Дом 63

Знаменских дом.

"Гаврюшкин О. П. Вдоль по Питерской"

УЛИЦА ПЕТРОВСКАЯ, 35. КВАРТАЛ 131 (ЛЕНИНА, 63).

После окончания в 40-х годах XIX века Ришельевского лицея в таганрогскую мужскую гимназию старшим учителем русского языка приняли Константина Матвеевича Знаменского. По своему возрасту он мало чем отличался от великовозрастных учеников гимназии и на первых порах чувствовал себя среди них крайне неуютно и неуверенно. Впоследствии оставил педагогическую деятельность и перешел на службу в судебные органы. В 1865 году в чине коллежского советника являлся членом Окружного суда и одним из директоров попечительного комитета о тюрьмах. Был в числе первых учредителей благотворительного Общества по оказанию помощи всем нуждающимся, образованном в 1866 году; входил в первый состав Окружного суда, который в те годы находился через дорогу. Построенный в 3-й четверти XIX века дом на Петровской улице, 35 принадлежал его супруге Марии (Марфе) Львовне. В нем она со всеми удобствами для приезжающих устроила меблированные комнаты «chambres garnies». Когда санитарная комиссия обследовала все гостиницы города, она нашла их в неудовлетворительном состоянии, кроме гостиниц госпожи Знаменской и капитан-лейтенанта барона Гейкинга, которые оказались в прекрасном состоянии, хорошо оборудованными, содержались в чистоте, и со стороны их владельцев за ними велся постоянный надлежащий надзор.

Константин Матвеевич скончался в первых числах января 1889 года, и в годовщину его смерти местная газета «Таганрогский вестник» отметила это событие, Ровесница своего супруга Мария Львовна надолго пережила мужа и дожила, вероятно, до 100 лет, если учесть, что упоминая о ней в 1898 году, Павел Петрович Филевский говорил о ней как о старухе в возрасте 80 лет, а в 1925 году дом еще числился за ней.

Имея почтенный возраст она была кладезем многих городских событий, сохранившихся в ее памяти до последних дней. До глубокой старости любила одеваться и чрезмерно предаваться косметике. Во время переписи 1898 года произошло несколько забавных историй, когда дамы в летах, стараясь скрыть свой истинный возраст, прибегали ко всевозможным уловкам. Об одном таком случае рассказал П.П. Филевский.

«Известная в то время в Таганроге М.Л. Знаменская, старуха лет под 80, но весьма молодящаяся, не глупая и интересная дама, все допрашивала счетчика, сколько показала себе лет ее знакомая мадам Ген. Напрасно уверял ее К.Г. Житомирский (Константин-Наум Гершович Житомирский окончил Новороссийский университет, кандидат филологии, преподавал в Мариинской женской гимназии еврейский Закон Божий. - О.Г.), что он не имеет право об этом рассказывать. А когда спрашивали Житомирского, а сколько она себе показала, он рассмеялся и ничего не сказал.

Улица Ленина, 63. 1997 год

Эта Мария Львовна Знаменская решительно знала все, что в городе сделалось. Ее дом был на Петровской улице, угол Варвациевского переулка. Утром, и уже обязательно после обеда, разодетая она сидела на скамье возле своего дома и никого не пропускала, чтобы не остановить.

Знакомых у нее было бесчисленное множество, главным образом судейский мир, так как ее покойный муж был членом Окружного суда. Особенно частым ее собеседником был жандармский ротмистр Тиханович, человек веселый и совсем не жандармского склада (Тиханович в 70-е годы особенно рьяно следил за развитием подпольных революционных кружков. Может быть, как указывает П. П. Филевский, благодаря его поведению многие из подозреваемых избежали ареста, что подтверждают и другие очевидцы тех лет. - О.Г.). Но однажды между ними произошла ссора на веки.

Мария Львовна с веселой улыбкой шла навстречу Тихановичу, держа в руках хорошенький большой ридикюль. Здороваясь с Марией Львовной, он сказал шутя: «О, сколько чудесных новостей в этом интересном ридикюле!» Что же я, по мнению Тихановича, похожа на провинциальную сплетницу?, — жаловалась она потом всем и каждому».

