Подвижники Белогорья

Валерий Владимирович Кравец ведет при школе археологический кружок. Его “конек” - эпоха Золотой Орды, ведь здесь, в степях Придонья, была Дикая степь и кочевые народы на этих гигантских просторах в течение нескольких тысячелетий властвовали, сменяя один другим. Валерий Владимирович вместе со своими учениками проводит раскопки (официальные, с “открытым листом”) и нашел много интересного. Например останки человека с чрезвычайно удлиненным черепом. Сначала он думал, что это некий феномен типа инопланетянина, а после, изучив литературу, выяснил, что это древний жрец. С детства людей, которые предназначены стать жрецами, при помощи специальных обручей сжимали голову. От этого, считалось, рождаются сверхъестественные способности. Вообще в музее много интересных вещей из разных эпох, но, если бы только речь шла о маленьком школьном музее, вряд ли получился этот материал. В Белогорье творила легендарная Мария-пещерокопательница, сделавшая удивительное: она выдолбила в меловой горе целый монастырь, почти город в несколько подземных этажей. Вот это явление удивительное!

Пещерный монастырь, выдолбленный в горе над Доном, - главная жемчужина Белогорья. Никто точно не знает, когда он точно возник. По официальной версии Мария-пещерокопательница начала его создавать в конце XVIII века, но есть и другие сведения. Она не копала, а производила раскопки. Якобы здесь, по пути “из варяг в греки” останавливался апостол Андрей и он благословил монахов отшельников на постройку подземных жилищ. В степи скрыться нельзя, а в подземелье, со входом прямо в обрыве, легко. Не случайно немцы в войну взрывали входы в монастырь, подозревая, что там прячутся партизаны. Уничтожить-то им наших не удалось, потому как из пещер много тайных выходов, но повредить подземную систему - получилось. Впрочем вредили и наши, то есть, большевики. Она разрушили все надземные постройки, а годные кирпичи развезли по городам и весям - для строительства. Благо что подземная часть несравненно больше: длина пещер на всех трех этажах (открытых и исследованных) - больше 800 метров. Точной длины пещер никто не знает, дореволюционные источники говорят о полутора верстах, и есть предположение, что имеется ход даже под рекой Дон.

От села Белогорье до монастыря идти три километра - через хутор Кирпичи - и по пути к святыне Валерий Владимирович показал мне криницу, родничок, над которым прямо на дереве висит икона. Эта икона называется “Божья Матерь умягчение злых сердец”. Икона, которая висит сейчас - новодел, подарок паломников, а оригинал иконы находится за несколько тысяч километров, в пригороде города Флоренция. Дело в том, что во время войны стояли здесь итальянские войска. Они разобрали все Белогорье на материал для строительства окоп и блиндажей (здесь полгода стояла линия фронта). В одном из домов солдаты нашли икону, которую отдали своему полковому священнику. И по какой-то причине итальянцы стали считать, что “Богородица умягчение злых сердец” их спасает от бедствий войны. Когда наши итальяшек турнули, те, кому посчастливилось выжить, вернулись домой и у себя в Италии построили для иконы часовню. Она и сейчас там, а носит она название: “Мария Донская”.

В самом монастыре была своя чтимая икона, “Мария обрете благодать”, но после революции она исчезла и неизвестно даже, как она выглядела.

Валерий Владимирович слышал от стариков, что итальянцы вели себя порядочно, очень редко прибегали к насилию по отношению к местному населению и не успевали твердить, что пришли в Россию не по своей воле. А местные жители помогали несчастным южанам, согревали их и даже кормили (дело было зимой 43-го). Кравец убежден в том, что именно икона спасала людей от скотства, которое для войны является обычным делом.

Но это так, для присказки. Зашли мы в хутор Кирпичи - в дом, который сейчас занимают братия монастыря - для того чтобы взять благословение и свечи. Келья - обычная хатка, да и насельников не больше десяти человек. Когда мы подошли, братия перебирала урожай кукурузы. Как они рассказали, скоро приобретут скотину, а сейчас подготавливают “кормовую базу”. Пришли они в разоренную обитель всего-то два года назад, но уже расчищен и освящен пещерный храм, ежедневно проходят службы. У монастыря есть настоятель, отец Тихон, он одновременно служит в Троицкой церкви при больнице в Белогорье (она меленькая, как пристройка, а два больших храма в Белогорье в известное время разрушили). А первым насельником монастыря XXI века стал послушник Николай Твердохлебов, который по странному стечению обстоятельств родом из того же города, что и Мария-пещерокопательница, - Бирюча (ныне это поселок Красногвардейск Белгородской области).

