Плаха Толстого

Смерть графа Толстого явилась прекрасной иллюстрацией столкновения романтичного и кровавого XIX и века XX, которому суждено было стать столетием информации и крови. И кровь ХХ века XIX веку не могла привидеться даже в самых смелых кошмарах. В Бородинском сражении, страшнейшей битве XIX века, потери с обеих сторон составили 108 000 человек. Одна из битв XX века, Сталинградская, забрала 3 000 000 жизней. Картина наехавших на станцию Астапово репортеров, стремящихся вырвать пальму первенства в соревновании: “кто первый известит мир о кончине графа”, в то время смотрелась вполне пристойно. Жители пристанционного поселка вдоволь натешились видом “столичных штучек”, изничтоживших винный запас в станционном буфете.

Ныне кончина таких великих старцев как Астафьев, Стругацкий и Окуджава в обществе резонанса не вызвала. Зачем отвлекаться и пропускать очередной выпуск вечеров с Галкиным или Басковым? А уж как теперь жить-то без “Танцев со звездами” и нового шедевра от Дарьи Донцовой? Впрочем русские писатели XX века оказались счастливыми людьми, ибо скончались без наплыва папарацци. Нынешние репортеры, мягко говоря, несколько более навязчивы, нежели корреспонденты модификации 1910 года, а потому лучше уж без них.

В те революционные времена писатель воспринимался как пророк, учитель жизни. Уход графа Толстого из Ясной поляны, бегство от дражайшей супруги, которая воспротивилась решению писателя завещать гонорары от будущих изданий народу, воспринималось как грандиозное реал-шоу. Целую неделю первые полосы газет пестрели сообщениями о вероятном продвижении писателя по матушке-России. И как обрадовались газетчики, когда узнали, что Толстой вынужден был сойти с поезда, идущего на Юг, в относительно недалеком от столиц Данковском уезде...

Да, станции Астапово повезло: если бы здесь не скончался Толстой, никаких достопримечательностей здесь не было бы. Однообразные дома, унылая степь кругом - и более ничего. Благо, сам поселок всегда славился своей чистотой пи опрятностью. Если бы здесь царствовал такой же бардак, как и на большинстве русских полустанков, стыдоба съела бы...

С Львом Толстым история непроста и во многом дика для нашего слуха. Ведь как же: человек официально предан анафеме, отлучен он церкви. Вроде бы верить у нас теперь можно открыто - даже правители крестятся, не стесняясь - однако никто толком не понимает смысл этого страшного слова: анафема. Впрочем не надо все закрашивать в мрачные тона. Лев Николаевич - человек народный, про него даже анекдоты сочиняли. Мой любимый (и самый короткий): “Вставайте, граф. Пахать подано...” Чуть позже мы обязательно разберем вопрос отношения великого писателя с церковью. Пока же расскажу о более приземленных вещах.

...Астапово, едва только царя вместе с семейством убили (в 18-м году), переименовали в Лев Толстой. Комнату решили не трогать, оставить все так, как и было брошено в предсмертной суете.

Вообще какое-то проклятие лежит на всем бывшем Данковском уезде. Сам город Данков сейчас пребывает в жуткой депрессии: на грани остановки химический завод и доломитовый комбинат. Местные жалуются: “Нет инвестора”, и кивают на Соседний Лев-Толстовский район (бывшую часть Данковского уезда), на который инвестор нашелся. Он даже вложил четыре миллиарда! Но... какой это инвестор!.. В Лев-Толстовском районе силами Черкизовского мясокомбината строится гигантский свинарник. В самом Льве Толстом собираются строить убойный цех. В общем, не радостно - зато появляются новые рабочие места. Какая уж тут духовность, ежели семьи чем-то надо кормить!

Прежде чем поговорить о внутренних духовных связях графа Льва Николаевича Толстого с маленьким кусочком Земли вокруг станции Астапово, передам мнение священника. Любезно согласился обсудить щекотливую тему уроженец поселка Лев Толстой, священник Евгений Ефремов. О. Евгений - сельский батюшка, он настоятель Никольского храма села Домачи. Батюшка живет на окраине Льва Толстого; именно от него я узнал, что в поселке будет строиться убойный цех. Очень недалеко от батюшкиного дома, на бывшем аэродроме. А еще почти напротив батюшкиного дома находится молельный дом “адвентистов седьмого дня”, сектантов. Как говорится, расслабляться православному священнику не досуг, нужно за паству бороться. Впрочем говорили мы о духовности.

Отец Евгений был вполне преуспевающим предпринимателем, у него была свой столярная мастерская. Но все презрел, стал сельским священником. И теперь знает о жизни глубинки даже более, чем нужно было бы. Люди в селах живут трудолюбивые и желающие работать. Из Домачей, к примеру, три человека ежедневно ходят на работу в Лев Толстой пешком, а это 15 километров. Впрочем основная масса людей трудится на свинарниках или в уезжают на заработки в Москву. И там, и там - несладко. Название поселка батюшку коробит:

- ...Лев Толстой делает свое дело. “Плоть слова” довлеет. Хотя он и великий писатель, человек очень непростой. У нас в паломничество ездят, так священники просят, чтобы люди не называли себя “левтолстовцами”. Путь не по духу, а всего лишь по происхождению. Может конфликт возникнуть. Господь не желает смерти грешникам. Он желает, чтобы все спаслись. То же относится и ко Льву Николаевичу. Но все дело в гордыне человеческой. С Амвросием Оптинским они долго беседовали, а, когда Толстой вышел, Амвросий сказал: “Хороший человек. Горд больно...”

Дальше батюшка рассказал о своем видении этого соединения: “Толстой и Астапово”. Дело в том, что Астапово - единственная станция на всем вероятном продвижении пути писателя, на которой есть станционный храм. Толстому был дан последний шанс... Когда о. Евгений был еще школьником, он в этот храм ходил на физкультуру. Там был школьный спортзал, а дети даже и не подозревали, что это храм. Возле станции стояли два памятника, которым дети приносили цветы: Ленину и Толстому. Идолы стоят до сих пор, однако теперь левтолстовцы хотя бы имеют возможность после кончины быть отпетыми. А не просто упокоиться в болотистой земле...

