СТЕПЬ ХУТОРСКАЯ

Из книги Богомаз П.Д. "Миусская старина":

СТЕПЬ ХУТОРСКАЯ

Любоваться степью хорошо из окна самолёта летом, при ярком солнце. Квадраты полей сменяются сёлами, и кажется, что степь густо заселена. Но вот зимой, да ещё вечерами, картина совсем другая. Между полосами поселковых огней - огромные тёмные пространства, словно всё вымерло. Меня это наводит на грустные размышления. Ведь ещё недавно степь была иной. Между сёлами она была густо покрыта хуторами. Степь разговаривала, грохотала. Куда всё это делось?

Заводской трудяга самолёт АН-24 медленно приближается к Таганрогу. Высота заметно падает. Возвращаясь из дальней командировки, люблю смотреть в окно-иллюминатор, наблюдать за разворачиванием панорамы западной степи родного Примиусья.

После огромных шахтных терриконов, неуютных улиц шахтёрских посёлков под крылом медленно проплывают голубые ленты речек и речушек, зелёные прямоугольники полей, обрамлённых лесопосадками, словно рассада в ящиках. Поля пронзают асфальтированные прямые магистрали, виднеются узкие грунтовые дороги. Вдоль речек селения тянутся почти сплошной полосой: большие, маленькие и совсем крохотные. По дорогам куда-то спешат коробочки автомашин, снуют в одну и другую стороны.

Вот речка Тузлов со своими притоками: Большой и Малый Несветай, Крепкая. На их берегах раскинулись огромные красивые сёла: районный центр Радионово-Несветайская и бывший районный центр Больше-Крепинская; сёла поменьше: Генеральское, Петровка, Крюково, Греково-Ульяновка, Лысогорка, Платово-Ивановка, Аграфеновка, Барило-Крепинская, Криничный Луг, Миллерово. Правый берег Тузлова очень крутой, порою кажется, что река натыкается на гору, поупирается-поупирается и сдаётся, сворачивая влево. Дороги к реке спускаются с правого берега, как в котлован. Зато левый берег - пологий, незаметно уходит в степь.

Самолёт делает разворот, накреняется влево, земля в иллюминаторе уходит куда-то вниз, видно только синее небо да редкие облака. Но вот он выравнивается, и в окне снова появляются зелёные квадраты, а за ними - широкая лента Миуса с его притоками Крынкой и Каменкой. Здесь поселений совсем много. Большие районные центры: Куйбышево, Матвеев Курган и Покровское, а между ними - тоже не маленькие: Большая Кирсановка, Алексеевка, Кульбаково, Ряженое, Политотдельское, Марьевка и уже совсем близко у Таганрога - Большая и Малая Неклиновки, Троицкое, Николаевка и другие.

Миус извилист, петляет по широкой пойме от одной горы к другой. В его пойме кое-где сохранились лесные рощи, как у Куйбышево и Алексеевки, а кое-где - только кустарники, называемые местным населением околками, как у Ряженого, Малой Неклиновки и других сёл.

Самолёт продолжает снижаться. Остались справа от нашего маршрута узкие голубые ленточки речек Сарматской, Сухого и Мокрого Еланчиков. Вдоль Сарматской, как и вдоль других рек, тоже сплошь сёла: Латоново, Красная Горка, Отрадное, Сухосарматская и Мокросарматская, Андреево-Мелентьево. А вдоль Мокрого Еланчика раскинулись селения: бывший районный центр Анастасиевка, Марфинка, Мало-Кирсановка, Греково-Тимофеевка, Ефремовка. На самом же западе Примиусья у русла Сухого Еланчика растянулись улицы сёл: Екатериновка, Григорьевка, бывшего районного центра Фёдоровка.

Названия речек Сухой и Мокрый Еланчик и сёл Сухосарматская и Мокросарматская говорят сами за себя. Речки мелководны, летом во многих местах пересыхают, хотя весной они показывают свой буйный нрав, затапливая низины и неся свои воды в Азовское море.

Окунёмся в историю и проследим этапы хуторизации Примиусских степей. Эта история неразрывно связана с историей всей страны, и в то же время у каждого хутора она своя. Были хутора старинные, богатые, принадлежащие помещикам, крупным чиновникам, кулакам, были хутора начала нашего века - столыпинские, и были хутора совсем новые - советские, появившиеся в период НЭПа.

