Дом 8

Объекты культурного наследия регионального значения Реш-е № 301 от 18.11.92 г.

Гаврюшкин О.П. "По старой Греческой"

ПЕРЕУЛОК ГОГОЛЕВСКИЙ, КВАРТАЛ, 50 (НЫНЕ, 8)

В этом одноэтажном доме проживала семья Малаксиановых, фамилия которых в летописи нашего города встречается с конца 1700-х годов, и в разное время звучала как: Малаксиановы и Малаксиано, хотя речь шла об одних и тех же людях. Так, например, в метрической книге по Греческой церкви упоминается сын греческого купца Евстафия Егоровича Малаксианова, которого при крещении нарекли именем Георгий. Датируется это событие 1 мая 1819 годом. В тоже время, когда от простуды в возрасте 65 лет 14 апреля 1842 года наш Евстафий Егорович скончался, его уже записали под фамилией Малаксиано. Под этой фамилией, начиная с 1806 года, упоминаются также Страти Егорович и его супруга Екатерина, дочь отставного сержанта; Павел - сын мещанина Гавриила Михайловича (1819), в 1827 году от старости в возрасте 76 лет скончалась вдова купца Ирина; в 1828 году родился Иван, сын таганрогского купца Михаила Ивановича и 19-летняя дочь Елена, в 1844 году обручившаяся с 45-летним Николаем Герадиматос. Список этот далеко не полный. В 1830-х годах купец Михаил Малаксианов, имея пятерых сыновей и двух дочерей, занимался покупкой и продажей пшеницы, а Стратий Малаксианов, имея также пятерых сыновей и двух дочерей, на принадлежащем ему хуторе в окрестностях Таганрога занимался хлебопашеством. Павел Гаврилович Малаксианов и супруга таганрогского купца Анастасия Ивановна Малаксианова владели землями в районе Петрушиной косы.

На 1860-е годы фамилия Малаксиано (Малаксиановы) в метрических книгах встретилась еще восемнадцать раз и вполне вероятно, что Надежда Константиновна Малаксиано, по мужу Сигида. являлась потомком из перечисленных выше представителей этой древнейшей фамилии.

Переулок Гоголевский. Дом Малаксиано

Родилась она в 1862 году и 1 дожила всего 27 лет. Судьба этой, крайне впечатлительной девушки, ставшей народоволкой и одним из организаторов подпольной типографии в нашем городе, была трагична. Учась в таганрогской женской гимназии, всегда была прилежной ученицей и показывала хорошие знания. По окончании учебного заведения в 1880 году стала преподавать в приходской школе, где со временем тайком стали собираться члены кружка народовольцев. О некотором периоде жизни Нади Малаксиановой в своих «Записках», рассказывает Павел Петрович Филевский.«По окончании курса гимназии, она (Ариадна Блонская - О.Г.) вместе со своей подругой Надеждой Константиновной Малаксиановой открыла школу, которой всецело предалась. Не нужда заставила ее работать в школе, а любовь к детям.

Эта Н.К. Малаксианова, впоследствии крупная политическая преступница, о которой американец Конан (фамилия написана неразборчиво - О.Г.) рассказывает в своем повествовании о каторжных тюрьмах, не всегда, впрочем, верных и беспристрастных, была замечательной девушкой, у нее всегда, что-то внутри бурлило, и не давало покоя, и вопросы религии, политики, и взаимных человеческих отношений.

Я помню, она часто обращалась ко мне за решением мировых вопросов, но удовлетворить ее можно было только на короткое время».

После женитьбы на Вере Матвеевне Добровольской Павел Петрович вместе с женой совершил свадебное путешествие по Европе и в Варшаве встретил знакомого из Таганрога, члена судебной палаты Анатолии Карловича Мейера, переведенного туда из таганрогского Окружного суда. Разговор зашел о Надежде Малаксиано и об этом Павел Петрович продолжил свой рассказ.

«Однажды я пришел в гимназию, меня подзывает в сторону учитель Кравченко и говорит следующее.

