкина одна. Все так же до пенсии она зажигала на бакенах огни, а теперь уже и зажигать нечего - бакены все куда-то сплыли.

День Валентины Ивановны незатейлив. С утра берет флягу - и спускается к реке. Воду здесь исстари пьют речную. Только река с годами уходит все дальше и дальше. Был свой колодец, при дому, но как хозяин умер, он нарушился, а у пожилой женщины, которой уже “подкатывает” к 80-ти, сил залезть в колодец и почистить его не осталось. Потом - ухаживание за своим огородиком. От скотины пришлось отказаться, когда ныне покойная сестра уговорила на зиму приезжать к ней в город. Раз в неделю женщина ходит в магазин в деревню Жердь - за хлебом. И много-много времени у нее остается на... общение с рекой Мезенью, на берегу которой она всю жизнь прожила.

Ей есть о чем поплакаться реке. Случаются и маленькие радости, это когда люди, которые в сторону Жуковой Горы приезжают купаться (другие деревни находятся далеко от реки), привозят колодезную воду. Жалеют бабушку и понимают... А этой зимой случилось нехорошее:

- Я в городе была, дак. И залезли двое, они с деревни Кимжа пришли. Раньше-то все спокойно у нас было, никто ничего не брал, а тут... И унесли-то много: и швейную машинку, и образа, и рубашки мужнины, и брюки. Муки взяли мешок... и как это они натворили-то! Кажный уголок обнюхали... Их споймали. Они, оказывается с барышней своей тут жировали несколько дней. По четыре года им присудили, дак, они ж - бичи, пьяницы, может, в тюрьме им лучше даже. Машинку-то швейную вернули, а образа - не все...

Вечерами, тягучими северными вечерами она выходит на берег и рассказывает реке обо всем. Река молча выслушивает и так же молча уносит слова женщины студеной водой в океан. Может быть река и отвечает, только ответ - всего лишь едва слышное журчание, язык, понятный немногим.

Валентина Ивановна, миллион раз избороздившая реку, зажигая и гася бакены, знает, что река ничего никогда не скажет. Но все равно Мезень живая, потому что все, что река впитывает в себя, она будет хранить тот срок, что отпущен этой реке на Земле. Но и реки на лице Земли не вечные, пусть срок ей отпущен немалый - миллиарднолетний - но и он тоже когда-то кончится. Но сколько таких маленьких исповедей она уже хранит в себе!..

- ...Были б у нас дети, дак... тогда б было другое дело. Нас-то у матушки с тятюшкой десятеро было, а всех раскидало. Я старшая была, а из десятерых-то одна осталась... Раньше было не страшно жить, а теперь страшновато, дак. А все равно приезжать буду, коль буду хотя б в таком состоянии. Без хозяина дом нарушится. Вот если бы с мужиком, а той Ваня-то умер - ему всего пятьдесят семь было. Приезжаешь сюда после разлуки-то, душа-то знаешь, как радуется! Если я исчезну, значит Жукова-то... все....

На стене, под зеркалом, фотография. Женщина у самовара пьет чай из блюдечка. Видно, что фотография любимая, ее даже кто-то раскрасил.

- Это матушка моя, Александра Осиповна. Они с татушкой, Иваном Ивановичем ой, какие хорошие были! Вот так же, как мы сейчас, чай пили, один мужчина зашел, схотографировал. А теперя я с етой хатографией, когда чай пью, тоже разговариваю. Матушка с татушкой недалече отсюдова лежат. Там же и Ваня мой...

Спасение Сивки-Бурки

О мезенке говорится “прет как танк” не за ее боевитость. Характером она как раз покладистая. Дело в том, что лошадь с реки Мезень может с легкостью бежать по снегу, который даже выше... себя самой.

Внешне лошадь мезенской породы неказиста, кривонога; видно, сказочник Ершов своего Сивку-Бурку писал с нее. По-научному кривизна ног называется “саблистостью” и в нормальных местах лошадей с таким дефектом выбраковывают. Но именно из-за этой саблистости мезенка буквально выскакивает из сугробов, оставляя за собой шлейф из снежной пыли. Это еще что! За собой она одновременно может тянуть три тонны груза - пятьдесят верст без передыху! А, ежели северная лошадка таки застрянет в сугробе, как медведь она повалится на бок, утрамбует вокруг себя снег - и прет дальше.