Улица Петровская. Нечетная сторона 113 квартала

По главной улице нескончаемым потоком двигались груженые подводы и лихо мчались пролетки. Подпрыгивая на булыжной мостовой, они постоянно создавали шум, а то и грохот, чем чрезвычайно досаждали Марии Львовне. Она распорядилась дорогу у ее дома застилать соломой, за что дополнительно приплачивала, всегда чем-то недовольному дворнику Герасиму.

Раиса Константиновна Орешко рассказала еще один забавный случай, которым поделился с ней Павел Петрович Филевский. Мария Львовна, как указывалось выше, любила подолгу сидеть у своего дома, наблюдая за всем происходящим и заговаривая со своими многочисленными знакомыми. В один ненастный день, как назло, таких оказалось мало, и Мария Львовна была рада любому собеседнику. В это время мимо проходил просто одетый человек, по-видимому, рабочий. К нему и обратилась Мария Львовна.

— Голубчик, сделай милость, закрой пожалуйста ворота, от них так дует!

И когда тот исполнил просьбу, дала случайному прохожему золотой, смущенному такой неслыханной щедростью. В свою очередь Мария Львовна получила полное удовлетворение — ей удалось переброситься с живым человеком, пусть даже ничего для нее не значащим, несколькими фразами.

В 70-е годы на первом этаже дома принимал больных вольно практикующий врач Оскар Федорович Штремпф, в 1912 году размещался магазин по продаже фруктов И.Б. Якубова и торговля А.И. Краснера. Его отец, в прошлом местный мещанин, затем приписанный к таганрогскому купечеству Исаия-Исаак-Хайм Краснер, вместе с женой Малкой Абрамовной проживали по Елизаветинской улице, 25. На первое десятилетие 20 века дом, в котором они жили, оценивался в 25 тысяч рублей и являлся самым дорогим на всей Елизаветинской улице. В доме по Петровской, 35 они торговали музыкальными инструментами, нотами и детскими игрушками. В 30-е годы нашего века в подвальном помещении, или как их в Таганроге тогда ласково называли «подвальчиками», пивом и раками торговал грек Заниди. При входе в его заведение обязательно слышалось приветливое «Калимера» или «Калиспера», а при уходе прощальное «Аиде».

Сейчас над входом красуется вывеска «Донские блины», что мало соответствует истине, а по центру фасада здания работает магазин «Оптика».

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

ДОМ ЗНАМЕНСКОЙ

Если внимательно приглядеться к архитектурным стилям Таганрога, то можно выделить несколько типов угловых зданий, что располагаются на перекрестках. В нашем неповторимом городе в наличии дома и со срезанными углами, и с острыми, и с тупыми. Но особую группу составляют дома с закруглениями граней, делающие облик города более домашним, более таганрогским.

Именно такой дом и стоит на пересечении улицы Петровской и Лермонтовского переулка. Построен он был в третьей четверти XIX века и принадлежал Марии Львовне, супруге члена окружного суда Константина Матвеевича Знаменского. На втором этаже мадам Знаменская содержала меблированные комнаты, а в полуподвале – небольшое кафе. Комнаты же первого этажа сдавались в наем под разные магазины и конторы. Тут принимал больных и Оскар Федорович Штремф, и торговал фруктами И.Б. Якубов. Процветала торговля музыкальными инструментами и нотами А.И. Краснера. Прожила Мария Львовна почти сто лет, была особа деятельная и общительная. Уже в советское время подвальчик занимала знаменитая пивная грека Заниди, где всегда можно было угоститься свежими раками.

Потом уже были «Пельменная», «Донские блины». И нынче там все так же кафе.

Кстати, многочисленные истории, услышанные в заведении Заниди, и легли в основу данной истории.

ШАРМАНКА

Господин директор? – мужчина в синей кучерской поддевке выжидательно остановился в дверях и, смяв картуз, глянул на Александра Исаевича, что пролистывал бумаги за конторкой у дальнего окна торгового зала. – Меня тут люди добрые направили к вам по делу одному спешному.