Как коренной астаповец, батюшка переживает за нынешнее положение дел в районе. Напряженно как-то, тревожно. Поселок возник в сущности как недоразумение. Купечество городов Лебедянь и Данков спорили, где расположить железнодорожный узел. Но к согласию из-за амбиций не пришли, а потому станцию решили строить в голой степи, в болотистой местности. И народ здесь селился пришлый, без привязке к земле и чувства родины. А станционный храм был самым бедным в епархии, ибо люди не отдавали даже положенную “церковную десятину”. Все изменилось: появились и местный патриотизм, и любовь к родному очагу. Духовности бы побольше...

Про анафему по отношению к Толстому всякое говорят. Взять хотя бы то, историческое определение Св. Синода от 20-22 фефраля 1901 года: “...граф Толстой в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой... он отвергает личного живого Бога во святой Троице славимого, отрицает Господа Иисуса Христа - Богочеловека, отрицает Иисуса Христа как Искупителя , пострадавшего нас ради человеков, отрицает воскресшение Иисуса Христа из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа, отрицает девство до рождества Пречистой Богородицы...” Ну, и так далее. В общем инкриминируются графу все грехи.

Что характерно, Лев Николаевич все вышеуказанное не отрицал вовсе, а понимал по-своему. В своем “Ответе на определение Синода” Толстой писал: “...проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: “Вот дьявол в образе человека”... Да, я отвергаю все таинства. Но я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия. Теперь же люблю истину более всего на свете... Я спокойно и радостно приближаюсь к смерти”.

Обратимся к современным авторитетам. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл опроверг мнение о том, что Церковь, предав Льва Толстого анафеме, будто бы прокляла писателя: "Некоторые считают, что Церковь прокляла великого писателя, как бы незаконно его обидела. Ничего подобного не было. Церковь просто констатировала то, что реально произошло. Сам писатель отошел от Церкви. И тем, что он говорил о Христе, о Церкви, о таинствах, он свидетельствовал свой полный разрыв с Церковью". И поскольку, утверждает митрополит, многие люди по-прежнему были убеждены в том, что Толстой говорит так, оставаясь православным христианином, "то это, конечно, вносило смущение в церковную среду и в общественную жизнь".

Не так давно директор Яснополянского дома-музея и праправнук писателя Владимир Ильич Толстой обратился в Патриархию с предложением “осмыслить значение акта отлучения Льва Толстого от Церкви для России”. Ответа не последовало.

Теперь о духовных связях Толстого со станцией Астапово и с ее окрестностями. Только здесь, в Лев-Толстовском районе, я узнал, что всего в нескольких километрах от станции (тогда, правда, ее еще не было) подвизался в пустыни старец Иларион, который дал благословение на монашество будущему знаменитому старцу Амвросию Оптинскому (тому самому, который про Толстого сказал: “Гордыня!”). Лев Толстой и Амвросий встречались три раза (в последний - в 1890 году, за год до кончины старца). Сначала граф резко отзывался о старце, но в конце жизни написал в тайном дневнике: “Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца… Я восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного…” Лев Николаевич, перед тем как сесть в свой последний поезд, хотел побывать в Оптиной. Но в последний момент не решился, сказал: “Сам не пойду. Если бы они позвали, пошел бы...” В дни Астаповской драмы прибыл на злополучную станцию старец из Оптиной, игумен Варсанофий. Но писатель его так и не призвал. Последние, предсмертные слова Толстого: “Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал. Оставьте меня в покое...”

Это всего лишь одна сторона духовной связи Толстого с нынешним Лев-Толстовским районом. В особенности удивление может вызвать следующий факт: Лев Толстой прожил невдалеке от станции Астапово... два года! Причем год прибытия графа в Данковский уезда совпадает с годом преставления старца Амвросия: 1891. Толстой в Данковском уезде боролся с народным голодом.

До “голодной эпопеи” Толстой пытался победить народное пьянство, создав общество “Согласие против пьянства”. Алкоголизм народный победить не удалось. В Данковском уезде, в своем имении Бегичевке, жил друг Льва Николаевича Иван Иванович Раевский. Он-то и предложил графу организовывать бесплатные столовые для голодающих. Сначала Толстой был резко против, идею прокормить народ за счет подачек богачей считал нелепостью. Но очень скоро, заключив, что хотя бы что-то надо делать (крестьяне из-за неурожаев пухли с голода), вошел во вкус. В окрестностях Бегичевки в 212 столовых кормились больше 9000 человек, а сумма пожертвований за один только 1892 год составила 141 тысячу рублей. Из одной только Америки в Россию пришло семь пароходов с кукурузой. Доходило и до бесплатной раздачи лошадей и семян.

Толстой много и мучительно размышлял об истинных причинах голода. И нашел что главная причина - упадок духа в народе. Лев Николаевич убежден был, дух народа подавляет непризнание его человеческого достоинства. Люди не хотели трудиться потому что не верили в справедливость: богатые и чиновники все наработанное заберут себе. Путь кормления народа тупиковый, потому что к духовному освобождению подобное рабство не приводит. Однако своим примером граф хотел пробудить совесть в дворянах, прожигавших свои богатства в “Куршавелях” XIX века. До самой смерти Лев Толстой считал, что годы борьбы с голодом были счастливейшими в его жизни.

Лев Николаевич хотел накормить мужика. И он его накормил. Появилась как-то в районе Бегичевки научная экспедиция. Мужики подумали: “Кажись, нашего графа арестовывать хотят...” Вокруг бегического дома собрались толпы народа и люди решили во что бы то ни стало не выдавать Льва Николаевича. Народ успокоили с трудом. Вспоминаются слова вечного духовного соперника Толстого, Федора Достоевского: “Наестся мужик и скажет: “Ну, вот, я наелся... А дальше что?” И мужик тогда, больше столетия назад, подумал: “А чего это я столуюсь у барина? Как-то нехорошо, постыдно. Пойду-ка и отниму у него все!” Так случился Октябрьский переворот 17-го.