Теперь время рассказать про Марию. У этой женщины, потомственной казачки, была бурная жизнь. Впрочем в житиях, сочиненных после смерти святой, духовные писатели все несколько смягчили. Например написали о том, что она всегда была праведницей, даже когда болела “нехорошей болезнью”. Сама она рассказывала, что с детства мечтала стать монашкой, но “родители, видевшие ее тогдашнее дородство, не допустили того и выдали против воли замуж”. Замужем за белогорским войсковым Самойлом Шерстюковым, “довольно уже пожилым и несколько полоумным”, она пробыла двадцать лет, имел двух сыновей и дочь. А когда овдовела - запила, прожила все имущество и вынуждена была наниматься в работницы к людям. Детей своих не воспитывала, за собой не следила. А еще Мария якобы занималась колдовством и ворожбой, собирала всякие травы и корешки. В общем дурная о ней была слава.

В 1795 году она вдруг меняется. Поговаривали, что на кринице (той самой) она обрела икону. Стала приходить к храму, вначале боялась заходить (ведь от нее дурно пахло), все плакала. Через год Мария пошла в Киево-Печерскую лавру. Там ее приметил некий иеромонах, который заповедовал Марии на всю жизнь пост строжайшей трезвости и копание пещер. Возможно он что-то знал о Белогорье. Возвратившись Мария принялась за хутором Кирпичи копать. Едва она приступила, ей было видение. Святой Антоний Печерский сказал ей: “Не там копаешь, надо там, где в старину, во время гонений от неверных, скрывались святые отцы. Ты найдешь там их мощи и кирку...” И указал Марии место.

Предания утверждали, что Мария-пещерокопательница орудовала исключительно ногтями, но на правду это похоже мало. Известковая порода хоть и податлива, все же ногтям здесь не справиться. Была ли кирка Марии от святых отцев, неизвестно.

Народ (а живут здесь хохлы) думал так: “Колдунья, ворожея, гулена, - да еще и копает что-то... не к добру!” Но после, увидев, что Мария ведет праведную жизнь, тем боле в пещере наблюдали люди иконы и слышали молитву, они потянулись к ней. Поскольку с местным духовенством Мария не общалась, утверждала, что духовник ее - неизвестный киевский монах, оба белогорских священника донесли благочинному о беспорядках. Протоиерей Михаил Яковлев приехал и пытался Марию-пещерокопательницу отговорить совершать грех да и людей соблазнять. Она утверждала, что труд ее повелевается свыше и что делает она это для своего спасения.

В 1906 году назначенный благочинным священник Иоанн Ставоров донес о действе Марии в Воронежское епархиальное управление. Очень скоро из Острогожского земского суда последовал приказ: “иконы и кресты вынести, входы заложить”. Марию даже препроводили в острогожский тюремный замок. Но уже через несколько дней выпустили, тем более что несмотря на бдение полиции копание пещер продолжали последователи Марии. Переломным стал 1817 год, когда государь-император Александр (до него дошли жалобы духовенства на Марию) вынес решение в пользу пещерокопательницы. Помогло письмо Шерстюковой царю, сохранившееся в архивах. Она писала: “...Злость, зависть и самое недоброжелательство той же слободы Благочинного Протопопа Иоанна Ставрова желающего отклонять и совершенно прекратить ход не только в означенную пещеру, но и в храм, предела не знает... прошу уважить 90-летнюю старуху”. Император даже подарил Марии икону святого Александра Невского. Именно поэтому первый пещерный храм освящен во имя святого князя Александра.

Строили храм по спецпроекту, после того как комиссия под руководством архитектора Амвросьева убедилась в твердости мелового грунта, чистоте и легкости воздуха. Была составлена смета в 5738 рублей 42 копейки. На вопрос комиссии, может ли Шерстюкова устроить церковь на свой счет, Мария Константиновна ответила, что это невозможно. Тогда епархиальное начальство сократило расходы до 2500 рублей, решив не устраивать колокольни.

После Высочайшего дозволения для старицы Марии был устроен близ пещер небольшой домик, две девицы ухаживали за ней. В свои 80 лет (в письме государю года она для пущего эффекта добавила себе лет) она уже не могла заниматься копательством сама, но до смерти в 1822 году она самолично руководила работами. Похоронили Марию-пещерокопательницу на горе, прямо над пещерами.

Монастырь, который разросся над пещерами, разогнали в 1922 году. История вышла знаковая. В 1920 году община открыла мощи Марии и выставила их для поклонения во вновь отстроенной часовне. Командовал всем отважный человек Борис Михайлович Клейст, который уговорил Белогорский волисполком сдать в аренду подворье монастыря для организации сельскохозяйственного производства. Таким способом Клейст (он был уполномоченным архиерея Воронежской епархии) смог на некоторое время сохранить монастырский уклад. Он, а так же один монах и две “чернички” были привлечены к уголовной ответственности и этих честных и благородных людей судили показательным судом - за “мракобесие и открытие мощей”.

