Дом 32

Объекты культурного наследия регионального значения Реш-е № 301 от 18.11.92 г.

Игорь Пащенко "Были-небыли Таганрога":

ДОМ ЩУЧКИНА

Одноэтажный дом с уютным крыльцом и полуколоннами построил в 1897 году таганрогский мещанин Матвей Яковлевич Лобанов, подробных сведений о котором, к сожалению, практически не сохранилось. Потом по купчей дом перешел во владение к Наталье Дмитриевне, жене статского советника, окружного таганрогского врача Ивана Павловича Щучкина.

Человек он был довольно примечательный: родился в 1852 году на Дону, в 70-е годы поступил в Медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге. Учился хорошо, но в 1876 году был привлечен полицией к дознанию по прогремевшему делу о кружке «Наши» (дело братьев Зубриловых – революционная пропаганда в Новохоперском уезде Воронежской губернии и Хоперском округе Области войска Донского). Слушалось оно Харьковской судебной палатой в 1879 г. Но по высочайшему повелению за недостатком улик дело в отношении нашего героя было прекращено 29 ноября 1878 года, и студент Щучкин был отпущен, правда, под негласный надзор полиции. Что, впрочем, не помешало ему успешно окончить академию в том же году со званием лекаря, а с начала 1900-х гг. стать военным врачом в Таганроге.

Его сын, Павел Иванович Щучкин (1885-1915), хорунжий 51-го Донского казачьего полка, был награжден орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени за то, что в ночь с 16 на 17 января 1915 года у деревни Тулкенинкен (Восточная Пруссия) со взводом казаков, дабы выручить отряд, коему пехотные цепи противника угрожали во фланг, смелою атакой в конном строю бросился вперед и, обратив в бегство противника, сам же пал смертью героя. Отец, Иван Павлович, несмотря на продолжающиеся боевые действия и массу других препятствий и препон, свойственных военному времени, смог добраться до места гибели сына и вывезти его тело в Таганрог, где и предал его родной земле.

СМЕРТЬ КАЗАКА

Казаки рассыпались по полю безмолвной лавой и, почти распластавшись на жадных до скачки дончаках, с далеко отведенными назад шашками устремились к чернеющим цепям германцев.

Атака!

И тут же накатило – глухие удары по истоптанному снегу, быстрая дробь комьев замерзшей земли, сухие щелчки выстрелов, надрывное хрипенье ветра в ушах – и все слилось в пьяном, набирающем силу восторге.

Атака!

Хорунжий, что шел в центре взвода на гнедом жеребце, черные ноги которого, казалось, так ни разу и не коснулись земли, наконец-то громко, залихватски гикнул и, вторя ему, истомившаяся лава, гикая, рванула в карьер.

Атака!

Германцы, еще час назад настойчиво теснившие измотанные пехотные части, сминая фланг и загоняя русских в котел у деревни Тулкенинкен, обессиленно замерли, пытаясь разглядеть в ранних сумерках быстроногую неумолимую смерть…

– Иван Павлович, голубчик, что это с вами? Да на вас лица нет! Вы присядьте, присядьте… – мужчина отложил красный «марксовский» томик Лескова и поспешил из-за прилавка.

– Леонтий, бездельник! Живо воды! Вечно не докличешься.

– А? Право слово, Константин Васильевич, не стоит беспокоиться. В глазах что-то на минутку зарябило…

– Да как же? Вы, почитай, четверть часа стоите у карты Восточной Пруссии, потом вдруг побелели, так я грешным делом подумал, уж, не в обморок ли падать вздумали. Вы, Иван Павлович, так мне всех покупателей распугаете. А по нынешним военным временам это непростительный грех… Шучу, шучу… Да где тебя нечистая носит, Леонтий? Пожалел племянника, взял на свою голову приказчиком. А что толку? Все сам да сам.

Молодой приказчик выскочил из подсобки и засеменил к хозяину с выставленным далеко вперед стаканом воды.