Жемчужина Ягодной рясы

Жил человек, потомок вольных “детей боярских”, обживших берега Ягодной рясы. Почувствовав, что жизненный путь приближается к концу, человек решил оставить о себе добрую память...

Его звали Василий Иванович Кремнев. Скончался он совсем недавно, в 2003-м. Хороший человек, душой болел за судьбу родного села Топки. Потому, наверное, так рано и оставил сей мир. Сердце не выдержало. Зато теперь односельчане благоустроенный родник на берегу Ягодной рясы называют “колодцем Василия Ивановича”.

Мне довольно много приходилось писать о святых источниках. Происхождение всех связано с каким-то чудом или необычайным явлением: явлением чудотворной иконы или видение какого-то святого. Скажем так, русские родники - от Бога. Колодец Василия Ивановича в этом смысле необычен. Да, вода там в 1993 году освящена духовенством и считается целебной. К нему приезжают молодожены со всего района, ибо считается, что колодец приносит счастье. Однако история почитаемого источника - отражение жизни одного человека.

Река Ягодная ряса питается сотнями родников, по крайней мере три десятка из них находятся на территории села Топки. Однако ни одного из них селяне не выделяли и брали воду из того, который ближе. Этот родник, на восточной окраине Топок, назывался Киселевским - потому что к нему вела улица Киселевка.

Вообще Топки - село необычайное. Издревле здесь жили вольные крестьяне, именовавшие себя “детьми боярскими”, ибо они за землю, которая им была дадена, защищали Московское государство от набегов со стороны Дикой степи. Совсем недалеко от Топок находится знаменитое Куликово поле, место, на котором утвердилась русская нация. И топкинцы наверняка принимали участие в решающих событиях русской истории. За это, наверное, и землю получили.

Само название села возможно произошло от того, что многочисленные родники превратили долину Ягодной рясы в болотистую, топкую местность. Зато над низиной - прекрасные черноземы, которые и по сей день радуют прекрасными урожаями. Топкинцы имели характер гордый и старались не связываться с жителями соседних сел, в которых жили крепостные. Если и брали невест со стороны, то лишь из села Домачи, где тоже жили свободные, не знающие рабства люди. Впрочем богатств особых здесь не наживали и перед Революцией треть населения Топок считалась бедняками.

Здешний совхоз “Пламя” жил хорошо. Здесь и зарплаты были приличные, и условия труда вполне на уровне. Имелась в Топках традиция: вновь образовавшейся семье давали корову и ковер, а так же предоставляли благоустроенную квартиру. А юношам, ушедшим в армию, совхоз откладывал на личный счет 700 рублей в год. Для 80-х годов прошлого века это было вполне достойно. Однако 90-е годы принесли новые реалии. “Пламя” не выдержало новой политики государства по отношению к крестьянам - развалилось. Остатки совхоза разворовали, и все, кто более-менее с руками и головой, подались на заработки в Липецк или в Москву. Строят там или что-нибудь охраняют.

Церковь местную, которая называлась Богоявленской, разобрали на кирпичи, из которых построили школу. Вообще школа знаменита тем, что ей исполнилось 130 лет. Раньше она конечно в другом здании располагалась, однако традиции-то хранятся. Да к тому же нынешние ученики делают полезное и духовное дело: они ухаживают за родником Василия Ивановича.

Ну, что такое скромный деревенский родник? Однако к нему ездят и знаменитости. Недавно вот мэр столицы Юрий Лужков захаживал. Втихую, не предупредив. Никто толком и не понял, что там он делал, однако знаменитость приметили.

Ну, конечно, родник привлекает прежде всего тем, что вся часовня - до самого потолка - расписана иконами. Часовню строил и расписывал Василий Иванович. И колодезный сруб тоже он сделал. Жизнь его была проста. Сначала он довольно долго работал в Топках библиотекарем. А в последние годы жизни - главой сельсовета. Ушел с должности сам, чтобы уступить дорогу молодым, и остатки своего земного существования посвятил Киселевскому роднику. Дело-то в том, что он и сам жил на улице Киселевка, считай, с младенчества питался водой из этого источника. Вот и решил отдать ему память.

В селе нет ни одного человека, кто хоть одно слово плохое сказал бы о Кремневе. Он был и краевед, и летописец родного села. И за помощью, за советом все шли к нему. Всю жизнь Василий Иванович рисовал. Когда родник стал обустраивать - писал иконы. Топкинцы, конечно, думали, что Кремнев на пенсии поживет еще, на вид-то он крепкий мужик был. Однако оказалось, что Василий Иванович сильно переживал за тот развал, что творится в селе. Только никому это не показывал. Вот сердце-то и поизносилось...

Думали, родник после смерти замечательного подвижника захиреет. Однако доброе дело подхватили... дети. На источником взялись шествовать ученики Топкинской школы. И повела их школьный пионервожатый (есть в здесь такая должность) Татьяна Клочкова. Родник нуждается в постоянном уходе; дело в том, что с тех пор как чуть ниже по течению Ягодной рясы соорудили плотину, берега реки стали еще более заболачиваться - да так, что по весне родник вообще заливает талой водой. После того как большая вода спадает, остается много грязи. Вот тогда-то детишки и принимаются за дело.

Плюс к тому - свадьбы. После каждой субботы, считай половина школы выходит к роднику Василия Ивановича - убирать “свадебный” мусор. Детям нравится: они ведь теперь родник считают своим детищем, который нуждается в пристальном внимании.