Клейста приговорили к 10 годам лишения свободы, лишили права гражданства и конфисковали личное имущество. Очень скоро после приговора следователь по фамилии Усатов заболел странной болезнью: он стал покрываться... рыбьей чешуей. Усатова возили лечиться в столицу, но ничего не помогло. Он умер в страшных мучениях. Свидетели процесса, услышав о кончине “защитника закона” вспомнили, что во время судилища мощи Марии-пещерокопательницы (а так же мощи последователя Марии Иоанна Тищенко, который продолжил ее дело) были выставлены прямо в зале и следователь всячески издевался на останками...

Мощи Марии и Иоанна после процесса пропали. Впрочем так же как пропали отважный Клейст, монахи и “чернички”.

...Пещеры сложны в своем строении и в них легко заблудиться. Если бы открыты были все ходы, там могли бы с легкостью затеряться даже знатоки пещер. Поэтому многие ходы оставлены заваленными. Стены пещер испещрены автографами горе-посетителей, которые на протяжение большей части прошлого века старались на податливом известняке запечатлеть свое имя. Нынешние насельники заняты тем, что отчищают стены и возвращают святому месту былое благолепие.

Среди множества пещерных келий, молелен, гробниц и часовен Валерий Владимирович выделил два помещения: так называемые “большая цветная комната” и “малая цветная комната”. Они вовсе не цветные, они закопчены и осквернены надписями. Но среди безобразия можно разглядеть остатки каменных орнаментов. Специалисты утверждают, что именно так были оформлены пещерные молельни первых христиан в Палестине. Палестинские пещеры были открыты относительно недавно и еще в XIX веке никто не знал, как выглядели первые христианские святилища...

Дважды похороненный

Рядовой Морозов Николай Григорьевич “удостоился” чести быть заочно отпетым дважды: в 1944-м, года на него пришла похоронка, и в 1995-м, когда его имя занести в скорбную “Книгу памяти”. А он до сих пор не собирается оставлять мир сей и активно участвует в жизни родного села Судьевка-Николаевка.

...Прежде всего поражает идеальная чистота в доме и на дворе. Даже не верится, что Николай Григорьевич Морозов ходит на протезах - с такой легкостью он передвигается по своему хозяйству и ни одной мелочи не оставляет без внимания. То метет, то копает, то чистит, то красит. Супруга его, незабвенная Мария Андреевна, умерла двадцать лет назад и Николай Григорьевич обретается один. Дочь живет в далеко, в городе Каменске-Шахтинске, зато есть у Николая Григорьевича два внука и три правнука, а потому он считает себя богатым человеком.

Одну ногу Николай Григорьевич потерял в 44-м, другую ампутировали в 91-м - из-за последствий тогдашнего военного обморожения (собственно после войны за “здоровой” ноге без того половины ступни не было). Тем не менее Николай Григорьевич не старается не показывать своего физического недостатка, всегда держится прямо. Несмотря на года. Он 1924-го года рождения, по статистике горнило войны прошли три из ста его ровесников. А потому рядовой Морозов не имеет права скисать и превращаться в старого ворчуна. Господь держит его пока на Земле не для этого.

Похоронки, которая на Морозова пришла, нет. Мать, едва получила весточку от сына, снесла ее в военкомат. Зато в заветной шкатулочке Николая Григорьевича хранится германская пуля, которую хирург извлек из его шеи. Видно она была на излете, прошла буквально в миллиметре от сонной артерии и застала в кожа. Как видно, пожалела молодого бойца.

Еще хранится у Николая Григорьевич “Книга памяти”, изданная к 50-летию Победы. Там черным по белому написано: “Морозов Николай Григорьевич. 1924 г.р. гв. рядовой. 8 февраля 1944 года погиб в бою: захоронен д. Ситьково, Тверская область”. Никто за эту ошибку, кстати, не извинился ( Боже, в каком подлом мире мы живем...). В той же книге еще есть имена отца Николая Григорьевича, Григория Ильича, и двух его дядьев. Они действительно погибли.

На самом деле тогда, на войне, было вот, что. Первое ранение он получил14 августа 43-го. Тогда он был минометчиком и участвовал в освобождении Смоленска. Один осколок в полевом госпитале из руки вынули, второй до сих пор в спине сидит. Починили рядового Морозова - и снова в действующие войска.

Его направили в разведроту, на Первый Прибалтийский фронт, которым командовал маршал Баграмян. Был кстати в одной дивизии, 56-й, с Александром Матросовым. Николай Григорьевич толком и не знает, откуда в его “похоронке” взялась деревня Ситьково Калининской области. В то время они уже прошли Псковскую область и вошли в Белоруссию.

В ночь на 8 февраля 44-го они, 16 человек, вышли в разведку. Прошли одну сожженную деревню, другую, убили несколько немцев, а у третьей деревни нарвались на засаду. Огонь был перекрестный и первая пуля попала Николаю в голень. Вторая - в пах. Третья - в шею, она застряла за ухом. Несколько наших были убиты сразу, остальные рассредоточились. Николай сам перебинтовал себе ногу и пополз. Двигался, пока силы окончательно не оставили - из живота текла кровь... Что происходило дальше, вспоминается как кошмар, ведь он то терял сознание, то вновь ненадолго обретал сознание.