- Сегодня рано утром меня взяли понятым жандармы при обыске у Малаксиановой, по мужу Сигида, нашли тайную типографию и вообще дело серьезное. При обыске оказалась ваша фотографическая карточка с надписью «много и много уважаемой Надежде Константиновне Малаксиановой». Жандармский ротмистр положил карточку в конверт и надписал: «Очень важно».

Меня это несколько обеспокоило, и я тот же день отправился к Мейеру, узнать, как мне держать себя и не следует ли, что предпринять, так как Мейер долго был прокурором, а при следствиях производимых жандармами было обязательно присутствие прокурора. Мейер меня успокоил. Он сказал, что обыска у меня по этой причине не будет, обыски делаются в серьезных случаях, когда девяносто девять процентов за то, что будут найдены компрометирующие предметы, а пригласить для объяснения могут. Его слова вполне оправдались. Спустя несколько месяцев, я получил повестку явиться в канцелярию жандармского управления в качестве свидетеля.

Эти жандармские управления были до крайности скромны; на такой город, как Таганрог, к тому же политически весьма неблагонадежный было служащих: ротмистр и четыре унтер-офицера. Дома были встревожены этой повесткой. Когда я вошел, жандарм просил подождать, так как кабинет занят. Очень скоро оттуда вышел отец Павел Дмитревский, тот самый священник, который преподавал Закон Божий в школе Блонской и Малаксиановой. Он поздоровался со мной и сказал, по какому делу он был. Я вошел.

В кабинете кроме жандармского ротмистра Тихоновича был прокурор таганрогского Окружного суда Кильштедт. Меня усадили и просили рассказать, что я знаю о Малаксиановой-Сигиде. Рассказывая и характеризуя ее, я, между прочим, говорил о ее религиозности: как она, говея, не решалась причаститься, потому что не считала себя достойною и как много она со мной об этом говорила. Рассказал случай, когда однажды я шел с ней в церковь через базар, привоз был большой трудно было пройти; в это время казаки вели арестованных, а впередикто-то ехал, казак торопил едущего, но скоро ехать не представлялось возможным. Тогда казак прикладом ружья стал сунуть с дрог пассажира. Увидев эту сцену - моя спутница стала нервно, дрожа всем телом, говорить:

— Как он смеет это делать, ведь он видит, что в этой толпе нельзя двигаться.

Когда я кончил свой рассказ, у меня спросили, почему я такую надпись сделал на фотографии «Много и много уважаемой...». Я объяснил, что действительно, ее очень уважал за ее возвышенные взгляды, а также за ее заботы о своем ненормальном дяде, докторе А.В. Малаксиано. После этого меня попросили сесть за письменный стол и изложить то, что я рассказал. Я сказал, что это будет очень много. Офицер переговорил с прокурором и сказал, чтобы подробно останавливаться только на некоторых местах, причем указал на каких именно».

О зарождении революционного движения в Таганроге оставил свои воспоминания Василий Васильевич Зелененко, таганрогский мещанин, сын личного почетного гражданина, ученого-садовода. В 1886 году окончил таганрогскую гимназию и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Еще учась в гимназии с шестого класса, вместе с Н. и С. Богоразовыми, А. Кулаковым, А. Сигида и другими вел пропаганду в кружках рабочих и среди учащейся молодежи. Участвовал в студенческих беспорядках, находился под негласным надзором полиции. Из Петербурга его выслали в Таганрог, где он был принят на службу на Екатерининскую ж. д. в качестве конторщика. Принимал участие в местных революционных кружках. Будучи в Москве несколько раз был арестован, содержался в таганрогской тюрьме, затем в Саратове. После Октябрьской революции служил в советских учреждениях в Москве и Ленинграде.

В своих рукописных воспоминаниях и в переписке с П.П. Филевским много времени уделял революционной борьбе в Таганроге, особенно выделяя деятельность Акима Степановича Сигиды, впоследствии осужденного на бессрочные каторжные работы: в свои двадцать лет он выглядел гораздо старше, и к революционной борьбе его привлек Антип Александрович Кулаков. Его маленькая лавочка - ларек на Новом базаре с кожевенным товаром ценностью, может быть, не более сотни-другой, была тем клубом, от которою исходили и к которому вели все нити таганрогской революции.