Уже подрастает поколение, которое не знает Василия Ивановича Кремнева. Для них он - почти былинный герой, который сотворил настоящее чудо. Это Вам не Лужков и даже не Путин. Это человек, который подарил селу Топки благодатное место. Церковь в селе была разрушена, совхоз - тоже. Из достопримечательностей только родник и остался. Здесь даже праздник родника появился: в Троицу у “Василия Ивановича” собирается все село. Даже священники приезжают. Ну, разве могут топкинцы сказать, что смерть существует? Нет: пока существует творение, оставленное праведным человеком, этот человек жив.

Мы из Волчьего села!

Иногда думают, в самой глубинке живут забитые, запуганные и туповатые люди. Но жизнь показывает, что те, кому судьба определила далекие «медвежьи углы», гораздо более счастливы, чем те, кто максимально ближе к цивилизации. И знаете, почему? Да просто отсюда далеко до дураков-начальников (которых, к сожалению, на Руси хватает) и политических игр, которые из глубины России кажутся такими нелепыми...

...А волков здесь уже нет. Хотя, говорят, их было в избытке, особенно - после войны. Здешние, волченские собаки почему-то сплошь мелкие, колченогие и какие-то шибко брехливые; глядя на них, забавно думать о том, что все эти трогательные создания произошли именно от волка.

Существует альтернативная версия происхождения названия села, согласно которой «Волчье» родилось оттого, что почти вся округа буквально изрезана маленькими овражками, «волчиками». Но, если учесть, что Волчье большую часть времени своего существования было приписано к Лебедянскому уезду Тамбовской губернии, сомнений не остается: уж кому-кому, а «тамбовским волкам» здесь точно есть где разгуляться. Кругом просто ужасающие просторы, которые в относительно недавнее время, пока их девственности не коснулся плуг, являлись легендарной Дикой степью, по которой стремительно проносились свирепые кочевники.

Этой «русской ширью» я имел удовольствие насладиться, еще не попав в Волчье. Хотя, некоторые это «удовольствие» назовут сомнительным, смею утверждать, эти «некоторые» не черта не смыслят в России. В общем-то, направлялся я туда с некоторым предубеждением, так как одна чиновница в райцентре (как ни парадоксально, он называется «Доброе») проинформировала, что Волчье - самое отдаленное из сел района и люди там тяжелые и непредсказуемые. До поворота на Волчье я доехал на автобусе, ну, а дальше решил двигаться пешком и по возможности остановить попутный транспорт.

Но первая машина не остановилась. Как, собственно, и вторая, и третья... В общем все 14 километров я протопал пешком и мимо меня в сторону вожделенного села пронеслись 16 машин (специально считал), причем, одна «Газель» успела сделать две ходки. Благо, хотя над природой владычествовала сырая осенняя хмарь, дождя не было и я с удовольствием наблюдал, как дышит... земля. Да-да! Из свежевспаханного чернозема валил теплый пар, и создавалось впечатление, что она, то есть земля, - живая... Как я в эти минуты понял земледельца, который когда-то молился земле и приносил ей жертвы!

Вопреки мрачным ожиданиям, глава Волченской администрации Николай Селезнев принял меня исключительно радушно. Он сразу определил меня на постой к «хорошей бабушке» и накормил (бесплатно) в совхозной столовой. А потом предложил почитать рукопись «История села Волчье», как я понял, созданную им самим. Григорич (как называют Селезнева односельчане) где-то отыскал старинную книгу, в которой находилось описание села позапрошлого века. Точной даты основания Волчьего книга не сообщала, зато черным по белому было написано, что живут здесь исключительно «великороссы», никогда не знавшие рабства, барщины, то есть, вольные люди. Село считалось «набеглым», и это означало, что население составили люди, прибывшие сюда из разных мест. По разным причинам, но основная из них сокрыта в самом определении: оседали здесь, посреди Дикой степи, те, кто когда-то от кого-то (от хозяина ли, или от правосудия) убежал.

Глушь здесь была страшная, дорог не было, и, что замечательно, первая асфальтированная дорога пришла в село лишь в конце ХХ века. В самом селе улицы не асфальтированы до сих пор и в осенне-весеннюю пору (которая, как известно, длится у нас примерно 12 месяцев в году) передвигаться по ним целесообразно в высоких резиновых сапогах. Самая ранняя дата упоминания Волчьего в документах - 1780 год. Именно в этом году в селе образован церковный приход во имя Сергия Радонежского. Дорога для далекой деревни - это жизнь, но и без дороги здесь, кроме Сергиевской церкви, существовали довольно сильный совхоз, школа, детсад, медпункт и Дом культуры. Все эти прелести цивилизации живы и поныне, и все это благодаря... нет, не судьбе и не высокому начальству, а особенному, ни на что не похожему волченскому характеру.

О том, что такой характер существует, я понял почти сразу, когда пришел в дом к «хорошей бабушке». Марию Петровну Кузнецову и бабушкой-то в общем не назовешь - настолько она молода духом и насколько по-юношески задорно светятся ее глаза. Вопрос об оплате проживания вообще не стоял, чувствовалось, что тете Мане просто приятно общаться с человеком, а попытка заплатить будет воспринята как оскорбление. А ведь пенсия вдовы составляет всего-то 800 рубликов...

Угощала она меня блинами, которые ласково называла «Христовыми онучками», в Волчьем почему-то ходит предание о том, что дева Мария обувала в блинчики младенца Христа, а потом мы долго говорили об особенной волченском женском одеянии, дошедшем до нашего времени из глубины веков. Называется женский костюм «обрядой»:

- Ой, невеста в этой обряде - неотразимая! От нее глаз не оторвать. У нас завсегда было так, что невеста, после того как у жениха ночевала, утром в обряде по селу ходила. А сейчас ходят невесты неубранные, а мы все жалеем: «Эх, как бы убрать невесту в обряду...»