Наши начали наступление. Подобрали Николая санитары, положили на волокушу, которую тянули две собаки. Начался минометный обстрел, собаки испугались и понесли так, что санитары остались далеко позади. В этот момент Николай осознал, что жизнь его зависит от двух псов, которые сами наверняка в панике и не понимают, что от них надо... Или они, эти милые труженики войны, понимали?

Во всяком случае псы вынесли его к нашим. Спасли жизнь. В Великих Луках ему отрезали голень. Дело в том, что он обморозил обе ноги и спасти смогли лишь одну, ди то отмахнули полстопы. Три стола в операционной, посередине Николай; над грудью дуга из проволоки, обтянутая простыней - чтобы не дергался и не видел, что делают хирурги. По кости шаркает медицинская пила, Николай поворачивает голову вправо, там оперируют бойца. Боец сквозь зубы цедит: “Эх, Ванька Пронин, как же ты без ноги... а ведь я до Берлина хотел идти...” Морозов преклоняется перед тем солдатом, который не вздыхал облегченно, что наконец-то кончилась его война, а жалел, что не сможет бить врага.

В санитарном поезде Николай был перемотан как кукла, ведь три ранения: в ногу, в пах и в шею. И видать настолько Николай был плох, что в назначенный Ташкент его не довезли, высадили в Куйбышеве. Врач, молодая женщина, когда снаряжала Николая в дорогу, рыдала. Молча рыдала, проглатывая стоны, но по тому, как она тряслась, солдат понял, что дело худо. Когда она на прощание сказала: “Потерпи, потерпи маленько, парень... недолго”, - Николай понял, что это все. Конец.

Но там, в Куйбышеве, сделали реампутацию, остановили гангрену. Сделали хорошую культю. И Николай пошел на поправку. Долечился, списался с домом, сообщил, что жив (он даже и не знал, что заочно его похоронили), узнал, что его родное село освободили. Связался с отцом, сообщил, что жив и почти здоров. Отец обрадовался, писал: “Не отчаивайся, парень, вернусь с войны, поить и кормить тебя буду...” Не получилось. Погиб Григорий Ильич в декабре 44-го в Венгрии. Он имел семь ранений, после каждого вновь вставал в строй. Восьмое оказалось смертельным...

Вернулся солдат Николай Морозов домой еще когда отец был жив, в октябре 44-го. От станции шел пешком, на протезе, который ему на Урале выточили, с палочкой. Устал, видит - арба едет. Там женщины, предлагают подвезти. Смотрит Николай - а в арбу коровы запряжены! И смешно, и неудобно. Ну, думает, никогда не думал, что на коровах с фронта вернется... Ан пришлось садиться в арбу, очень уж слаб был.

Еще когда ехал в поезде, видел страшные разрушения, и думал: “Неужто в свою Судьевку-Николаевку на пепелище прибуду?” Оказалось не все так страшно. Линия фронта проходила на 30 километров восточнее, по реке Дон, а в родном селе немцы сожгли только школу да две конюшни. Николай думал: “Кто я? Восемь классов образования, учился до войны на токаря, но куда я теперь токарем на одной-то ноге?”

Всего в этом селе не пришло с войны 212 человек. Больше половины.

Николая сначала назначили заведующим избой-читальней. В 45-м женился. Он учился в институте и стал учителем. Тридцать пять лет он учил детей. Преподавал географию, биологию и рисование. Занимался краеведением: узнал, что столь странное название село имеет потому что почти четыреста лет назад первым его владельцем был судья Острогожского полка Максим Куколевский. Материалы по истории собраны в многочисленных альбомах; до сих пор ученики школы приходят к Николаю Григорьевичу за краеведческими материалами. Правда учеников в селе все меньше и меньше: в 80-м, когда Морозов на пенсию уходил, их было 160, сейчас - 74. Кстати и дочь Николая Григорьевича тоже работает учительницей. У учителей известно какая зарплата и отец помогает дочери - высылает большую часть своей ветеранской пенсии. Со здешним колхозом “Первая пятилетка” неладно: раньше в нем было пятнадцать доярок, теперь на все поголовье хватает трех.

Дети часто спрашивают, страшно ли было на войне. Солдат Морозов отвечает обычно:

- Конечно страшно. Никому не хотелось погибать. И Саше Матросову тоже не хотелось. И убивать там приходилось. Помню, мы к блиндажу немецкому подошли, трое наших туда забрались, а я стою у двери. Сердце-то у меня бьется так, что, думаю, немцы услышат! Но это не животный страх. Да, мы старались приспособиться, чтобы как-то выжить, да и побольше врагов уничтожить. Но мы за Родину сражались. Мы не кричали “За родину, за Сталина!” Мы молча в бой шли. И знаете... мы, кто помоложе был, понимали тех, кто постарше, у кого семьи, дети... Нам легче было умирать. Потому моего года так мало и осталось...