Появление старинных хуторов ведёт свою историю из глубины веков. Люди издавна селились в основном у источников воды - вдоль речек, балок. Одни хутора со временем разрослись в большие сёла (например, хутор Латоны - в село Латоново), другие же остались небольшими оазисами в степи. Но главное, что влекло людей на те или иные места, - это наличие земли, пригодной для ведения хозяйства, дающего пропитание. Земля - источник жизни не меньший, чем вода. Она всегда была признаком богатства и предметом раздора. Переселенцы всех мастей вначале составляли основной костяк крестьян Примиусских степей. Это были выходцы из Малороссии (Украины), из Таврии (Крыма), из средней России. И, хотя заселение началось сразу после указа Сената 1746 года о размежевании донских земель с запорожцами, долгое время оно шло крайне медленно. Это объяснялось угрозой нападения со стороны турок и крымских татар, которая существовала до самого окончания русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. С 1775 года ситуация поменялась. Теперь Миусские земли навсегда отошли к России. Началось их бурное заселение.

Если до 1775 года во всем бассейне Миуса существовало всего 4 хутора (поселения), то с 1776 по 1780 было основано 24 хутора (поселения) [Материалы к истории заселения Миусского округа. СОВДСК, вып. V-II. Новочеркасск, 1905 - 1907 гг.]. В следующем пятилетии - с 1780 по 1785 - еще 6 хуторов, а начиная с 1786 г. каждые 5 лет появлялось около двух десятков хуторов-поселений. Таким образом, к 1800 году на Миусе было уже 103 поселения.

На первом этапе заселения Примиусья, когда оно формально принадлежало Донским казакам, существовало чёткое разграничение населённых пунктов по виду административной принадлежности земли и по категории её заселявших.

Хуторами назывались лишь поселения, расположенные на войсковой станичной земле. И поскольку в Примиусье по переписи 1873 года была одна единственная казачья станица Новониколаевская - ныне Новоазовск, то во всём Миусском округе Области Войска Донского на то время числилось 15 хуторов, расположенных вокруг упомянутой станицы. Поселения на "владельческих" землях, т. е. принадлежащих владельцу (помещику, чиновнику, богатому крестьянину, позже названному кулаком), назывались посёлками, хотя по числу дворов и жителей они ничем не отличались от казачьих хуторов. Таких посёлков в Миусском округе (по данным той же переписи) было 312. На свободных от конкретных хозяев - государственных - землях тоже селились крестьяне ("крестьянские" земли), которые образовывали слободы и свободные посёлки. Эти посёлки также были по количественному признаку аналогичны станичным хуторам. Слобод в Миусском округе на данный период было 46, а свободных посёлков - 276.

Миусский округ в Области Войска Донского был самым населённым: на одного жителя приходилось всего лишь 5,97 десятины земли, в то время, как в других округах эта цифра доходила до 60 десятин. В расчёте на одно поселение в Примиусье тоже приходилось очень мало земли - только 17,61 квадратной версты. Но эти населённые пункты были сравнительно мелкими. Так, поселения, где число дворов было менее 5, в Миусском округе составляли до 36 % (заметим, что по количеству мелких поселений, впоследствии названных хуторами, этот округ уступал только Черкасскому, где они составляли до 60 %).

И вот настало время, когда правительство, раздав все миусские земли дворянам - в основном, из числа казачьей верхушки - и тем самым потеснив свободных крестьян, столкнулось со всё возрастающим недовольством крепостным правом не только со стороны самих крестьян, но и некоторой части дворян, понимающих, что подневольный труд крестьян малоэффективен. Правительство стало искать выход.

К концу царствования Николая I стало ясно, что без освобождения крестьян от крепостной зависимости и наделения их землёй нельзя решить двух главных задач: увеличить продуктивность земли и погасить усиливающееся недовольство крестьян, приводившее часто к погромам хозяйских имений. Назревала реформа. Первая программа освобождения крестьян и наделения их землёй появилась в 1856 году, сразу после вступления на престол Императора Александра II. При обсуждении этой программы выявилось два различных подхода к реформе. Одна концепция, - за неё ратовали крупные землевладельцы - помещики, - заключалась в согласии их освободить крестьян, но без наделения землёй; другой подход, отстаиваемый дворянской буржуазией, - освободить крестьян с правом выкупа земли, создать условия для капиталистического, вместо барщинного, развития сельского хозяйства.