У тети Маня, как и во многих других волченских домах, в сундуке хранится полный комплект «обряды», который женщины здесь одевают по праздникам. С вечера хозяйка уже приготовила этот наряд, так как завтра нас ждал главный волченский праздник, по имени престола - Сергиев день (8 октября). Состоит он из очень многих элементов: есть в «обряде» понева, подъюбник (одевается под поневу), фартук, кофта, рубаха с «гытанами» на плечах, подши (на шею), бусы, платок, перевязки, «лычка». Из всего комплекта только понева имела черный цвет, остальное все - цветное и яркое. Самая важная деталь - лычка, основа для привязки к голове платка. Пристраивать платок настолько трудно, что в Волчьем этим умением обладают всего две женщины.

На удачу, Мария Петровна оказалась удивительной мастерицей. Она не только может самостоятельно пошить «обряду», но и делает... куклы, которых одевает в традиционную волченскую одежду. Увлечена эта женщина, простая колхозница, этими, казалось бы, несерьезными игрушками, еще с детства: для сестер мастерила куклы из соломы. Поставишь такую игрушку на стол, снизу стучишь - она будто пляшет - и детишки радуются. Теперь тетя Маня делает их немного иначе:

- Куклу мне сделать-то всего два дня надо. Спилю бревнышко, «острыгаю» его, поглажу, наверну на голову вату, грудь ей сделаю (все ж женщина!), потом поневу сошью, рубаху, а платочек-то из старинных платков рваных вырежу. Я их уж много наделала. И не продаваю их... мне ни сколь не надо. У меня одна женщина подглядела, как я делаю их, и стала сама делать - и возить продавать. Умерла она...

Кстати, Мария Петровна, сама того не подозревая, сохраняют очень древнюю традицию. Таких кукол, без лица, но очень красиво одетых, делали еще в дохристианские времена, и служили они оберегами в доме, они как бы принимали на себя все зло, которое могло быть направлено на дитя, которое в куклу играло. Но тетя Маня никогда об этот не задумывается. Она просто творит добро и раздаривает его всем, кто хочет...

Следующий, праздничный день, как и положено, начинался со службы в церкви. Священники, приехавшие из города, были торжественны и строги, но они несколько нарушили традицию: не пошли в крестный ход. Был дождь, дороги развезло, и, возможно, они побоялись испачкать рясы. Если они думали о здоровье паствы, то ошиблись: после службы волченские женщины все равно, невзирая на погоду, отправились на кладбище помянуть родных пребывающих в ином мире, где, возможно, нет грязи и чернозема. Ну, а после обеда пожилые женщины собрались в Доме культуры для всеобщего застолья. В «обрядах» пришли шесть женщин, в том числе и тетя Маня. Между прочим, из них составили целый ансамбль, названный «Волченские птахи» (мне объяснили: потому что яркие как птахи), изредка женщин вывозят на разные мероприятия как «древнерусскую экзотику» и «птахи» никогда не подводили начальство: их выступления со старинными песнями и плясками неизменно встречаются публикой с восторгом.

Организацию праздника взяли на себя супруга Григорича и одновременно директор ДК, Анна Лукьяновна, а так же библиотекарь, тезка моей хозяйки Мария Петровна Кремлева. Женщины постарались, чтобы на праздничном столе были все блюда, которые традиционно в Сергиев день скрашивали все волченские застолья. А именно это: голова свиньи (почему-то это самое важное), студень, большой горшок щей, яичница, блины, пирог, квас и четверть водки. Все это употреблено было с удовольствием, ну, а потом, естественно, настало время плясок и песен. Среди всевозможных частушек и «страданий» я услышал, в частности такие: «Наше волчее село, обернуто тюлью, там девчонки ничего - а ребята с дурью!», «Село Волчье - жаль расстаться, я привык по ней таскаться!», «Ночи темны - глазки выколи, мы по-волчьи ходить привыкли...» В общем, было страшно весело.

Домой, к тете Мане возвращались затемно и почти наощупь. Хозяйка была очень довольна: «Бах, Бетховен там... нет, не наше это! Вот, русские народные песни - они завсегда веселые!» Ей видней, хотя, я слышал и тоскливые русские песни. Уже дома тетя Маня, заварив чаю и согрев «Христовы онучки», рассказала вот, что. Оказалось, издревле волченские мужики занимались весьма своеобразным промыслом. А именно он ходили по соседним селам... грабить мирных крестьян. Пришла соседка тети Мани и он стали вспоминать разные истории, связанные с этим промыслом. Всплыла, можно сказать целая мифология воровства! Например, такая история: кто-то из дальних родственников тети Мани с напарником забрались в соседнем селе в дом, где жили дед с бабкой, собрали скарб в мешки, собрались уходить, смотрят: ни окон - ни дверей! Метались они, метались, и выходит, наконец старик из-за печи: «Ну, что... кладьте добро назад». Положили. И с тех пор мужики зареклись воровать.

Конечно, все это - история. Теперь жизнь другая, более сытая, но, для того чтобы уяснить настоящий момент, я сходил к местному «анискину», участковому майору Кузнецову. Майор обнадежил: былой «славы» за волченскими мужиками давно не водится. Жизнь здесь более-менее благополучная, уровень преступности снижается и связан криминал в основном с приезжими людьми. Например последнее убийство произошло в 1996 (тьфу-тьфу-тьфу!) году. В 1995-м в Волчьем была зафиксирована последняя преступная группировка: молодые люди крали по подвалам соленья и варенья, а всего за ними числилось 11 эпизодов. Двоих из них посадили и теперь в селе относительный порядок. Из преступлений этого года самыми «тяжелыми» стали кража коровы и бычка, а так же попытка снять аккумулятор с трактора «К-700». Ну, и слава Богу. Сегодняшнее положение майор охарактеризовал так:

- У нас только разве летом из города всякие «нехорошие дела» привозят. Молодые к бабушкам приезжают - а что бабушки? Вот, они практически бесконтрольные. И, что характерно, девчонки сейчас больше чем парни разнузданны. На танцах: ребята нормальные, а девчонки уже «под парами»...