– Билеты на Рахманинова? Прислал кто? – Александр Исаевич оторвался от просмотра счетов (утешительного мало, выручка совсем упала, а выплаты растут как снежный ком – и как оно будет далее с семейным магазином? Один Бог ведает!) и рассеянно добавил: – Так поспеши, братец, в кассы концертного зала «Аполло» в городской парк, там нынче с шести последние билеты сможешь приобрести, если повезет. А я уже все и продал.

– Мне это без надобности, – посетитель, осторожно обойдя громоздкое пианино и полки с нотами, приблизился. – Я про другое, вы уж помогите, господин хороший…

– Да выражайся яснее, братец, – Александр Исаевич прикрыл бухгалтерскую книгу и с наслаждением потянувшись, откинулся в кресле. – Может, ноты кому надобны? Так ты скажи. Или инструмент какой? У нас наилучший ассортимент в Таганроге. Все сыщем.

– Так я и говорю, – мужчина заторопился. – Мне от дядюшки, ну, он не совсем родный дядька, а товарищ хороший отца моего был, вместе в последнюю турецкую сапоги топтали, недавно, на Покрова Пресвятой Богородицы, штуковина в наследство досталась, как люди сказывают – заграничная музыкальная механизма. Схоронена на чердаке дома была лет эдак двадцать. Вся пылью да паутиной поросла. А как после кончины дядюшки выносить да раздавать вещи стали по духовной покойника, так вдова, Настасья Филимоновна, значится, и говорит, это мол, тебе, Степаша, то есть мне. Усопший давненько мечтал передать сей агрегат в твое пользование, да все недосуг. А теперича мечта и исполнится, упокой Господь его душу.

– От меня что надобно-то, Степан?

– Иванович я, – с готовностью добавил посетитель. – Мещанин Степан Иванович Яценко. Извозом я в городе занимаюсь. И экипажа за нумером имеется.

– Далее, Степан Иванович, далее. Что за наказание…

– А на что она мне, спрашивается, эта дура ненашенская? – Степан Иванович умоляюще посмотрел на хозяина магазина. – Музыке я не сведущ, да и хрипит она лишь, окаянная, сколько ни ковыряли. Вот люди и подсказали – снеси ее к господину Краснеру, уж он человек грамотный, он не откажет. У него в магазине, что в доме Знаменской на Петровской, здеся значится, даже фисгармоника имеется. Стало быть, я и пришел.

– Что за напасть… – Александр Исаевич встал. – Ты, Степан… Э, Иванович, немного ошибся, я механике не обучен, твою машинку вряд ли починю.

– И не надо. Рублик-другой дадите за ваше здоровье выпить, а нет – так заберите ее запросто. От греха подальше, – добавил Яценко едва слышно и придвинулся почти вплотную. – На вас тока одна и надежда, господин Краснер. Да что там…

С последними словами извозчик сунул картуз за пазуху и метнулся к выходу. Александр Исаевич видел в окно, как он шустро стянул с коляски квадратный короб, укутанный в рогожу, и поволок его в магазин.

– Туточки все – и машинка сама, и шкатулка с валиками, – Степан Иванович сдернул видавшую виды рогожу и явил взору Александра Исаевича средних размеров ящик темного лака, покатой крышкой и резными колоннами по углам. На фронтальной его части была красочная, местами выцветшая миниатюра с различными аллегорическими фигурами – кто плакал, возведя руки к небу, кто пиршествовал за обильным столом, кто же отбирал последнее у убогой нищенки. Поверху дугой шла полустертая витиеватая надпись на старонемецком языке.

– Все вымыто-вычищено, не сумлевайтесь, господин директор. В шкатулке и ручка имеется до машинки.

Александр Исаевич взял из открытой коробки один валик, другой.