Правительство, учитывая эти подходы и стараясь угодить обеим сторонам, маневрировало и предлагало освободить крестьян с наделением строго определёнными участками земли, за которые они должны отбывать также строго определённые повинности.

Первыми откликнулись на эту программу литовские землевладельцы, которые заявили, что согласны освободить крестьян без земли. Вслед за ними такое же заявление сделали и петербургские помещики. Император не замедлил направить литовскому губернатору 20 ноября 1857 года рескрипт с разрешением освободить крестьян, а 5 декабря того же года он сделал аналогичный шаг для петербуржцев.

Более прогрессивно настроенные публицисты и члены правительства продолжали критиковать первоначальный вариант реформы. Под их давлением 29 ноября 1858 года Император уже сам возглавил Главный Комитет по реформе и указал, что "необходимо стараться, чтобы крестьяне постепенно становились собственниками земли", повелев разработать способы содействия крестьянам к выкупу земли, а также определить условия прекращения срочно-обязанного положения крестьян. Эти условия были положены в основу готовящегося документа и вошли в манифест от 19 февраля 1861 года, который и ознаменовал собою начало эпохи Пореформенной России. Основными положениями Реформы были определены следующие:

землевладельца и выкупающего землю крестьянина;

земли;

отбывании повинностей государству.

В зависимости от количества и качества земельных угодий установлены пределы наделов выкупаемой земли на душу населения - высший от 2,75 до 12 десятин, низший - не менее 1/3 высшего. Если у крестьянина, владевшего до выкупа землёй, не хватало до нормы, ему прирезали землю за счёт помещика; если наоборот - были излишки, - то отрезали в пользу помещика. В Примиусье была установлена норма в 6 десятин на душу.

По уставной грамоте земля хотя и закреплялась за отдельными крестьянами, но владела ею сельская община, земля была "мирской". Чтобы выйти из общины нужно было заявить на сельском сходе и получить согласие не менее 2/3 общего числа общинников.

• отдаётся предпочтение "полюбовным соглашениям"

• после внесения выкупа крестьяне становятся собственниками

• сохраняется круговая порука сельского общества в исправном

Для выкупа земли правительство давало ссуду на 49 лет. После реформы, к 1878 году, учтённая земля в 391 млн. десятин в европейской части России распределялась следующим образом:

• в частной собственности - 93 млн. десятин;

• в крестьянской надельной (полученной по реформе) - 131 млн. десятин;

• казённой (государственной) - 150 млн. десятин;

• удельной (содержание царской семьи и двора) - 7 млн. десятин.

Остальная земля принадлежала другим владельцам. Более зажиточные крестьяне стали скупать земли у тех крестьян, которые из-за малой трудоспособности или отсутствия рабочего скота и инвентаря не могли обрабатывать свой надел. Одни богатели и выделялись на хутора (на свою землю), другие нищали и попадали к ним в зависимость. Оставшиеся у крестьян наделы стали мельчать, да к тому же неизбежно росло число отошедших от родителей молодых семей, что также способствовало разделам наделов и их мельчанию. В Миусском округе за 14 лет (от переписи 1859 года до переписи 1873 года) число поселений выросло (за счёт хуторов) вдвое.

В 1886 году правительство вынуждено было прибегнуть к такому непопулярному решению, как запрещение передела надельной земли. Но процесс деления крестьянских семей продолжался, и правительство 8 июня 1893 года в своём постановлении вновь вернулось к вопросу о переделах. Теперь уже не запрещалось делить наделы, но были оговорены условия - срок утверждения передела растягивался до 12 лет, причём требовалось согласие схода, земского начальника и уездного съезда. Однако уже 14 декабря того же года правительство разрешило досрочный выкуп надельной земли, хотя и с согласия сельской общины, указав, что выкупленную землю можно продавать только в крестьянские руки.