Кстати, в рукописи Григорича был описан еще один исторический момент. Волчье было активным центром сопротивления советской власти и здесь долгое время свирепствовали кулаки. Ну что ж : Тамбовщина - она и есть Тамбовщина.

...На следующее утро Сергей Копылов, директор волченского хозяйства, которое называется СХПК «Кировский», возил меня по угодьям. Земли здесь много: только одной пашни семь тысяч гектаров! Аккурат, в самом разгаре, несмотря на дождливую погоду, была уборка сахарной свеклы. В полях кряхтели старенькие, уродливые, но на редкость надежные «советские» комбайны «РКС-6». Хозяйство - одно из самых лучших в Липецкой области и секрет этой успешности Сергей Сергеевич объясняет так:

- Народ у нас очень хороший, трудолюбивый. Доярки, бедняжки, в четыре утра встают, механизаторы в эту грязь свеклу убирают. Но у нас в стране много зависит от руководителя... и от государства. Если оно не обернется к нам лицом, как работать не будем - все равно беда...

Он не кривит душой. Сергеича (его так, несмотря не относительную молодость, зовут односельчане) на селе уважают. И верят в него.

В заключение, «на десерт», расскажу еще одну волченскую историю, которая в полной мере показывает, каков он, «волченский характер». Библиотекарь мне рассказала, что в Волчьем живет один мужчина, который поднял на ноги шестерых своих сестер и братьев после того как погибли их родители. Я встретился с одной из этих сестер, Валентиной, работающей бухгалтером а сельсовете. Сначала трагически погиб отец большой и дружной семьи Шемякиных, Петр. А вскоре судьба нанесла новый удар: машина сбила маму, Анну. Насмерть. Сиротами остались семеро детей, один из которых, старший, служил в это время в армии, другая дочь училась в городе. Дома оставалась пятеро детей в возрасте от 5 до 15 лет, Валентине же было 12. Вопрос встал о детдоме, но старший Юрий, приехав на похороны, заявил: «Никого не отдам, приду с армии - ростить буду всех...» И он действительно, вернувшись, взялся за нелегкий труд. Шемякины держали много скотины, выращивали на огороде пропитание и трудились все вместе, по мере своих сил.

И Юрий «поднял» своих сестер и брата, большинство из них получили высшее образование и разъехались по стране. А Юрий так и не женился, потому что практически всего себя «отдал» сестрам и брату. Ну, как не написать про такого человека? Я пытался «навести мосты», посредством «послов» уговорить человека пообщаться, но результат был нулевым. Во-первых, была уборочная, во-вторых, как говорили, он чрезвычайно скромен.

И вот настал момент, когда я должен был покинуть Волчье. Вышла оказия: в город Лебедянь шла машина с зерном и директор распорядился меня в нее посадить. Водитель был среднего возраста, чист, опрятен, и с ним было интересно говорить. Казалось, он знает практически все о сельском хозяйстве, потому что он явно со знанием дела судил о паритете цен на зерно, об аграрной политике, о преимуществах и недостатках импортной техники. В общем, я сидел рядом с интеллигентным и образованным человеком. Когда мы проезжали через какое-то село, Юрий остановил свой «ЗИЛ», показал мне крест и рассказал, что здесь родился великий христианский деятель Силуан. Видно было, что он много знает про святого, имя которого я, например, слышу в первый раз.

Когда мы подъезжали к элеватору, меня вдруг осенило: «Вы не Юрий?» - «Да...» В общем, судьба - штука хитрая. Но вы не стали говорить о горе, постигшем семью Шемякиных. Юрий Петрович только заметил: «Очень тяжело об этом говорить...»

И я его понял. Мы попрощались и, несмотря на противный дождь, мне было как-то радостно, что ли. Потому что я, сам того не предполагая, раскрыл еще одну сторону «волченского» (нет... русского!) характера. После такой встречи по-настоящему хочется жить. И именно в этой стране и среди этих людей.

Благодать Волового оврага

...Люди живут в тесном общении с чудом. На самом деле это трудно, почти непереносимо. Наверное, именно поэтому в темные годы святое место было почти забыто и абсолютно заброшено. И в Воловый овраг шли только те, кому очень-очень туго...

Примеров чудесного исцеления у родника, что в Воловом овраге, много. И, что замечательно, свидетелями являются люди, живущие поныне. Взять жительницу самого близкого к таинственному оврагу села Головинщина Татьяну Ивановну Штыркову. Родник буквально вытащил с того света ее мать.

Ее звали Екатерина Ивановна, и так получилось, что когда она была беременна Татьяной, на нее напала “корча”. У нее на спине, в районе позвоночника появились открытые язвы, всю ее согнуло так, что она даже не могла ходить. Но все же родила, а после лежала на печи, не вставая. И вот, когда маленькой Танечке исполнилось десять месяцев, Пришла в деревню незнакомая женщина. Она нашла дом, в котором жила Екатерина, зашла и сказала: “Иди к колодчику. Только сама...” В Головинщине все знали и знают, где этот родничок (его называют “колодчиком”), но как-то в тогдашние хрущевские времена побаивались туда шастать. Хотя и знали, что там вода целебная. Обмотали Екатерине руки, колени тряпками, чтобы в кровь не разбила. И женщина поползла.

Превозмогая страшную боль, онемение в руках и ногах, усталость, она, с длительными перерывами двигалась в нужную сторону. Расстояние до Волового оврага - всего-то четыре километра. Она ползла почти сутки. Попила водички из родника, заключенного в полуразвалившийся сруб. Глянула туда - и показался ей будто бы солнечный зайчик, который побежал из одного угла в другой. Обратно ползла столько же. Рассказала, что видела, а старики сказали: “Это знак добрый. А женщина, которая тебя к колодчику послала, наверное, Сама Матерь Божия...” А она упала без памяти и проспала почти двое суток. Когда открыла глаза, почувствовала, что уже и руками может шевелить без боли. Домочадцы посмотрели на ее спину и отметили, что язвы стали затягиваться. Через неделю они пропали вовсе.