«Песнь Дороги» – прочитал он на первом нацарапанную на торце метку. На следующем – «Песнь Сокровищ земных». Нда…

– Только чтобы прекратить весь этот балаган, приму твою чудо-юдо машинку, Степан Иванович, – Краснер открыл ящик в конторке и вынул пару серебряных рублей. – На вот, выпей чарку во здравие, да не серчай, если что…

Степан Иванович тут же облегченно вздохнул, подхватил деньги, развернулся и, водружая на ходу картуз, так и не попрощавшись, со словами «выпьем, барин, уж непременно теперича выпьем» стремглав выскочил из магазина. На ступеньках он истово перекрестился, взобрался на козлы коляски – и был таков. Александр Исаевич же еще раз внимательно оглядел обретенный агрегат, вставил в боковое отверстие латунную гнутую ручку и, немного поднажав, повернул ее. Из недр ящика донесся то ли вздох, то ли уханье, что-то там звякнуло, а более ничего и не произошло.

– Ну, этого следовало ожидать. Взял же на свою голову рухлядь.

Он снял трубку со стоявшего тут же на конторке новомодного аппарата телефонической связи, крутанул ручку магнето и раздельно, чуть ли не по слогам произнес:

– Барышня, будьте добры, магазин часовых дел мастера Гоймана.

– Хм… однако, машинка-то почти в полном порядке, – часовщик обтер руки полотняной салфеткой и прикрыл крышку музыкальной машины. – Заминка пустяковая, Александр Исаевич, зря беспокоились. У этой шарманки удивительный механизм – тут и материалы редкие: красное дерево, сандал, и латунь прекрасная, и серебряные детальки. А уж конструкция до чего своеобразная, ладно скроенная! Признаюсь, не все мне и понятно. По всему - работа знатного немецкого мастера. Старая школа.

Он вставил валик и мягко нажал на ручку шарманки, осторожно сделав пару оборотов. В зал магазина потекла щемящая странная мелодия, заполняя пространство немного дробным, дребезжащим, но все более и более набегающим мягкими волнами звуком. Казалось все, чего касались вырвавшиеся в мир заточенные до сего мига ноты, вдруг оживало и начинало вторить основной теме, ведомой шарманкой, вливаясь в общую гармонию мира. Лучший оркестр, волею волшебства сокрытый в чреве деревянного ящика, не смог бы сыграть явственнее и чище…

Александр Исаевич стоял у окна, меланхолически едва-едва тарабаня пальцами по стеклу. Шарманка умолкла, но перебивать тишину не было никакого желания. Лишь за спиной сопел часовщик.

– Андрей Ильич, сколько я вам должен за труды? – Краснер обернулся и примолк в недоумении: на его стуле за конторкой сидел, подпершись руками, заплаканный мастер Гойман. – Батенька, что это вы?

Александр Исаевич спросил, но и его голос предательски дрогнул.

– Зачем же вы так, Александр Исаевич, зачем… Что же сразу про деньги? Эх, вы… За труды… – часовщик поднялся и, не глядя по сторонам, направился к выходу. – Человек! Все – тлен в этом мире, все – тлен… А деньги…

Он хотел было еще что-то сказать, но только обреченно тряхнул головой и, едва набросив пальто на плечи, толкнул входную дверь.

Александр Исаевич подошел к шарманке и задумчиво погладил ее вдруг теплую гладкую крышку.

Дней через пять, уже в начале ноября, в магазин Краснера заглянул Иннокентий Лохвицкий, первый помощник в делах домовладелицы госпожи Знаменской, содержащей лучшие в Таганроге меблированные комнаты, что занимали здесь же в доме весь второй этаж. Был Лохвицкий по своему обыкновению развязен, смотрел на всех не по годам цинично-утомленным взором. Правда, Александра Исаевича, как давнего знакомца своей хозяйки, без нужды он не игнорировал, соблюдал политес.

Краснер встретил его почти у самого входа в магазин, помогая уложить в футляр только что приобретенную смущенной девицей скрипку. Девушка порывалась помочь Александру Исаевичу, но больше мешала, отчего все откровенней смущалась.