Сельская община, существовавшая издавна и бывшая основой круговой поруки, явно устаревала и уже тормозила развитие сельского хозяйства. Ей (общине) приходилось всё время решать вопросы "справедливого" пользования землёй и "справедливого" распределения угодий. На какие только меры не толкало общину совместное владение землёй! Вот один из оригинальных механизмов, так красочно описанный в очерке известного путешественника и писателя Сергея Меча.

1912 году он писал: "...владея землёю на общинных началах, крестьянин, естественно, натолкнулся на трудный вопрос: как обрабатывать общую землю ("мирскую") и как делить безобидно для всех её произведения? Конечно, было бы всего проще пахать землю общими силами и делить поровну между всеми работниками её продукты. Но ведь для этого необходимо, чтобы все члены общины были одинаково прилежны, одинаково работящи. Крестьянин вышел из этого затруднения, придумав переделы мирских полей, которые производятся от времени до времени между работниками деревни. За основание при таких переделах обыкновенно принимается душа: каждый крестьянский двор владеет наделом на известное число душ. Но понятие души в этом случае совсем особое. Под душой понимают не действительно живого человека, а единицу, платящую известную долю податей... Душа, по понятиям крестьянина, выражает собою известную долю мирской земли, которая обложена налогом. Окладная душа - то же, что душевой надел".

Переделы, перекройка пахотной земли проводятся довольно редко, но они совершаются очень целесообразно. С. Меча на примере одной деревни рассказывает о таком целесообразном переделе. Одно из... крестьянских полей разделено на три части, или на три яруса: А, В и С. Ярусы А и В представляют собою площадь несколько котловидную, где вода застаивается посредине и бывают вымочки хлебов. Крайние полосы ярусов А и В наиболее удобны; следующие за ними полосы, приближаясь к середине, постепенно становятся хуже, и, наконец, серединные полосы подвержены ежегодным вымочкам. В ярусе С полосы короче, но шире. Этот ярус везде одинаково плодороден, но полосы его имеют то неудобство, что одни дальше, другие ближе к деревне - обстоятельство, в хозяйстве немаловажное. Чтобы уравнять всех, крестьяне бросают жребий, и тот, кто вынул №1, получает в ярусе А лучшую полосу и притом ближайшую к усадьбам; зато в ярусе В он получает худшую полосу, а в ярусе С ему даётся самая отдалённая от деревни полоса. Последний двор получает в ярусе А худшую полосу, зато в ярусе В - лучшую; но т. к. эта лучшая полоса удалена от деревни, ему даётся в ярусе С самая близкая к усадьбе полоса".

Конечно, какое бы справедливое распределение в общинном пользовании землёй не придумывалось, оно всё равно по сути своей было частнособственническим по отношению к земле. Каждый получал, хотя и до очередного передела, свой клочок земли и обрабатывал её сам, как умел и как мог, и собирал только самим собою выращенный урожай. Но за исправное отбывание государственных повинностей отвечало всё общество, за каждого нерадивого несли издержки все общинники. Такая система была во многом архаичной, отсталой, пережитком родового быта.

К 1905 году в европейской части России из 12,3 млн. крестьянских дворов 9,5 млн. принадлежали крестьянам, состоявшим в сельских общинах, т. е. более 71%. Общины владели землёй площадью, составлявшей 83% от общей крестьянской земли. Крестьяне и имели землю, и не имели, т. к. она была мирской. Переделы обезналичивали землю, за её плодородием мало следили. Надо было что-то предпринимать.

20 июня 1905 года вышло правительственное сообщение, что предполагается передать малоземельным крестьянам все годные для земледелия казённые земли и купить у частных землевладельцев часть земли за казённый счёт.

В июле того же года на пост Председателя Совета Министров был назначен бывший министр внутренних дел Пётр Аркадьевич Столыпин, энергичный и умный человек, сторонник твёрдой власти и убеждённый реформатор. Он считал, что крестьян наделять землёй необходимо, но всю отбирать у помещиков и раздавать крестьянам нельзя, ибо если уничтожить класс помещиков, исчезнут на селе "очаги культуры". Очевидно, его слова стали пророческими - очаги культуры в степях, в том числе Примиусских, впоследствии исчезли.