– Да не мне, горе ты луковое, а господину Щучкину изволь подать! Да стул подвинь, что ты как мертвый, ей-Богу. Помоги пальто расстегнуть, вот ведь наказание, а не помощник!

Иван Павлович осторожно присел, оттянул узел галстука и, поморщившись, отпил глоток теплой солоноватой воды. Он точно помнил, что шел в городскую управу по какому-то делу и по дороге заглянул в книжный магазин. Только зачем?

– И что вас так расстроило, Иван Павлович? Карты новые, господа столичные издатели вон как постарались – со всеми подробностями, горками-лесочками да деревушками-закуточками земли пруссаков пропечатали. И знаете, берут наши таганрожцы, охотно берут. Давеча две штуки продал – господину Крисоненко, что держит наискосок Дворца Александра пивную лавку, и купцу Христофору Тащиеву. Еще те стратеги, доложу я вам, у них каждый ход с начала войны записан, – без умолку тараторя, Константин Васильевич поправил на специальном стеллаже развернутые географические карты, затем вернул на место съехавший было на оконном стекле рекламный картонный плакат «Книжный магазин К.В. Василевскаго (бывш. Г.Б. Городецкаго) в Таганроге. Петровская ул. против Донского Земельного Банка».

– А скоро летние кампании на фронтах откроются, наступления-рекогносцировки – опять же новые карты печатай…

– Константин Васильевич, пойду я. И вправду расхворался невпопад, – Иван Павлович поднялся. – Сын у меня в Пруссии служит в казачьем полку…

– Да, да… Кажется, пятьдесят… э…

– Пятьдесят первый Донской казачий полк. Командир взвода, хорунжий Щучкин.

– Как же, как же, весьма наслышаны про наш геройский полк. Говорят, скоро и до Берлина доберутся. Вспомнят пруссаки Семилетнюю войну, как сдавались русскому воинству. Ну, всего доброго, Иван Павлович, не болейте. И милости прошу, заходите карты глянуть, пока все не распродал. А то, может, сами купите? Ну, нет, так нет.

Иван Павлович, звякнув дверным колокольцем, толкнул стеклянные створки и шагнул в морозный январский воздух. Идти в управу расхотелось. Да и не помнил зачем. Домой же было совсем недалече – можно спуститься по Итальянскому переулку до Греческой и, повернув направо, пройтись мимо Каменной лестницы, домика Чайковского, Греческой церкви, а можно – от магазина Васильевского сразу по Петровской до Дворцового переулка, и только потом уж свернуть. Так все же вдоль моря? Или нет? Иван Павлович постоял и побрел по Петровской. На улице головокружение прошло, стало дышаться легче. Захотелось где-нибудь посидеть, выпить рюмку-другую коньяку, перевести дух. Да и перед дражайшей супругой Натальей Дмитриевной в таком расхристанном виде негоже являться, еще перепугается, не приведи Господь. У гостиницы «Бристоль» он чуть замедлил шаг. За большими сводчатыми окнами ресторана, что занимал первый этаж, мелькали официанты с подносом, какой-то господин расплачивался за себя и даму с высоким пером в прическе, слышалась негромкая музыка…

Казак завалился в седле набок и, пружиня в стременах, ударил шашкой прямым и сильным движением снизу вверх. Рыжеусый германский унтер-офицер, судорожно вцепившийся руками в поднятую над головой винтовку, недоуменно скосил глаза на распарывающую его грудь сталь и рухнул лицом в снег. Его бесполезный шлем в суконном чехле отскочил и застыл, поблескивая кокардой. Вжик – и казачий клинок, описав короткую дугу, снова зарыскал в поисках добычи.

Рубка шла повсеместно. Первые шеренги германских пехотинцев серыми пятнами усыпали подлесок, так и не успев толком разглядеть противника. Остальные же, отстреливаясь невпопад по непрестанно гарцующим всадникам, торопливо возвращались обратно в лес. Хорунжий вновь зычно гикнул, и казаки разом потянулись в ложбину, в обход отступающих…

– Вы, господин хороший, покорнейше прошу прощения-с, заказывать что будете-с? Могу порекомендовать балычка азовского свежесоленого, оливочек кефалонских, водочки со льда, по вашему разумению. Опять же, буженинка-с нынче превосходна. Рекомендую.