Еще одно многолетнее увлечение Николая Григорьевича - фенология. Больше пятидесяти лет он ведет наблюдения погоды. Все старательно записывает в таблицы и высчитывает закономерности. Хоть и говорят сейчас, что приметы сейчас из-за глобального потепления не действуют, но на самом деле погоду вполне можно предсказать. Главное - уметь анализировать.

Анализирует Морозов и сегодняшнюю ситуацию в стране. Путин ему нравится, но, по его мнению он мог бы сделать больше. Но ему не дают. Чувствует фронтовик, что у президента руки связаны...

Обиду, когда его похоронили десятилетие назад, Николай Григорьевич проглотил. А вот за свои права бьется. Все с того же злополучного 95-го года ему как инвалиду перестали привозить дрова. Сказали: “Пожалуйста, обеспечим! Но за ваши деньги...” Морозов судился, чтобы выдали компенсацию, выиграл дело. Суд постановил: “Компенсацию выдать”. А никто решение суда выполнять не торопится. Вот какая у нас забота о ветеранах...

Чудесница

Случилось это семнадцать лет назад. Елена Васильевна Потапенко лежала в своей хатке на кровати. Молния ударила в электрощетчик, который висел аккурат над постелью. Елена Васильевна даже не успела испугаться, увидела сначала черный круг перед глазами, потом комнату - всю в огне. Она вскочила, одеялом сбила огонь, проветрила хату - и вышла на двор. Рядом с хатой стояло дерево, которое той же молнией “расчихнуло” пополам. Сбегались соседи: они думали, что все - будут они уголья собирать...

А в Елене Васильевне проснулись после этого стихийного случая способности. И простые - она может на себе удерживать утюги и прочие тяжелые предметы (считай что притягивать как магнитом) - и сложные. Короче Потапенко стала лечить людей. Например вправлять вывихи, избавлять от болей в позвоночнике, врачевать язвы, а так же браться за более сложные заболевания.

Некоторые подумают: “Ну вот, очередная история целительницы. Наверное, реклама...” Но дело в том, что Елена Васильевна денег за свой дар не берет. Говорит, что ей своей пенсии на жизнь хватает, а большего ей и не надо. Если быть до конца честным, гости все же оставляют в прихожей 50 рублей, но это только из-за поверья, что если не заплатишь - “не пособится”. Елена Васильевна потом деньги эти несет в Дом престарелых. Да еще соленья всякие и варенья собственного изготовления туда же несет. Потому что считает, что там старикам гораздо хуже. Сама же она стареть пока не собирается.

Неприлично говорить о возрасте женщины, но факт, что на стене в хатке Елены Васильевны висит ее фотопортрет довоенного 40-го года. На нем она уже зрелая девушка, держит в руках гитару. Вообще музыку, песни она любила всегда, а сейчас даже руководит хором ветеранов. Этот хор она создала из... свекловичных бригад. Когда она ушла на пенсию с Цементного завода, стала бригадиром по выращиванию сахарной свеклы, а бригада была составлена из таких же как она пенсионеров. Там работали, пели, а после решили песни свои поднять на более высокий уровень концертный.

После “свидания” с молнией в Елене Васильевне проснулся еще один, скажем так, менее ценный дар. Она стала... писать картины. Маслом, на холсте. Да еще к тому же и вышивать картины. В этом конечно чуда нет, но все-таки, когда пенсионерка начинает писать или вышивать полотна профессионального качества, это все-таки несколько необычно.

Но главное, конечно же, целительство. Потапенко считает, что пока у нее есть силы, она должна помочь как можно большему количеству людей. Она и мужа своего поддерживала, пока ее способности позволяли. Он был инвалидом, намного старше ее, но прожил до весьма преклонного возраста.

Принимает она всех, в любое время, и занимается с больным до тех пор, пока он не почувствует улучшение. Много раз бывало, что людей к ней буквально приносили, а уходили они из хатки Елены Васильевны на своих ногах. И всякий раз Потапенко говорит своим пациентам после приема: “Поднимайся и иди с Богом!..”

Эту фразу всегда говорил ее отец Василий Митрофанович. Он тоже лечил людей. Но дочь этому не учил. Лена просто наблюдала со стороны, как батька водил простой швейной иголочкой вокруг больного места гостя и от этого почему-то затягивались раны. Мы еще поведаем об удивительной судьбе Елены Васильевны и ее семьи, но в данный момент не могу не рассказать историю о том, как она стала “второй мамой”. У нее самой трое детей, две дочери и сын (к сожалению он умер). Дети сами уже - бабушки, у Елены Васильевны шестеро правнуков. А у истории все тот же герой: электричество. Только не атмосферное, а бытовое. Рассказывает сама Елена Васильевна:

- Была буря. И такая туча - синяя-синяя! И дождь страшный. Утром поднялись, грязь ужасная, я смотрю, провод оборванный лежит на том ряду нашей улицы. Иду к соседу: “Вася, подними этот провод, а то пройдет кто-то и его ударит...” Он поднял. А меня пригласили в тот день на свадьбу. Я уже разоделась, сижу, жду, и вдруг глянула в окно - лежит в колее мальчик. Побежала туда - а он не дышит... И провод к нему прилип, и тело-то мальчика от тока содрогается. Рука обгорелая, лицо обожжено... Она на велосипеде ехал - за провод схватился - тут-то его и прихватило. Я провод-то палкой отлепила от него и давай ему грязь с лица счищать. Я знала, что человека из комы надо вывести за пять минут - иначе мозг начнет отмирать. Я ему начала делать искусственное дыхание, рот в рот, долго, долго я в него дышала. Люди вокруг собрались и смотрят как мы с мальчиком в грязи за жизнь его боремся. И до той поры я дышала в него, пока судороги у него в ногах не начались Ой, думаю, мой сын... Я его оживила! А после, когда он воздух в себя сам вдохнул, начал рыдать. Ну, раз плачет - значит почувствовал боль... На четвертый день думаю: пойду-ка я своего “новорожденного” проведаю. Я уже знала, что Юркой его зовут. И там, в больнице, он навстречу мне бежит, кричит: “Пришла, пришла наконец! Я так ждал...”

Мальчик давно вырос. Зовут его Юрий Анатольевич Переверстов. Сейчас он работает в милиции и до сих пор называет Елену Васильевну своей второй мамой. Звонит, приходит чуть не каждый день. В прошлом году родились у него двойняшки и он считает что Елена Васильевна - их родная бабушка.

А что пришлось пережить Елене Васильевне во время войны!

Мать ее Евдокия Ефимовна Миронова была дворянского рода, отец из простых. Он работал в Острогожске в компании “Зингер” и переманил его в Подгорное (точнее в местечко, которое теперь называется “Совхоз Опыт”) помещик Симонов. Дал 10 гектар земли, помог развести хозяйство. Было в семье Потапенко три коровы, два быка, жеребец. Они было в 30-е попадали под раскулачивание, их семью уже собрались отправить на Соловки, но отец проявил находчивость: проезжал по здешним краям всесоюзный староста Калинин, так Василий Митрофанович попал к нему на прием, объяснил, что он из мужиков, середняк. И даже справку на сей счет выпросил.

После, когда началась война, советские власти не пожалели о том, что оставили семью Василия Митрофановича в покое.

Перед войной Лена устроилась работать секретарем-машинисткой в Райпотребсоюз. Когда фашисты Подгорное “пробомбили”, собрались захватить Подгорное, решили наши оставить под немцами пять проверенных людей. С заданиями. В том числе и главного бухгалтера Райпотребсоюза Афанасия Васильевича Потапенко. Он был инвалидом, ходил с палочкой, был человеком угрюмым, но надежным. Лена Вышла за него замуж “потому что так надо было Родине”. Проще говоря, для прикрытия. Никаких чувств - только желание помочь приближению Победы. В районе действовал партизанский отряд Семена Белугина и Афанасий Васильевич был его финансистом. Задание Лены по-первости было проще: она разбивала банки и бутылки на складах, чтобы они не достались врагу и не были использованы в качестве емкостей для зажигательной смеси.

Немцы прошли быстро, она двигались на Сталинград, а в тылах оставляли мадьяр, финнов и итальянцев. Всякое бывало, но в сущности оккупация - сплошной дым, смрад (от трупов, которые не убирали), ужас... Оккупанты без спроса вваливались в любой дом, не спрашивая съедали и выпивали все что было и падали на пол - спать. От них по хате расползались вши величиной с ноготь. На русских смотрели как на зверей и ничего не стеснялись. Лена Потапенко была бесстрашной. Сейчас она сама удивляется своему бесстрашию. Итальянцы были в большинстве своем добрые парни, они честно признавались, что не хотели воевать против России, а вот мадьяры и финны не знали жалости. Им легче всего было застрелить человека, чем разобраться или даже просто перенести ненавидящий взгляд.

И вот однажды, когда перед наступлением “пробомбили” наши, семью Потапенко чуть не расстреляли. В это время они прятали у себя двух партизан. Лена сама их нашла после того как наши едва только отступили, они жили то у них, то у Лениного отца. Лена знала только их имена - Андрей и Борис. Днем они прятались на чердаке, а на ночь куда-то пропадали.

Так вот: был такой куркуль по фамилии Гурба, про которого и теперь Елена Васильевна говорит: “Я его, подлюку, не забуду и когда умру...” Немцы драпанули, своих “союзничков” бросили себя прикрывать, а мадьяры с “хвинами” (так их здесь называли) продолжили бесчинства. Этот подлый Гурба собрал на подводу пожитки и перед тем как драпануть на Запад, привел к дому Потапенко двух мадьяр. Он им рассказал про двух партизан. Афанасия и Елену с дитем на руках мадьяры выгнали из дома и повели в сад расстреливать (в то время Лена уже родила первого своего ребенка, Ларису, - рожала под немецкими самолетами, прямо в поле, при 35 градусах мороза). Они ведь следовали закону оккупантов: за одного партизана, которого скрывают в селе, сжигают десять домов и расстреливают все десять семей.