Здесь он, стоя за прилавком, обмазанный дегтем и весь пропахший кожей, отпустив приезжему из деревни крестьянину товар, вытаскивал из висевшего в лавке сапога нелегальную литературу, которой снабжал подпольщиков или сидел за чайком, а не то за шашками, с пришедшим к нему под видом покупателя и ведя деловую беседу. Его лавочка была удобным местом для явок, и сюда направлялись, прежде всего, все приезжавшие по революционным вопросам.

Так изо дня в день протекала его работа в течение нескольких лет, пока, в конце концов он не заметил, что находившийся против его лавочки сенной базар, где стояли крестьянские возы с сеном, стали под видом покупателей сена все чаще и чаще посещать субъекты, у которых из-под штатского пальто явно выглядывали форменные жандармские брюки, и которые больше поглядывали на лавочку с кожевенным товаром, чем на возы с сеном. Осторожность, такт и умелая конспирация Кулакова дали ему возможность уцелеть.

К работе в типографии принимали участие Л.С. Сигида, Н.К. Малаксианова и еще несколько человек, которые впоследствии отказались от революционных идей. С целью сокрытия истинных причин работы типографии между Акимом Сигидой и Надеждой Малаксиановой был заключен фиктивный брак. Аким Сигида умер в 1888 году но дороге на Сахалин, куда его после осуждения в харьковской каторжной тюрьме этапом направили на вечное поселение. Надежду Константиновну Малаксианову (Малаксиано), в замужестве Сигида, как одну из организаторов подпольной типографии, в 1877 году приговорили к восьми годам каторги, где она умерла после телесного наказания, что и послужило поводом к Карийской трагедии. На этой каторге, на реке Каре, первоначально содержали уголовных преступников, затем с 1873 года политических ссыльных.

Пытаясь смягчить участь заключенных от жестокости со стороны коменданта В. Масюкова, Надежда Константиновна дала ему пощечину, посчитав, что это послужит причиной смещения коменданта с занимаемого им поста. За этот столь дерзкий поступок генерал-губернатор края отдал распоряжение наказать Надежду Константиновну ста ударами розгами. Следует заметить, что телесные наказания женщин запрещались, о чем в известность был поставлен император Александр III с просьбой, отменить жестокое наказание. Император оказался непреклонен и на третьем письме, в котором была просьба отменить наказание розгами женщины-заключенной, написал «Выпороть ее».

7 ноября 1889 года приговор привели в исполнение, и на следующий день Надежда Константиновна скончалась. Когда эта весть дошла до Фридриха Энгельса, он заявил, что «Подвиг этой удивительной русской молодой женщины, я уверен, никогда не забудется. Трагедия на Каре достойна открыть историю жизнеописания святых героев и мучеников за революцию». Карийская трагедия привела к массовому самоубийству политических заключенных на этой каторге, где в знак протеста 18 человек приняли яд, и шесть из них умерли.

Сохранилось несколько писем Ариадны Блонской Павлу Петровичу Филевскому, подлинники которых хранятся в фондах Таганрогского музея-заповедника.

3 ноября 1879 года. «Малаксианова, о которой я не раз говорила, получила по географии тройку. Воробьева, она же классная дама, предложила ей выпросить поправку, трех на четыре. Малаксианова, как и следовало ожидать, отказалась. Сегодня же при раздаче отметок, Воробьева дает Малаксиановой отметки с переправленной тройкой и со следующей речью:

- Малаксианова, я с трудом упросила г-на Виссора (учитель географии), м-ме Глезер и Эдмунда Рудольфовича (отец Феликса Эдмундовича Дзержинского - О.Г.) исправить Вам отметки, я хлопотала за Вас и Вы должны удержать ее за собой, без нея Вы никогда не получите медалей. Малаксианова, поблагодарив ее за хлопоты, хотя, и не искренне, как она ожидала (заявила), что не желает получить медали за незаслуженную четверку, может отдать г-ну Виссору лучше, чем на три и поэтому вряд ли удержит четверку и что ей приятней заслуженная тройка, чем незаслуженная четверка. Воробьева все выслушала и продолжала раздавать отметки. В это время, стоявшая подле Малаксиановой Орловская, спросила у нее, в каком разряде? - В первом, с переправленной тройкой, ответила с усмешкой - Малаксианова, до сих пор в первый разряд не допускались с тройками, а я так попала.