Особенные качества мезенки еще в 1618 году отметил англичанин-петешественник Традескант Старший, отметивший их необычайную крепость. Иностранец даже высказал мысль о том, что такая лошадка приживется в любой части света. Хотя справедливости ради надо сказать, что северная, лесная лошадь есть и других разновидностей: финской, печорской, вятской, якутской и т.д., и у каждой из пород наверняка есть свои достоинства, которые местные заводчики считают уникальными. Тем паче Владимир Константинович Доможиров горд тем, что, когда норвежцы захотели купить пару кобыл для того, чтобы они возили туристов по студеным Соловецким островам (у норманнов там туристический бизнес), они приобрели именно мезенок. Катер, на котором везли лошадок Шипку и Шашку, попал в шторм, и они прекрасно вынесли качку. Даром что поморские лошади!

По-настоящему эту породу лошадей стали изучать только десять лет назад - до того начальство как-то больше внимания уделяли коровам и тракторам. Теперь, когда трактора все поломаны, скотину поизвели, лошадка поистине спасла поморов. Если в течение второй половины прошлого века поголовье лошадей на Крайнем Севере сократилось в 8 раз, 90-е и «нулевые» годы прошли под знаком возрождения мезенки. Доможиров это явление называет не иначе как “северным ренессансом”.

Как это не парадоксально, самым трудным временем для Доможирова стали годы относительного благоденствия, то есть эпоха советской власти. Тогда наверху почему-то просчитали, что порода все равно уже утеряна и хрен с ними, с лошадьми. Доможиров был районным специалистом по племенной работе (таковым он числится и теперь), и всячески противостоял проникновению на Мезень лошадей иных пород. Зачастую доходило до скандалов, его грозились выгнать к черту, сослать на Соловки, но Владимир Константинович все равно стоял на своем.

Доможиров хорошо знал историю. Еще Екатерина II захотела “улучшить” породу и заслала на Мезень лошадей двенадцати элитных пород. Их давали поморам бесплатно, но народ не хотел их брать. Правдами и неправдами элитное поголовье все же всучили. И чем кончилось? Элита к весне вся передохла! Не потому, что их работой нагрузили, их в теплой конюшне держали, а от недоедания. Нормальной лошади десять фунтов овса в день подавай, а овса на Мезене отродясь не бывало, оказывается, мезенки питаются только сеном, мхами да корой деревьев. Большего им и не надо. Закончилась, кстати, тогдашняя история «улучшения северной породы» тем, что императрица приказала доставить дюжину мезенок на свой конный двор - для изучения и назидания.

Кроме борьбы с экспансией других лошадей, Доможиров еще и следил за тем, чтобы порода не вырождалась, не допускал близкородственных связей; он добился того, чтобы колхозы держали маточные стада и следил за тем, чтобы хозяйства обменивались жеребцами. И десять лет назад, когда экспедиция ученых-иппологов приехала на Мезень, они установили: порода сохранена. Хотя еще до экспедиции иппологи были убеждены в обратном.

Лошадей на Крайний Север, к берегам Северного Ледовитого океана пытливые новгородцы стали завозить еще в XI веке. Исследователи установили, что мезенская порода складывалась из датских, голландских, остзейских пород, но самое горячее участие в формировании породы приняла суровая полярная природа. Доможиров может расхваливать мезенок до бесконечности:

- ...Мезенкой может управлять даже ребенок. Она послушная и с покладистым характером. А есть она может все: и мох, и ветки. А сосновая кора для нее - деликатес; обглодает так, что только голые ветки останутся. И рыбой она тоже питается. А выносливость у нее - бесподобная: 100 километров пройдет за восемь часов, ей только одна остановка для передыха потребуется. Ломоносов-то Михайло - он именно на мезенке в Москву за знаниями поехал.

Есть классическая формула тягловой силы лошади: вес лошади поделенный пополам. Нашу северную лошадку при среднем весе в 380 килограмм можно нагрузить до 3 тонн. Это ж получается, в ней семь лошадиных сил!

А как она ориентируется на местности! Мезенке можно доверять абсолютно: пурга застала - лошадь вывезет даже если дорога заметена так, что ее не вино. Она дрогу найдет даже в случае, если дорога месяц как заметена. И по болоту она пройдет, и по тундре весенней... одно слово: танк. Я специально заметил: она по болоту ли, по снегу - гребет ногами своими кривенькими как по воде. Единственное, чего она не признает - плетки. Обидеться может на грубость...

Было время, лошадей мезенской породы на самой Мезени оставалось меньше 500 голов. Сейчас, в результате “реформ” 90-х годов, когда фактически сельское хозяйство было разорено, их число увеличилось до 760-ти, из них 320 лошадей находятся в общественных хозяйствах, остальные - в частных руках. До 2002 года тенденция к увеличению лошадиного поголовья сохранялась, после, когда были ликвидированы колхозы и совхозы, число мезенок стабилизировалось.