Началась столыпинская реформа - очередная крестьянская реформа. Главной её целью было насаждение миллионов очагов мелкокапиталистического земледелия. Для этого были определены условия:

капитала;

подъездами;

имущественном и гражданском отношениях.

Главный упор делался на землеустройство, сведение к одному месту (в хутор или отруб) "укреплённых", т. е. закреплённых за тем или иным крестьянином, чересполосных наделов. Универсальным типом поселения для всех местностей объявлялись хутора. Там, где по природным условиям невозможно было создать хутор, организовывались отруба, т. е. проводилось сведение всей надельной земли в один массив без постройки постоянных жилищ. Это было начало второго этапа хуторизации.

Столыпинское правительство развернуло работу по пропаганде хуторов. Были даже организованы экскурсии крестьян в Латвию, где подобные хутора существовали давно. Крестьяне южных районов России и Украины, в том числе и Примиусья, во время экскурсий видели зажиточных латвийских хуторян, имеющих добротные постройки, обилие пастбищ и скота, немало пахотной земли. В Латвии у хуторянина было в среднем около 60 десятин земли, т. е. в 10 раз больше, чем у крестьянина Миусского округа. Это одновременно и привлекало российских крестьян, и пугало, потому что они знали - на своих 2-3 десятинах, которые были у большинства, развернуть такое, как у латышей, хозяйство невозможно. Поэтому на хутора кинулись только достаточно зажиточные крестьяне, имевшие капитал, иной раз и сомнительного происхождения.

Возьмём для примера территорию между Миусом и Сарматской (50-60 квадратных вёрст). Здесь в данный период возникло более двух десятков хуторов. Это были, в основном, "середяне", как их называли по наименованию слободы, откуда они вышли (слобода Середняя-Троицкое). Она находилась на острие Воровского шляха, и её крестьяне занимались добавочным промыслом, в том числе иногда и не совсем законным.

Середяне основали хутора своих фамилий: Едуш, Гармаш, Самойлов, Возыка, Соколов, Тороп, Скороход и др. Это были хутора с одним-двумя дворами. Альманах "Таганрог" за 1912 год приводит по хуторам Милость-Куракинской и Матвеево-Курганской волостей любопытные данные с указанием численности населения и площади земли. На хуторе Едуш проживало 13 человек, земли имелось 20 десятин; на хуторе Гармаш - 27 человек, земли - 600 десятин; у Соколова - 47 человек, земли - 796 десятин; у Скорохода - 55 человек, земли - 126 десятин. В 1915 году хутор Соколов (Соколовский) имел уже 9 дворов с 55 жителями и землёй в 177 десятин.

• новые владельцы должны иметь известный минимум земли и

• их участки должны быть обеспечены водой и удобными

• крестьяне должны быть свободны и равноправны в

Обосновались на этих землях и выходцы из Южной Малороссии - тавричане. У них были хутора Маныч и Новониколаевский (Матвеево-Курганской волости). В хуторе Маныч по данным той же переписи было 6 дворов с 65 жителями и 400 десятинами земли. Таким образом, тавричане были в лучшем имущественном положении, чем середяне.

Ещё в более худшем, чем середяне, положении первоначально были выходцы из близлежащих слобод: Ряженого, Неклиновки, Матвеева Кургана и других. Однако, скупая землю у малоимущих крестьян, хуторяне стали сравнительно быстро богатеть. Они построили добротные дома, обустроили усадьбы, развели скот, некоторые стали приобретать сельхозмашины (даже молотилки, тракторы). Слободские парни считали за честь посвататься к хуторской девке - богатой невесте, далеко не всегда красивой.

Известен, например, случай, когда ряженский парубок Андрей, наслышавшийся о богатой, но некрасивой хуторянке, решил посвататься, так сказать, "не глядя". Он уговорил своих родителей съездить в огромный кирпичный дом с террасой, стеклянными дверями и злыми собаками. Каково было удивление отца Андрея, когда на сватании невеста показалась с перекошенным лицом, наполовину закрытым платком. Сначала Андрей и его отец не придали этому значения - тогда модно было девкам закрывать платком нижнюю часть лица, но всё же, как они вспоминали позже, такой "морды" они не видели никогда. Родители невесты уже прикидывали, как они будут приезжать в Ряженое на мельницу и останавливаться на ночлег у сватов, а родители Андрея думали, как же им отделаться от этой уродливой богачки. Дома отец и говорит Андрею:

- Может, не поедем больше на хутор, пусть они, наши сваты, поругают нас, поругают, и на том всё кончится? Андрей вздохнул облегчённо и повеселел. Бог его миловал.