Татьяна Ивановна - мать семерых детей. И сама перед каждыми родами она отправлялась к роднику и просила у старца вспоможения. Все роды прошли легко. Татьяна Ивановна дояркой работала, а с детьми малыми мама сидела. После чудесного исцеления довелось Екатерине Ивановне прожить еще тридцать лет.

В анналах у преподавателя русского языка и литературы Головинщинской средней школы Надежды Павловны Лопандиной сотни подобных историй. Эту я передал, потому что сам общался с участником этого чуда.

Село Головинщино выглядит вполне зажиточно. Центральная улица здесь асфальтирована, есть газ. Школа неплохая, хотя одноэтажная. А вот церковь во имя святых бессеребряников Косьмы и Демьяна в развале. Ее жалкие останки буквально довлеют над селом. И колхоз тоже в развале. Хорошо еще, невдалеке один из московских мясокомбинатов построил свинарники. Те, кто туда смог устроится, считаются счастливцами. Остальные в сущности прозябают. Здесь Надежде Павловне повезло, ибо ее муж, Василий Александрович, - хоть маленький, но предприниматель. У него свой грузовик и он занимается коммерческими перевозками.

Надежда Павловна в своей школе еще ведет предмет “Основы православной культуры”. Он факультативный, на дополнительные занятия детишки ходят после уроков и добровольно. Тем не менее в селе нашлись ярые противники “основ православия”, которые даже доносы в органы на Надежду Павловну писали. Через войну, через человеческую подлость учительница пробила право вести дополнительный предмет. И вот, что интересно. Сейчас в селе наблюдается наплыв мигрантов. В основном это армянские или таджикские семьи. Так вот на “основы православной культуры” ходит много детишек армянской и таджикской национальности. Свои, коренные, русские ходят “пятьдесят на пятьдесят”. Ну, ладно, армяне: они все же христиане. Но почему таджики? Их родители говорят Надежде Павловне: “Мы хотим знать вашу культуру, ваши боли, чаяния...”

Про родник Надежда Павловна узнала почти сразу же после того как в 1989 году по распределению после института попала в Головинщино. Люди знали про его чудодейственную силу, но откуда “колодчик” взялся, не знали. Хотя старики помнили, что у родника есть свой праздник, он отмечается 3 ноября. Еще знали, что там, в Воловом овраге, жил какой-то старец, который якобы этот родник и открыл. Но когда это было и кто был этот старец, никто не знал. Где-то в 60-х годах один мужик заключил родник в колодец, сработал новый сруб. Он пас колхозных лошадей, увидел какое-то чудо (он не говорил, какое) и в благодарность сотворил доброе дело. Правда к 90-м годам этот сруб успел сгнить. Старожилы помнили, что зачем-то над колодчиком стояла часовня. Ее разобрали на кирпичи, оставив лишь фундамент.

Сама Надежда Павловна родом из городка Лебедянь. Однажды ее лебедянская подруга, съездив в паломничество в знаменитую Оптину пустынь, вернулась невероятно удивленная. Там, в одном из храмов, она увидела икону неизвестного святого, которого зовут Иларион Троекуровской. Монах ей сказал: “Разве вы не знаете... Илирион - ваш святой. Его мощи под спудом в Троекровской обители почивают, под Лебедянью. А под селом Головинщино он в пустыни подвизался. Мы все так хорошо знаем потому что святой Иларион был тем человеком, который нашего Амвросия Оптинского благословил на монашеский подвиг. И в келье у Амвросия икона Илариона висела в Красном углу...”

Стали с подругой разбираться. И выяснили что в селе Троекурове под Лебедянью действительно был когда-то монастырь. Только его разорили и в его стенах сделали винный завод. Но самое главное: тот старец, про которого в Головинщине ходили легенды, и был тот самый Иларион Троекуровский.

И в частности что вышло у Илариона с будущим старцем Амвросием. Последний был учителем, его мирское имя было Александр Гренков. И однажды он пришел за советом к старцу Илариону. Тот и говорит: “Иди в Оптину. И опытен будешь...” Учитель не знал, где эта пустынь (в то время она была неизвестна), но все же последовал совету старца стал искать. И там прославился на ниве монашеского делания.

Постепенно, по крупицам, Надежда Павловна собрала житие святого Илариона. Родился он относительно недалеко от Головинщино, в зажиточной крестьянской семье. Точная дата не установлена, предположительно это 1755 год. С раннего детства Иларион старался удаляться детских забав и почти все время проводил в доме своего деда Павла Игнатовича Катасонова. Несколько раз ходили они вместе в Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву Лавры, посещали другие русские обители. Для всех окружающих Иларион казался странным мальчиком, что чрезвычайно огорчало и даже раздражало его родителей, начинавших испытывать за это неприязнь к собственному сыну.

В 14 лет Иларион вернулся к родителям. Они, желая привязать Илариона к жизни домашней и надеясь со временем иметь в нем опору своей старости, задумали его женить. После долгого сопротивления Иларион все же был вынужден подчиниться, и вскоре нашли ему невесту в своем селе. Пришло время свадьбы, и вот, после венчания в храме, пока шло, по обычаю, переодевание невесты, Иларион пропал.

“Сбежавший жених” ушел в Киев, в Лавру. Через несколько месяцев он все же вернулся. Иларион всячески избегал брачной жизни и обычных житейских занятий, притворился больным; он сказал, что с ним дорогою из Киева случился паралич - отнялась правая рука. Так более четырех лет прожил Иларион в родительском доме, вынося насмешки и укоризны домашних, видя постоянную скорбь о себе родителей и жены. Одно лишь служило ему утешением в это трудное время: он ходил учиться грамоте в ближнее село Головинщино к благочестивому священнику о. Трофиму.