Иван Павлович огляделся. Он сидел за столиком в центре залы ресторана «Бристоль», но, убей Бог, совершенно не понимал, как здесь очутился. Помнил лишь, как остановился у большого окна ресторана…

Да что же это с ним творится такое весь день? Утром все конское ржанье да пушечная канонада чудились, потом в магазине у Василевского виденье, и вот снова то же самое. За долгие годы врачебной практики Иван Павлович привык к разным казусам, особенно когда служил по военному ведомству, но тогда ведь касалось других. Там Иван Павлович чужую беду руками разводил. А когда самому впору к врачу? И что скажут, что статский советник Иван Павлович Щучкин умом тронулся? Нет, покорнейше благодарю. Просто надо успокоиться, капли попить.

– Так надумали чего? Я третий раз у вас пытаю. У нас ресторация приличная, тут заказывать надо, уж не обессудьте-с.

– Рюмку коньяку и бутерброд с осетриной, – Иван Павлович разгладил усы и откинулся на стуле. – И еще, любезный, изволь-ка свежую газету.

Любезный облегченно вздохнул, ловко поправил скатерть, пододвинул Ивану Павловичу пепельницу и, еще раз пытливо оглядев клиента, отправился за заказом.

Осетрина действительно была хороша. Да и шустовский коньяк недурен. Иван Павлович спросил еще рюмку и развернул «Таганрогский вестник». Новостей с театра боевых действий было немного. Сообщалось только, что в Восточной Пруссии пока без больших изменений нашей 10-й армии противостоит VIII-я германская, которая удерживает укрепленные позиции по реке Ангерапу и Мазурским озерам. Еще одно усилие – и доблестному русскому воинству будет открыт путь на Берлин. Пора повести наступление от Остроленки и Пултуска на Ортельсбург-Сольдау!

О Господи! Да о каком Берлине речь! Иван Павлович одним махом выпил коньяк. Лезем, выпучив глаза, в капкан, за ради союзничков. Война теперь иная, она надолго. Не о Берлинах надо думать, а солдатиков своих беречь. То-то зачастили похоронки в Таганрог, частенько кладут головушки землячки. Он вздохнул. Виденье неведомого боя, что преследовало его нынче, пугало своей реалистичностью и щемящей неотвратимостью. Иван Павлович со страхом ждал, когда хорунжий, что командовал казаками в бою против германцев, вдруг и вправду повернется к нему лицом и тогда…

– А вот от оливочек-то зря отказались, из-за войны поставки совсем прекращаются, теперь только на контрабанду вся надежда, – официант сменил пепельницу, к которой Иван Павлович и не притрагивался. – Еще коньячку-с? Советую задержаться в ресторации, нынче у нас гостит в номерах сама Анастасия Бальцева, так таганрогское купечество изволили ее уговорить спеть в нашей ресторации. Ждем-с с минуту на минуту.

И действительно, столики в зале как-то незаметно заполнились. Публика была самая обширная – Иван Павлович отметил и отдельно сидящего в углу угрюмого господина полицмейстера барона Владимира Федоровича фон Эксе, и городского голову Ивана Евграфовича Платонова с двумя дамами у центрального окна. В зале мелькали лица знакомых чиновников, военных, не говоря уже о первейших негоциантах Таганрога. Аншлаг, да и только.

Вдруг к роялю вышла хрупкая женщина в глухом длинном платье. Каштановые волосы ее по новой моде были собраны сзади, открывая большой белый лоб. Она встала, опершись об инструмент и, дожидаясь, пока усядется неизменный в «Бристоле» старик-аккомпаниатор, осматривала ресторанный зал. Тут взгляд ее уперся в Ивана Павловича, и в зеленых глазах он даже не увидел, а почувствовал тревогу и печаль. Война сильно поменяла женщин, мелькнуло у Ивана Павловича. Они стали смелее, независимее. Раньше такого открытого взгляда и представить нельзя было.