Едва печальная процессия двинулась к саду, появился итальянец, унтер-офицер, которого они знали. Его звали Рота, именно он рассказывал о том, что не хочет воевать. Он отозвал мадьяр, о чем-то поговорил, они опустили винтовки в землю. Все трое пошли до Гурбы. Они ему скомандовали ехать и сами ушли. Скоро вернулся один из партизан, Андрей, и сказал чтобы Лена ничего не боялась, так как “мы всех врагом сдадим нашим войскам”. Потапенко не были детьми и поняли, что и Гурба, и мадьяры, и Рота были убиты. С Гурбой были жена и две дочери. Их видно тоже убили. Война... Скоро пришли наши войска; стреляли много и трупами была усеяна вся степь. После диких зверей, одичавших собак, птиц уже было не разобрать, кто лежит в русской земле: мадьяры, итальянцы, финны, немцы, наши, предатели...

Андрей и Борис ушли с нашими на Запад. Обещали после Победы обязательно приехать. Не приехали. Скорее всего погибли.

После войны Елена Васильевна стала работать на цементном заводе, единственном предприятии в Подгорном, лаборантом физико-механических испытаний. Жуткое предприятие, вредной пылью загаживающее всю округу. Так и доработала до самой пенсии. А муж все время учился: и на агронома, и на бухгалтера, и на художника даже. Инвалиду это можно было делать до пенсии. Это у него Елена Васильевна подсмотрела как надо рисовать.

У отца когда-то “подсмотрела” у мужа “подсмотрела”...

А молния-то здесь при чем?

Конечно загадка природы. Чудо.

Сама же Елена Васильевна убеждена в том, что так и должно было случиться. А чудо... Сама наша жизнь - уже большое чудо. Остальное - только маленькие неприметные чудеса.

Что наша жизнь? Борьба!

- ...Чемпионы всегда выходят из колхозов. Из деревни. Здесь ведь закалка: огород, скотина, сенокосы, ток. Работают с детства с вилами, лопатами. И дисциплинированные. Я ведь и сам с колхоза, считай...

Александр Иванович Шумейко - тренер Подгоренской ДЮСШ по греко-римской борьбе. Успехи его ребят пока не слишком значительны но он уверен, что все еще впереди. Ведь четыре года, что он здесь, - еще не срок для тренера. Зато на региональных, и даже международных детских соревнованиях его юные богатыри часто занимают призовые места.

Александр Иванович не врет: действительно на тренировки к нему приезжают ребята из деревень да хуторов. Оттого и проблема рождается: с весны и до осени большинство ребят выпадают из тренировок, потому что на огородах надо работать, хлеб насущный добывать. Кстати и поселок Подгоренский, райцентр, - как деревня. Тут тоже коровы да козы гуляют как по обычному селу. И возле спортивного зала тоже гуляют. Единственное промышленное предприятие - цементный завод. Хоть и пыли от него много, да рабочие места дает. Правда не всем, да и не всякий желает здоровье губить въедливой пылью. А потому бежит молодежь в город. Тем более что здесь, в поселке, и развлечений никаких нет. Попьянствовать на площади перед вокзалом - это можно, а в сущности заняться и нечем.

Те 100 с лишним детей, которые сейчас занимаются у Александра Ивановича, - другие. Знающие себе цену. Она сам, с самого начала развивает в них самоуважение. Начинают борьбой заниматься 7-летние пацаны, на вид-то хиляки, из Освенцима будто. Но обязательно (так принято) каждый при встрече и прощанье пожимает тренеру руку. Все на равных. Потому что мужчина - не только борец по жизни, но и культурный человек. То же тренер относится и к девочкам (их у Шумейко занимается 20 человек). То есть не как к мужчинам, а как к людям с самоуважением.

Кстати занятия совершенно бесплатны. В этом заслуга районных властей. Глава района Иван Ефимович Воробьев при встрече мне так и сказал: “По правде сказать мне не столько Александр Иванович нужен, сколько подгоренские дети. Вот у нас города по соседству: Россошь, Лиски; они утонули в наркомании. А нас Бог пока милует... Я понимаю прекрасно, что рекордов нам может и не взять, а вот организация здорового образа жизни - это то, чего мы хотим. У нас ведь нет ни училища, ни техникума... Зато Шумейко есть!”