– Вижу, торговля ваша процветает, Александр Исаевич, – Лохвицкий, не стесняясь, оглядел девицу, едва задержавшись на ее вспыхнувших румянцем щеках, и прошествовал в полупустой зал. – Эка, у вас поубавилось инструментов! То-то, смотрю, извозчики гуртуются у дома, пианины развозят…

Он остановился у шарманки, занимавшей в углу магазина отдельный небольшой столик.

– Дело у меня к вам, Александр Исаевич, хозяйское дело, – Лохвицкий лениво ковырнул пальцем миниатюру на лицевой стороне шарманки. – Мария Львовна на днях прослышала, что завелся у вас сей механический органчик со сменным репертуаром, и послала меня разузнать, не сможете ли вы выручить ее и одолжить его на неделькудругую. Не безвозмездно, конечно. Александр Исаевич выпроводил девицу, сунув ей, ошалевшей, на прощание еще и пачку нот, и молча вернулся.

– Марии Львовне подумалось, что в харчевне, которая в подвале дома под нами, было бы не лишним устроить небольшие музыкальные дивертисменты, скрасить публике досуг, так сказать. Кстати, шлягеры «Маруся отравилась» и «На сопках Маньчжурии», надеюсь, к органчику прилагаются? Были бы весьма признательны.

Александр Исаевич обошел помощника домовладелицы и все так же, не проронив ни слова, стал перебирать валики шарманки.

– Все-то вы меня манкируете, господин Краснер, а я ведь к вам со всем деловым почтением. Эвон вы как торговлю культурой развернули! И это в нашем-то Таганроге.

– Думаю, дня на три смогу дать вам шарманку, из уважения к Марии Львовне, конечно, – Александр Исаевич вслух прочитал надпись «Бражная песнь» на торце валика и вложил его в шарманку. – Музыку сам подберу, из того, что есть.

– Ну, три дня, так три. Я пришлю человека?

– Сделайте милость.

Впрочем, трех дней для возвращения шарманки в родные пенаты ждать и не случилось. Уже на следующее утро, едва дождавшись открытия магазина, бледный Лохвицкий сам втащил мерцающий лаковыми боками инструмент в торговый зал.

– Премного вам благодарен, Александр Исаевич! – тяжело дыша, он поклонился чуть ли не в ноги привычно сидевшему за конторкой Краснеру.

– Все-то теперь мне открылось ясно, как Божий день. Истинно, глаголю вам, не пейте чада мои, не входите в искус винопития…

Он еще что-то долго и путано говорил, порываясь то потащить шарманку обратно из магазина, дабы помочь обрести отрокам и отроковицам путь истинный во тьме, то вновь пытался припасть поцеловать руку Александру Исаевичу. Из речей его только и понятно было, что заведя накануне вечером в харчевне шарманку, дабы усладить слух почтеннейшей публики, он, как и все собравшиеся, разом вдруг прониклись, что винопитие есть грех тяжкий, что топить свои младые жизни в этом, поистине дьявольском изобретении, непозволительное преступление. И призвание отныне его, Иннокентия Лохвицкого, нести свет трезвости в одурманенный алкоголем мир божий. А посему…

Александр Исаевич, не перебивая, выслушал возбужденного Иннокентия, при этом мягко, но неуклонно сопроводив его к выходу. Затем запер дверь и вернулся в практически пустой магазин. Сменить валик в шарманке было делом пары минут. Несколько поворотов ручки – и пространство вокруг заполнилось зовущей, тянущей в дальние дали, мелодией…

Утром 6 ноября 1913 года Александр Исаевич Краснер, владелец наследного музыкального и нотного магазина, что располагался в доме Знаменской на углу Петровской и Варвациевского переулка, одетый в длиннополый нагольный тулуп и с шарманкой на ремне через плечо покинул свой опустевший магазин.

Поклонившись в пояс белому свету и добрым людям на все четыре стороны, глубоко надвинув папаху и поправив за плечами котомку, он зашагал прочь, насвистывая «Песнь Дороги», что сама так и лилась из его просветленной души.