– Господа! Счастлив сообщить почтеннейшей публике, что ваш город почтила своим волшебным присутствием сама несравненная Анастасия Бальцева! Ярчайшая звезда, так сказать, на небосклоне русского романса, – плотный господинчик в нелепом кургузом пиджачке, жеманно заламывая руки, беспрестанно закатывал глаза. – Ее несравненный голос, ее необычайная манера исполнения, ее…

Анастасия Бальцева дотронулась до плеча говорившего и сделала шаг вперед.

– Думаю, обойдемся без особого конферанса, не правда ли, Аполлинарий? Отдохни пока, голубчик.

Аполлинарий икнул и послушно шмыгнул за ближайший к роялю столик.

– Нынче я спою для одного человека, да простят меня господа коммерсанты славного города Таганрога, – Анастасия снова вгляделась в Ивана Павловича. – Эта песня написана совсем недавно, но… Да что там долго говорить, слушайте – «Галицийские поля».

Старик-аккомпаниатор тут же очнулся и коснулся клавиш. Анастасия негромко запела.

Брала русская бригада

Галицийские поля,

И достались мне в награду

Два железных костыля.

Из села мы трое вышли,

Трое первых на селе.

И остались в Перемышле

Двое гнить в сырой земле.

Я вернусь в село родное,

Дом срублю на стороне.

Ветер воет, ноги ноют,

Будто вновь они при мне.

Буду жить один на свете,

Всем не нужен, всем ничей.

Вы скажите, кто ответит

За погибших трех людей?

Брала русская бригада

Галицийские поля,

И достались мне в награду

Два железных костыля.

Ложбина вдруг оборвалась, упершись в небольшую засеку. Передние казаки споро спешились и, сторожко отодвигая ветки оголенными шашками, стали обходить препятствие по глубокому рыхлому снегу. Было слышно, как где-то вверху вдалеке над ложбиной заработал немецкий пулемет. Хорунжий привстал в стременах и стал осматриваться, медленно поворачиваясь с конем по часовой стрелке. Тот прядал ушами, тянул голову влево, но слушался. Ивану Павловичу вдруг показалось, что он сейчас увидит черты командира. Вот-вот он повернется к нему полностью… Когда грянул мощный залп, уже почти весь взвод маячил перед засекой. Несколько казаков резко откинулись навзничь, повиснув в стременах. Тут же хорунжий стегнул коня и в три прыжка выскочил к самой кромке засеки. Там он быстрым движением выхватил из седельной сумки гранату на длинной деревянной ручке и, щелкнув предохранителем, с силой швырнул ее за ветки. Туда же последовала и вторая…

После двойного взрыва над поляной нависла зудящая тишина, в которой, словно в гигантской ватной подушке, барахталось конское ржанье, гортанные крики раненых, перепалка винтовочных выстрелов…

Иван Павлович, обхватив лицо ладонями, медленно брел по снежной пустоте в сумерках к вставшему у засеки на дыбы коню казачьего командира.

– Оглянись, оглянись, – стучало в его висках. – Оглянись же!

Сам же хорунжий, открыв рот, плавно заваливался набок, пытаясь зажать мерзкое бурое пятно, расползающееся по шинели с левой стороны. Папаха его соскочила с головы и невыразимо медленно парила в воздухе, вопреки всем законам мирозданья падая, словно сброшенный лист. Иван Павлович вдруг отчетливо увидел лицо всадника с распахнутыми голубыми глазами – родное, любимое лицо сына…

– Павлуша! Нет! Нет! – только и смог он закричать в ужасе.

– Человеку плохо! – Анастасия Бальцева прекратила петь и, протянув руку к Ивану Павловичу, крикнула куда-то вбок: – Воды, господа, воды!

Официант, что обслуживал Ивана Павловича, подхватил его и аккуратно опустил подле столика. Вокруг стали собираться перепуганные посетители.