Но курьёзы курьёзами, а хутора богатели и разрастались. Столыпинская земельная реформа набирала силу. Она была весьма прогрессивным шагом, выгодным как для определённой части крестьян, так и для государства, прежде всего с экономической точки зрения; она постепенно заменяла старую малоэффективную общинную форму земледелия, когда результатами стараний одних общинников пользовались другие их "коллеги", заменяла более рациональной формой по принципу "работать на себя".

К 1915 году хуторяне и отрубники имели больше земли в расчёте на двор, чем общинники. Каждый хуторянин приобретал столько земли, сколько мог освоить (учитывая и труд наёмных работников). У хуторян сократились случаи негативных явлений мелкополосицы и дальноземелья. Они начали даже иногда сдавать излишек угодий в аренду общинникам. Так, на примере той же Примиусской земли можно видеть, как общинники слободы Ряженой имели мелкие полосы за 10-12 вёрст от своего подворья - за Воровским шляхом, у хутора Соколова, а у хуторян сведённые в одно место полосы составляли большой цельный массив, расположенный вокруг их хутора.

У крестьян, особенно за счёт хуторян, после реформы увеличилось количество инвентаря. Если до реформы оценочная стоимость инвентаря, приходившегося на средний двор, составляла 59 рублей, то после реформы - 83 рубля. Появились заграничные тракторы, не исключая и примиусских хуторян (в стране к 1913 году их было уже около 150 штук).

Наибольшее количество выделившихся из общины приходилось на первые годы реформы (1908 - 1909). Хутора и отруба в Примиусье составляли более четверти всех крестьянских хозяйств. К 1912 году (более чем через 100 лет после массового появления хуторов на Миусе) только в двух волостях - Милость-Куракинской и Матвеево-Курганской - было уже 82 хутора и подобных им поселений с общим населением 13500 человек и общей землёй в 23500 десятин. А таких волостей по Миусу было более трёх десятков.

Одним из типичных хуторов был хутор Добрицы. Здесь поселились три брата: Василий, Егор и Андрей - крепкие хозяева, быстро ставшие на ноги. У Василия было шесть сыновей: Иван, Данила, Егор, Дмитрий, Пётр и Митрофан, у Егора - три сына: Пётр, Роман и Семён, у третьего брата Андрея - два: Степан и Пётр. Целая армия мужиков. Это были крепкие работники, не знавшие отдыха ни днём, ни ночью. Такая огромная мужская сила была способна горы своротить. И Добрицы их воротили. На балке, по обе стороны которой был расположен их хутор, они устроили большой пруд ("ставок"), развели рыбу, воду использовали для обильного полива огородных культур. У каждого дома (со временем в хуторе стали селиться и другие крестьяне) появился сад. Стали разводить пчёл. Добрицы быстро разбогатели, купили сообща трактор, стали использовать сезонных наёмных работников из числа слободских общинников. Петра Андреевича нередко называли даже "паном", как помещиков - он был из них самым "крутым", как сказали бы сейчас. В 1912 году население хутора составляло 33 человека, а земли было 450 десятин.

Со временем процветавший хутор разросся - впоследствии во время коллективизации, когда разукрупнили ряженский колхоз "Ультиматум", в Добрицах была размещена центральная усадьба колхоза им. Куйбышева. В хуторе появилась 4-хклассная школа и детские ясли. Днём мужики и бабы были в поле, а в хуторе оставались старики и дети, наполнявшие улицу гамом и шумом. По вечерам хутор шумел на всю округу. Возвращался скот с пастбищ, расположенных, в основном, по балкам: Бабинской, Литвиновой, Степановой, возвращались с полей мужики усталые, но весёлые, громыхали телеги, мычали коровы. А ближе к ночи, когда приходили слободские (ряженские) парубки, становилось совсем шумно и весело, хуторские девки запевали песни, устраивались танцы. Свои - хуторские - парни частенько шли в другие хутора и даже в слободу. Свои девки - не такие: "хоть сова, да из другого села". Оно и понятно - с одной стороны, в хуторе почти все - родственники меж собою, с другой стороны, хуторские невесты не всегда привлекали богатых местных женихов. Хуторским парням в слободе было из чего выбирать.