Когда политика на здоровье направлена - хорошо. Но в Подгоренском она ведь еще и реализуется! Кстати не прав Воробьев. Местный уроженец, метатель диска Юрий Думчев много раз побеждал на чемпионатах мира и даже на олимпийских играх, а так же бил мировые рекорды. Один великий спортсмен на район с населением 20 тысяч - неплохо. Если будет один чемпион по борьбе - буде великолепный результат.

Впрочем цель тренера Шумейко - не плодить чемпионов. Его цель - настоящих мужчин растить.

Сам Владимир Иванович тоже был чемпионом. Правда не мира, а СССР. И неоднократно. В сборной Казахстана выступал. Потому что родина его - Казахстан, город Талды-Курган. У него была полноценная спортивная жизнь. Пока не разрушился Союз. И на десять лет Александр Иванович выпал из спорта - в дикую рыночную кутерьму. Работать пришлось всяко: и костоправом он был, и шапки шил, и торговал, а большую часть этого во всех смыслах пустого десятилетия он работал водителем-дальнобойщиком. За это время распалась семья, жена вместе с дочерью уехала в Германию (жена - дочь немки и китайца).

Не сказать, что в Казахстане совсем плохо, если честно, там так же туго, как и в России, но все равно идея переехать в Россию таки переродилась в желание.

В Казахстане, как батыр, Шумейко до конца пользовался уважением. У него весовая категория 90 килограмм, и с молодости он ездил по сабантуям и выигрывал призы (барашков или ковры) на соревнованиях по борьбе курэш. Там против него всегда выставляли главного колхозного батыра и он его валил. Волна национализма там прошла, и сейчас все национальности живут дружно (за исключением того что все начальники - казахи), но все-таки Александр Иванович пустился искать работу на историческую родину.

Сначала поехал к маме в Красноярский край, она там учительницей работает, а после переехал сюда. Знакомые родом отсюда были. Поговорили с главой района - и он предложил Шумейко в тренеры. И женился здесь, в Подгоренском. Вторую его супругу зовут как и первую Ольгой. Сам построил себе новый дом.

Первые два года боролись и тренировались на рваных матрасах, которые Александр Иванович выменял на пару “пузырей” водки. Потом, когда восстановил старые связи (в Воронеже живет много чемпионов по борьбе) и смог добыть профессиональный борцовский ковер.

Хоть детишки сейчас нежные пошли, и больных много, в борьбу идут с удовольствием. И девочки идут - хочется же обороняться научиться. Может борьба не чисто русский (и украинский - здесь украинцев живет больше, чем русских) вид спорта, но все же подгоренские дети побеждают детей из кавказских республик. А ведь на Кавказе мужчины, считай, рождаются борцами, они на ковре лет с 2-х. Но Кавказ всегда был силен вольной борьбой. Греко-римская, с более строгими правилами, ближе по сути славянам. В ней терпеливым надо быть, чтобы поймать соперника на ошибке. Тем более что, как утверждает Шумейко, “классик” может стать “вольником” а в обратную сторону дороги нет. Но в сущности борьба везде одна. Только правила разные.

Тренировки-тренировками, а одни соревнования заменяют год самой интенсивной тренировки. Потому что соревновательный дух, который ничем не заменишь. И в этом деле опять помогают районные власти: дают транспорт, а в наше время это очень важно. И, кстати, Александру Ивановичу кроме транспорта, ковра и формы больше ничего и не надо.

Среди детей Шумейко не выделяет фаворитов. Он знает, что каждый может “выстрелить” в свой срок и неожиданно: кто-то вспыхнет и через полгода погаснет, а другой походит три года “доходягой”, а вырастет в чемпиона. Поэтому главное для тренера - выдержка.

В Подгоренском, довольно благополучном поселке, молодежь пьет. С этим у Шумейко строго. И насчет пива, и насчет сигарет. Разбирается с нарушителями спортивной дисциплины строго. По-мужски. Да и дети сами понимают, что с вредными привычками они не выдержат соревновательного процесса.

Было много хороших тренеров в Воронежской области. Но во времена безденежья, безнадеги (ох, разве они закончились!..) большинство из них спились. А потому остались в области всего-то три борцовских школы: в Богучаре, в Борисоглебске, и вот в Подгоренском. Точнее в Подгоренском школа борьбы считай только народилась.

Ребята-борцы и в поселке начинают потихонечку порядок наводить. Бывает в спортзал приходят набухавшиеся парни, и давай бахвалиться: “Да я чемпион, десантник!” Ребята таким говорят: “Давай на ковер!” Они не стараются “сломать” просто показывают, что здесь серьезные пацаны занимаются. Наутро, проспавшись, “десантники” приходят извиняться.

Но самое приятное для Александра Ивановича другое. Это когда в спортивную школу приходят директора школ и завучи - говорить за своих учеников. Жалуются, что те не успевают по учебе. Конечно он этих пацанов на место ставит, объясняет (хотя здесь никогда не требуют показывать дневник, учеба - личное дело каждого человека). А в глубине души думает: значит сами не могут совладать, к авторитетному человеку приходят!

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Воронежская область.