– Позвольте, господа, – в самой гуще вырос барон фон Эксе. – Нервический припадок, не загораживайте воздух. Попрошу!

Анастасия Бальцева положила влажный платок на лоб и крепко сжала ладонь Ивана Павловича.

– Крепитесь, вас ждет тяжкое испытание!

Только все разом стало меркнуть в его глазах.

– Павлушу убили… – едва прошептал он ослабшими губами и потерял сознание.

Спустя две недели, в самом начале февраля 1915 года к перрону таганрогского вокзала медленно подошел состав с одним-единственным вагоном. Когда смолкли гудки паровоза, и клубы пара в морозном воздухе осыпались снежной пылью, двери вагона распахнулись, и на тщательно выметенный перрон соскочил Иван Павлович Шучкин. Он был деловито собран и, несмотря на черные круги под глазами, держался спокойно и уверенно.

Следом за ним четверо казаков при параде осторожно спустили на таганрогскую землю большой деревянный ящик и установили его на лафет небольшой полевой пушки. Тут же оркестр, переминающийся под навесом, грянул марш «Прощание славянки» и из здания вокзала спешно вышли предводитель дворянства Лазарев с помощником Боковым. Следом потянулись городской голова, сослуживцы Щучкина и группа студентов. Они несли цветы и траурные венки.

Иван Павлович встал рядом с лафетом и положил руку на ящик.

– Вот, Павлуша, ты и дома. Будешь лежать в родной земле, как и просил, – негромко сказал Иван Павлович и оглядел встречающих сухими, выжженными от горя глазами.

Гаврюшкин О.П. "По старой Греческой"

УЛИЦА ГРЕЧЕСКАЯ, 26б (НЫНЕ 32). КВАРТАЛ, 177

Одноэтажное здание с крыльцом и полуколоннами построил таганрогский мещанин Матвей Яковлевич Лобанов и, как сказано в архивных документах «по плану 1897 года на постройку кирпичного, крытого железом дома». От него в начале 1910-х годов дом перешел во владение жене статского советника Наталье Дмитриевне Щучкиной, у нее и ее супруга Ивана Павловича, врача, по крайней мере было трое детей: Нина, Наталья и Павел. Первая дочь Нина, еще когда Иван Павлович был надворным советником и работал врачом таганрогского округа, рождения 14 апреля 1888 года, неожиданно умерла через два месяца. Вторая дочь, которую назвали также Ниной, появилась на свет 6 июня 1889 года. Дочь Наталья родилась 4 марта 1892 года и на ее крестинах в Успенском соборе присутствовали генерал-лейтенант Андрей Дмитриевич Мартынов и супруга штаб-ротмистра Александра Александровна Миллер.

Улица Греческая. Дом 32.1998 год

Сын Ивана Павловича, Павел, хорунжий, в возрасте 30 лет погиб в бою на полях Восточной Пруссии. И вот его отец сделал то, на что не каждый бы мог решиться. Он добрался до поля сражения, разыскал там могилу сына и привез тело в Таганрог. На вокзале ею встречали таганрогский предводитель дворянства Н.И. Лазарев, его помощник А. И. Боков, многие должностные лица, несколько сослуживцев-педагогов и группа студентов политехнического института. Было это в начале февраля 1915 года.

Энциклопедия Таганрога: Лобанова дом (Греческая, 32). Внесен в реестр памятников истории и архитектуры Таганрога. Сложный облик этого небольшого симметрично оформленного дома - подражание традициям архитектурной классики и ренессанса. На фасаде нет буквально ни одного квадратного метра площади без украшений. Отсутствие строгости и архитектонической ясности дает нам право отнести это здание к колоритной застройке купеческого города. Дом имеет архитектурно оформленный полуколоннами изломанный фасад со скругленными окнами, состоящий из трех частей. Над крайними частями - фигурные фронтоны. Слева к дому примыкают кованые калитка и ворота между каменными столбами. Во дворе над домом надстроена башенка с балконом. Домовладение принадлежало в 1906 мещанину М.Я. Лобанову. В 1921 в этом доме располагался приют № 10.