- Крестьянин сейчас на лошади заготавливает дрова, косит, возит воду, ну, и в люди выезжает, в гости друг к другу народ катается. Топливо-то у нас на Севере дорогое. А лошадиное “топливо” - это семь тонн сена на зиму. Овса мезенке не надо. Лугов у нас в районе много, а потому проблем с кормами не возникает. Что хорошо еще в мезенке - она очень быстро отъедается. Весной (а весна у нас приходит в июне) она, покормившись на лугу, через две недели будет как картинка. Блестит, ребра жирком обросли - в общем, любо-дорого смотреть. Мы и сейчас в работе оставляем тех лошадей, которые хорошо “держат тело”. Ну, и тех, кто в работе мало потеют - это чтобы гнус не налипал. И конечно красоту мезенки мы держим: чтобы тело было бочкообразное, взгляд живой. Взгляд ведь как раз говорит о том, здорова ли лошадь, энергична ли...

Доможиров - потомственный животновод. Ветеринарным врачом района был его отец, и все его пятеро братьев тоже связаны с животными. Можно сказать, понимание всякой скотины у Владимира Константиновича в крови. Но одного понимания сейчас мало - нужны сейчас животноводу необыкновенные свойства. Чего, например, стоило Доможирову сохранить генофондно-племенные стада! Сейчас и два: в селах Долгощелье и Дорогорское. Первое имеет официальный статус, который закреплен документально, второе находится в стадии оформления. Дело в том, что два маточных стада в селах Лампожня и Совполье из-за банкротств хозяйств пришлось сократить, а самих лошадей перевели в Дорогорское.

Изредка зимой удается проводить испытания лошадей. Для города Мезени это - большой праздник. Устраиваются соревнования по доставке груза в 1200 кг килограмм шагом на 2 километра, доставке груза шагом по снежной целине. Испытывается тягловая выносливость с грузом в 3 тонны на максимальное расстояние; так же проводятся конкурсы “лучшая упряжь”, “лучшая тройка”, “лучший коневод”. По итогам соревнований определяется абсолютный чемпион.

Первейшая цель разведения породистых мезенок, конечно же, - распространение породы. Продаются мезенские лошадки в основном в единичных экземплярах, но есть один покупатель, который ежегодно приобретает по 30 голов. Это - предприниматель из Ивановской области. Он по национальности цыган, и покупает он лошадей для последующей перепродажи среди цыганской диаспоры. Нация эта понимает в лошадях и, если мезенки пользуются успехом среди цыган, значит, в этой внешне неказистой лошадке что-то такое подкупает даже жителей Средней полосы России. Цена на кобылку невелика по нашим понятиям - около 15 тысяч рублей - но ведь надо учесть, что коммерсанты сами приезжают за лошадьми, а путь сюда неблизкий, исчисляемый тысячами километров.

Трудно понять помора, говорящего на языке древнего Новгорода, когда он расхваливает свою лошадь: “Наша мезенская лошаденка дак хоть и малюсенька, на особо видна и небаска, зато уж до чего могутна и бойка, дак куда уж до ней другим-то! И нрав ейной порато до нас пригож...” Но говорит северянин святую правду.

Доможиров вспоминает случай, когда в селе Совполье жеребец спас доярок от медведя. Была дойка, доярки увлечены были работой, а косолапому видно то ли молочка захотелось, то ли теленочка. Жеребец Лафет его почуял издали, забеспокоился, быстро собрал кобыл - и стал бегать круг фермы. Медведь в это время переплывал речку. Когда лесной царь нащупал дно и стал подбираться к берегу, жеребец пошел ему навстречу - прямо грудью. Косолапый цапанул Лафета за шею, лапа его запуталась в холке и завязалась молчаливая борьба. Результат борьбы был таков: конь утянул медведя обратно в реку, сумел вывернуться из его объятий, пару раз пихнул его задними ногами - и косолапого стало уносить течением. Медведь больше не вернулся. Доможиров-старший обработал раны жеребца и Лафет жил еще лет десять с отметиной лесного царя на шее.

А напоследок мое личное наблюдение. Я все про лошадей да про лошадей, из которых природа выковала редкую ко всему приспособленную породу. А как же люди, веками жившие в борьбе все с той же природой? Без таких людей лошаденка в этих болотах и тундрах, пожалуй, не выжила бы...