Шум в хуторе затихал где-то за полночь, правда, не надолго, потому что ещё до рассвета Добрицы просыпаются и снова принимаются за хозяйские дела.

Через пригорок от них обустроили свой хутор братья Бутенки: Григорий, Спиридон, Василий и Семён. Впоследствии с ними на хуторе поселился и Фёдор Криволай с сыновьями Марком, Андреем и Иваном. Это были тоже разбогатевшие после реформы люди. Жителей на этом хуторе было 14 человек, он располагал землёй в 150 десятин. Молодёжь хутора пополняла вечеринки соседей. Парни и девчата становились частью общей большой компании.

Природные условия позволяли хуторянам успешно управляться и со скотом, и с полевыми работами, но требовали рабочих рук, особенно мужских. А их у хуторян было достаточно. Хуже всего приходилось тем, у кого много дочерей - с одной стороны, некому было справляться с тяжёлыми работами, с другой - дочерям необходимо было готовить приданое, а это - разорение для хозяйства и так не очень крепкого. Поэтому на хутора выделялись в первую очередь те, у которых был капитал, затем - те, у которых было много мужчин, и только потом, - так сказать, "женские" семьи.

С этой точки зрения хутор Едуш, как и описанные выше, являл наглядный пример. Там обосновался Шищенко Илья с пятью сыновьями: Филиппом, Михаилом, Ильёй, Василием и Иваном. У Шищенко рабочих рук было достаточно, поэтому они обходились без наёмных работников, а это в свою очередь спасло их впоследствии от раскулачивания.

Мужчины не только работали в поле, но и ухаживали за скотом, чинили инвентарь, ездили на мельницы и ярмарки, продавали излишки урожая и делили выручку по статьям расхода. Сколько пойдёт на налоги, сколько на одежду и обувь, на воспроизводство скота, а сколько можно отложить для накопления на возможные покупки какой-нибудь облегчающей труд машины: косилки, молотилки, а может быть и трактора или парового движка. На всё нужно иметь расчёт.

Хутора Добрицы, Бутенки, Едуш были "мужскими" хуторами.

Недалеко от них находился хутор Возыка с его хозяином Алексеем и сыном Фёдором. Это поселение представляло собой целую "барскую экономию": большой добротный дом, сараи для скота, навесы для инвентаря. А инвентаря было много, в том числе молотилка с паровым движком, трактор "Фордзон", выписанный из заграницы. Вся усадьба была обнесена каменным забором, на ночь ворота запирались наглухо. Летом во дворе на сеновале спали сезонные работники, в подсобных помещениях находились также наёмные, но постоянные работники. В особых конюшнях ржали застоявшиеся красавцы - выездные жеребцы. Жили хуторяне, работали сами, заставляли работать других, богатели.

Иногда случались и курьёзы. Рассказывают, якобы именно в хуторе Возыки был такой случай. Известный в округе конокрад поспорил с дружками, что уведёт из сарая Возыки самого красивого, самого дорогого, служившего только для торжественных выездов хозяина, вороного жеребца. Никто не верил - знали, что вороной жеребец на ночь замыкается цепью в особо охраняемой конюшне, не смотря на то, что всё подворье тоже закрывается воротами с мощными засовами и большими замками. По периметру забора изнутри двора бегали по проволоке собаки-волкодавы. Но тем не менее профессионал-конокрад, подогретый недоверием дружков, поспорил и начал осуществлять свой коварный план. Сам он, якобы, рассказывал так: "Прикинулся я нищим странником, оделся подобающе, надел крест и суму и под вечер подошёл к воротам Возыки. Вышел пожилой работник, хотел угостить чем-нибудь и проводить, а я молюсь и причитаю здравицу хозяину, желая отблагодарить его лично. Хозяин вышел. Я - к нему, прикидываюсь чисто блаженным, целую руку хозяину и вдруг как заору: "Батюшки, батюшки! Нога, ногу скрутило. Ой-ой!" - падаю, цепляясь за работника и хозяина. Прибежали другие работники, хлопочут, водой мочат ногу, а я всё ору, хотя постепенно затихаю. Хозяин распорядился внести меня во двор, положить на сеновал. А тем временем уже совсем смеркается. Попробовали меня поднять, а я снова: "Ой-ой, нога, нога!" - и всё молюсь да крещусь. Оставили меня, пусть, мол, полежит до утра, блаженного обижать не следует. Мне того и надо. Поел, что подали, затих, постепенно стало затихать во всём подворье. Присматриваюсь и замечаю: жеребца вороного после прогулки по двору провели в конюшню, замкнули цепью, ключ работник взял с собой. Думаю, куда же он его спрячет? А он возвращается с бабой и дитятей малым, постель сооружают прямо на пороге конюшни и ложатся спать. Дитя, конечно, посредине. Ключ мужик под подушку положил. Прикидываю, что делать? Отступать некуда. Взялся за гуж - не говори, что не дюж.