На двадцатом году жизни Иларион вознамерился, наконец навсегда оставить дом родительский и тайно ушел в Петропавловскую пустынь близ города Раненбурга. Однако монастырская жизнь Илариона была недолгой; не прошло и года, как жена его, узнав от богомольцев о местопребывании своего сбежавшего супруга, вознамерилась вернуть себе то, что, по ее разумению, принадлежало ей по праву. Она подала прошение в рязанскую полицию с просьбой вернуть домой ее мужа. Узнав об этом заранее, Иларион поспешил покинуть обитель и скрылся в дремучем лесу близ с.Каликино, поставив себе келью, и стал проводить там отшельническую жизнь.

Но вскоре он перебрался оттуда в окрестности с. Головищино, где жил его духовный учитель о. Трофим, и поселился в так называемом Воловом овраге в четырех верстах от села. Здесь он по примеру древних выкопал себе несколько пещер, соединенных узкими проходами между собою и с главной, в которой молился. Шесть лет прожил Иларион в этом овраге, молясь, день и ночь, изнуряя плоть свою трудами и постом. Питался он одною редькою, которую сам сажал, и притом ел ее без хлеба, не очистив кожи и не омывши земли. Воду пил дождевую, а если дождя долго не было, то помногу дней терпеливо выносил жажду На теле своем Иларион носил медную проволочную сорочку и тяжелые вериги. Спал он на постели из дубовых сучьев, на которых видели следы крови; лето и зиму ходил босой, отчего ноги были в глубоких трещинах и в крови; а одевался, не глядя ни на какие морозы, в белую холщовую рубашку и белый же простого холста халат.

Первое время подвижник проживал совершенно один. Но скоро слава о его святой жизни и благодатных дарованиях, особенно о даре духовного прозрения, распространилась далеко, и к нему начали стекаться ищущие спасения души или утешения и облегчения в скорбях житейских. Явились даже желающие под руководством Илариона потрудиться в его пещерах. Таким образом, вокруг подвижника со временем образовалось небольшое общежитие из следующих лиц: некто юродивый Григорий, шурин о. Трофима, крестьянин Орловской губернии Емельян и раненбургский мещанин Василий Никитин.

Это небольшое братство испытывало большое лишение от постоянного недостатка воды. Сострадательный Иларион, сам до тех пор терпеливо выносивший жажду, обратился к Господу с горячей молитвой, давши при этом обет не вкушать воды, пока прошение его не будет услышано. На молитве этой он заснул в лесу от усталости и, проснувшись на заре, увидел недалеко от себя куст прекрасных цветов. “Вот место, благословенное Господом”, - подумал он и стал рыть колодец, в котором вскоре явилась обильная чистая вода. Так появился “колодчик”.

“Воловский рай” длился еще несколько лет, пока однажды недоброжелатели донесли раненбургскому исправнику, что затворник ведет дурную жизнь со своим молодым келейником. Особенно злобствовала она барыня, которая во что бы то ни стало хотела извести старца.. Вскоре явилась Воловый овраг полиция и арестовала подвижника, келейника прогнала домой, а входы в пещеры были зарыты. Желая поселиться в своей лесной келье близ села Каликино, Иларион пришел в Зенкинский лес, но обнаружил и этот свой приют уничтоженным. Многие из окрестных помещиков рады бы были успокоить у себя великого подвижника, но ему всех угоднее было приглашение благочестивого Ивана Ивановича Раевского, владельца села Троекурово Лебедянского уезда. Там старец провел последние 39 лет своей жизни, уже никуда не выходя из кельи, кроме как в церковь.

В 1999 году честные останки старца Илариона Троекуровского - с фрагментами гроба, обуви, монашеского пояса, четок и другими частицами - были обретены. Облаченные в монашескую одежду, святые мощи покоятся в храме архангела Михаила в раке слева от алтаря. 3 ноября, день памяти Илариона, празднуется в возродившемся монастыре весьма торжественно.

Примерно к этому времени относится возрождение “колодчика” в Воловом овраге. Камни старой часовни стали фундаментом новой часовни. Строили ее вовсе не всем миром, а силами Надежды Павловны и ее супруга. Брали благословение у своего духовника, настоятеля Боголюбского монастыря, что под Владимиром, архимандрита Петра. К Богу Лопандины шли постепенно. Еще десять лет назад Надежда Павловна собирала землянику в Воловом овраге и не думала о старце, о “колодчике”, об удивительных событиях случившихся здесь два столетия назад. Лишь однажды, когда они с подругой в жаркий день прилегли отдохнуть у родника, испили воды и Надежда Павловна вдруг ощутила такую неземную благодать, что и не хотелось оттуда уходить, он поняла, что святое место нуждается в помощи.

Сначала Лопандины восстановили колодчик, построив новый сруб. Сделали купальню, беседку. Часовню строили местные мужики. За деньги. Даже мужик, который возил бригаду на телеге, брал за ходку полсотни. Народ понять можно: он беден, озлоблен, растерян... Вот здесь-то и пригодилось, что Василий Александрович - предприниматель. Считай вся прибыль его маленького предприятия уходила на обустройство Волового оврага.

Дочь Лопандиных Татьяна сейчас послушница в Боголюбском монастыре. Она сама выбрала эту стезю. Но вот, какое чудо случилось еще. Лопандины хотели еще и сына. Но не получалось. Едва они занялись родником, Надежда Павловна узнала, что беременна. Сын родился аккурат в тот месяц, когда часовня встала под крышу. Теперь Василию уже пять лет.

Заходил недавно в Воловый овраг странствующий монах. Возвратившись в село, сказал, что видел, как от источника к небу поднимаются огненные языки. Он ночевал в часовне (она никогда не закрывается) и заметил, что давно не испытывал такой благодати. Посмотрев пристально на Надежду Павловну, инок сказал: “Какая ты молодец...” Он и знать не знал, что Надежда Павловна имеет отношение к строительству. Провидец... Настало время новых поисков. Возможно сохранились пещеры, выкопанные Иларионом. Точно никто не знает, где их искать, однако тайна возбуждает воображение.

Геннадий Михеев.

Фото автора.

Липецкая область.