Хранимые Одигитрией

Советской власти здесь уже нет давненько. Да и российской – тоже. Сельская администрация далеко, за дикой и своенравной рекой Мезенью, и даже староста - и тот в деревне Кимжа не водится. Тем не менее, первое, что со мной сделали, - со всей тщательностью проверили документы. «Паспортный фейс-контроль» осуществил сурового вида бородатый мужик, вид которого внушал, что церемонии лучше не противится. На второй день житья в Кимже мы-таки сошлись с этим жителем Крайнего Севера и даже разговорились (хотя на самом деле поморы считают всякие такие разговоры пустым делом).

Зовут этого человека, коренного кимжанана, “чернотропа” (так почему-то на Мезени называют жителей Кимжи) Петром Гавриловичем Крупцовым. Возраст его - 49 лет, самый, как говорится, крестьянский рассвет. У него четверо детей, да и вообще в Кимже не принято иметь меньше трех детей. Он гордится своей деревней не в шутку, и всякие такие городские иронические “укольчики” воспринимает с болью. Показал мне Гаврилыч место, где находилась кузня знаменитых кимженских мастеровых людей братьев Дерягиных. Они отливали ямщицкие колокольчики, звеневшие по всей Руси-матушке, и никому невдомек было, в какой глуши Дерягины, у которых кличка в деревне была “Мастеровы”, творили такие чудеса. Кимжа - глушь и сейчас: дороги сюда нет, даже электричество не подведено - от дизеля питаются. Так вот, когда Гаврилыч показал на одного мужичка, какой-то синусоидой пробирающегося по улице и сказал, мужичек тот, Сашкой его звать, - последний потомок Дерягиных-Мастеровых, я даже не решился поиронизировать на тему того, что природа на ком-то должна отдыхать. Видно было, что Гаврилычу смотреть на отпрыска великого рода больно.

Деревня известна с начала XVI века, а первыми ее поселенцами стали пытливые и промысловые новгородцы. Они выдумали присказку в точности отражающую характер местности: “Позади - горе, спереди - море, справа и слева - мох да ох, одна надежда - Бог...” Кимжа - деревня странная, пронизанная духом предков. Не в мистическом смысле - в самом что ни на есть материальном. За домами, перед домами, на огородах, за гумнами, овинами, мельницами, - везде стоят древние и не слишком кресты. Часть крестов - обетные, их поморы любят ставить по всяким случаям - от паводков до избавлений от болезней, но большинство крестов обозначает могилы. Так принято было: хоронить своих рядом, а общего погоста не заводить. Избы типично северные, облика титанического - я в одной из них, постройки 1879 года, жил и каждую ночь общался с «хозяином-домовым» - мрачно нависают над тихой рекой, давшей название деревне. Думаете, я про «хозяина» присочинил? А, думайте, что хотите, скажу только: договорился с этим пакостником, умаслил…

И над всей кимженской стариной стремится ввысь местная жемчужина: шатровая церковь Богоматери Одигитрии. Построили ее еще 500 лет назад, но два раза в нее попадала молния, и Одигитрия сгорала дотла. Дважды ее отстраивали снова, сохраняя первоначальный вид. И вот, что интересно: сама деревня за 500 лет (тьфу-тьфу-тьфу!) не горела ни разу, ну, разве только сгорали несколько одиночных домов. Гаврилыч убежден в том, что хранит жердян-чернотропов как раз Одигитрия. Раньше в деревне было три церкви; здесь селились раскольники, выстраивая свои слободы, причем поселенцы одной слободы, Матрениной, называли себя “старообрядцами”, другой - “староверами”. И не дружили друг с другом. Одигитрия всегда оставалась церковью, противостоящей расколу. Может, потому и выжила. Издалека церковь сморится еще ничего, вблизи - ужасно. Много гнилых бревен, а колокольня - та вообще приготовилась завалиться при серьезном порыве ветра. Благо, время от времени (но не в каждый сезон) приезжают реставраторы и не дают местной жемчужине упасть.

А переводится Одигитрия с греческого как “Путеводительница”.

Старухи давно забрали из Одигитрии иконы и поместили их в Молельный дом. Там, считают верующие, они надежнее сохраняться, а то шибко много стало шастать по Северам лихих людишек; устраивают они налеты на такие вот деревни и хватают, хватают иконы... На Кимжу не нападают. Знают: здесь много мужиков, которые могут в случае чего и за ружья...