- Так подайте сюда Ваши отметки, я Вам оставлю тройку по географии, да еще и в поведении уменьшу отметку за Вашу грубую неблагодарность, - вспыхнула Воробьева.Малаксианова отдала ей отметки, которые и получит в понедельник с возвращенной тройкой и с вновь приобретенной четверкой за поведение. Малаксианову конечно, последнее обстоятельство ужасно огорчило, отметка по поведению имело важное значение в глазах всей гимназии, а в седьмом классе с четверкой в поведении можно лишиться и аттестата.

Ариадна Блонская

- Ну как здесь не возмущаться? За справедливо высказанное негодование - наказание, да еще какое - унижение перед всей гимназией!

Вот вам и благоразумное начальство, уважай его. Мы уже предлагали Воробьевой какой угодно выкуп за Малаксианову: и ровно сидеть, и не класть рук на парты, и не шуметь, и все что угодно - не соглашается. Ждем до понедельника, что он скажет. Не дай Бог - четверка, тогда класс возненавидит Воробьеву».

Дом Малаксиано в годы Советской власти

Дата отсутствует. «Разве Малаксианова оттого мучится, что ее лично касаются все эти гадости. Да она не успокоится, пока хотя кому-нибудь будет от них скверно. И за одну минуту успокоения у Бога, она получит минуты терзания совести. «Как это я могла быть покойной, тогда как то-то и то делается на земле? И как я смею быть счастливой хоть на минуту, при виде многочисленных несчастий, не прекращающихся ни на минуту и т. п. ».

6 марта 1881 года. «Ты спрашиваешь о Малаксиановой. Не весело о ней писать. Право, иногда приходится желать; чтобы люди были не лучше, а хуже. Например Малаксианова. Она самая хорошая, очень хорошая, готова на все для других, сама себя не считает такою и даже не подозревает, что она далеко недюжинная личность, считает быть такого естественным, нормальным простым и ожидает в других того же. Конечно, приходится ей все больше и больше разочаровываться, а эти разочарования не проходят ей даром. Она делается все сумрачней и грустной. В воскресенье, часов в 10 только я успела прийти из церкви, приходит она ко мне. Взволнованная, возмущенная. Убедилась еще в одной подлости людей. И теперь у нее не сходят с языка вопросы. Зачем жить? Для кого жить? Где есть хорошие люди? Где конец всякой гадости? Кому верить? и прочее. Конечно, на эти вопросы она никогда не получит ответы удовлетворительные. И будет думать о людях, и будет мучиться за них, которые не стоят и волоса, пока вся не измучается, не иссохнет, не умрет. Да, именно, пока не умрет совсем, раньше она не успокоится. Не такая у нее натура, как у нас всех, нищих духом. Теперь она верит только мне, да Воскресенской. У нее теперь очень болен отец, и это еще более ее огорчает. Тебе она всегда просит передать поклон и свое глубокое уважение».

21 марта 1881 года. «Когда я сказала Малаксиановой, что Вы считаете ее натуру болезненной, спрашивала несколько раз с какой-то тревогой: как же ей перемениться, выключиться. Ей самой хочется освободиться от этого «чего-то», которое давит на нее с такой силою. В последнее время она как будто стала спокойнее».

Письма Ариадны Блонской автор настоящего очерка поместил в конце повествования неспроста, чтобы читатель глубже осознал трагедию этой возвышенной души. Какие мысли не покидали ее, какие душевные страдания испытывала она, когда ее тело терзали розги безжалостных палачей.