Тому, что Одигитрия их хранит, верят все кимжане. Да и как не верить? За последние 20 лет население деревни не сокращается, количество жителей не опускается ниже 170 человек. Хотя дети получают в городе образование - и уезжают, уезжают... Некоторые деревни в округе вообще остались без жителей, а Кимжа - держится. А вот отделение совхоза, которое здесь существовало, давно ликвидировано. По сути кимжане перешли на жизнь натуральным хозяйством. Областные власти не забыли деревню: дизельную электростанцию перевели на областной бюджет, а запас солярки позволяет включать свет два раза в сутки - утром и вечером. Еще в Кимже есть райповский и частный магазины, пекарня (ох, какой вкусный хлеб здесь печется на дровах!), пилорама, начальная школа и клуб. Общее и среднее образование дети получают в административном центре, селе Дорогорское, где их селят в интернате. В общем, не кинула власть “чернотропов”.

А как же, спрашивается, мужики. Чем они здесь живут? Не пропадают! Павел Крупцов - наглядный тому пример. Кстати: многие ли знают своих предков хотя бы до четвертого колена? Кимжане помнят седьмые свои колена и даже восьмые. Это, между прочим, XVIII век. Пращуры Гаврилыча, род Крупцовых, были купцами, морского зверя и всякую прочую добычу в Архангельск возили. Потом, когда пошла коллективизация, самые богатые дома разобрали и сплавили вниз по реке: там строили поселок лесозаготовителей Каменку. Много вниз по реке спустилось и кимжан (а некоторая их самая зажиточная часть, правда, - в Соловецкие лагеря)… Колхоз, который здесь создался, назвали романтично: “Полярная звезда”. Работали на земле, имели два карбаса, на которых мужики уходили в море ловить камбалу. Но колхоз в 60-е годы прошлого века попал под кампанию укрупнения, и все пошло к захирению.

- ...А сам я свою жизнь прожил безалаберно. В свое время не поехал в институт поступать, решил в совхозе поработать. Потом армия, подводный флот, после чего меня поставили инструктором в райком комсомола. А мужики наши меня уговорили: “Работать тут надо!” И я занялся “восстановлением сельского хозяйства”, трактористом стал, потом бригадиром на животноводстве. И мы хорошо работали... хорошо - Боже мой! Только заливного луга у нас пятьсот гектар. Со сбытом проблем не было, техника была. А при Ельцине я стал фермером, держал трех коров и много другой скотины. Но постепенно бумагами задавили, налогами... плюнул я на все - и ушел на строительство дороги...

Сейчас, кстати, в Кимже вообще никаким производством нельзя заниматься, и вот, по какой причине: если простых людей жалеют, за свет берут относительно немного, для организаций тот же киловатт обходится вдесятеро дороже, нежели для рядовых потребителей. Хоть пилораму свою строй, хоть коровник - все одно разоришься.

Пошел Гаврилыч рабочим на строительство дороги. Дорога из Архангельска на Мезень, должная пройти через Кимжу, - стройка даже не века, а тысячелетия. До сего дня сюда можно попасть или по воздуху, или морем. Гаврилыч работал на дороге бульдозеристом, но в прошлом году, после смены областного губернатора, финансирование дороги прекратили и всех, кроме одного, сократили. Теперь Гаврилыч устроился в геологоразведку. Геологи в регионе ищут нефть. Пока не нашли, и по слухам, даже если найдут, она обойдется дорого: чтобы пробиться к Мезенской синеклизе, надо бурить очень твердый базальт. Как говорит Гаврилыч, “зачем нефтяникам по нашим болотам-тундрам шастать, если им легче в Ираке по песочку прогуляться - и взять то, что хотят...”

А потому приготовились кимженские мужики спасаться своими хозяйствами. Держат скотины понемногу: по корове, теленку и по лошади. Думают, продержатся.

А пока у Гаврилыча в голове колобродит интересная идея. Кимжа -уникальная по своему облику деревня. Здесь даже снимали кино про юность Ломоносова, не найдя фактуры XVIII века ближе к центрам цивилизации. Крупцов хочет развивать здесь туризм. Пусть городские жители окунуться в жизнь Крайнего Севера, в мир поморской деревни:

- По большому счету - что за деревня без сельского хозяйства? Но сейчас на этом не проживешь - куда мы будем возить молоко или мясо? Мы, несколько мужиков, сейчас думаем организовать такие туры: с рыбалкой, охотой на медведя (у нас этого зверя не меряно). Уже и конкретные задумки на сей счет имеются.

Гаврилыч гордится крепостью кимжан:

- Нашу деревню сколь раз “отменяли”. И неперспективной признавали, и школу закрывали. А мы стояли. Овощи ростили, скота держали, и свиней, и овец, и лошадей... Церковь нас держит, мы держим церковь. Мужики не дадут ничему упасть. И к нам люди как-то прибиваются, возвращаются те, кто когда-то уехал. Крепкий у нас народ, вот ведь дела-то какие.

Геннадий Михеев

Фото автора

Архангельская область