Стихло всё во дворе, уснули сторожа на пороге конюшни. Я потихоньку ползу, не приподнимаясь, и вытаскиваю ключ из-под подушки. Дитятко тихонечко подвигаю к матери, она, сонная, отодвигается, чтобы ненароком его не придавить. Я ещё подталкиваю дитя, мать ещё отодвигается. Образовался проход. На всякий случай потолкал немножко мужика, вроде дитя шевелится, - отодвинулся и он. Прошёл в конюшню, отомкнул замок, у самого мысли - не заржал бы жеребец, но сторожа храпят, намаялись за день, да и к ржанью жеребца и позвякиванию цепи привыкли. Вывел я красавца во двор, вскочил на него и сиганул прямо через забор, где было пониже. Собаки взорвались, работники переполошились, а я стегаю жеребца и мчусь, куда глаза глядят. Отмахал вёрст пятнадцать, взмыленный жеребец шагом пошёл. Перекрестился - пронесло, теперь надо сбыть его в условленном месте. И сбыл. Спор выиграл. За выручку мы с дружками изрядно покутили". Со временем Возыка завёл себе нового красавца, история забылась, а конокрад на глаза ему не попадался.

Совсем по-другому жили на своём хуторе Гармаши - братья Феодосий, Василий и "Немой" (как звали последнего, никто уже не помнит). Эти не имели таких роскошных усадеб, но были не менее богатыми: свой огромный капитал хранили в государственных банках. Говорят, у них в долгах бывал сам местный помещик Броневский. Обширные поля, обрабатываемые наёмными работниками, приносили большой доход. На 27 хуторян приходилось 600 десятин земли. Сами братья мало работали физически, но работников эксплуатировали нещадно. Нередко можно было услышать жалобы на них, особенно со стороны женщин, которые работали по дому.

Как-то две слободские женщины вспоминали, как бывало один из братьев поднимался ночью, выходил во двор, требовательно будил едва успевших уснуть после долгого и изнурительного дня работниц и приказывал: "Девчата, понесите жинке в дом свежей воды из колодца". Женщины продирали глаза, выполняли приказ и ставили возле колодца ведро с водой. Только уснут, хозяин приходит снова и говорит: "Жинка воды хочет, несите скорей" - "Вон вода стоит" - говорят работницы. - "Вот и понесите" - кричит хозяин. Делать нечего, надо подниматься и нести в дом воду "барыне", при этом думая про себя: - "Чтобы ты до утра околела".

Некоторые хуторяне не выдерживали конкуренции с более зажиточными, продавали свою землю и уходили в города или шахтёрские посёлки. Революция всё изменила. Богатые землевладельцы покинули свои поместья.

Одних репрессировали, другие погибли в огне Гражданской войны, третьи "добровольно" поменяли образ жизни. Изменилась хуторская жизнь. Новое правительство в аграрной политике столкнулось с теми же проблемами, что и старое. Пришлось прибегнуть к НЭПу (новая экономическая политика). В результате в 1924 - 1926 гг. крестьяне снова двинулись на хутора. Это был третий этап в истории хуторов. Появились новые - теперь уже небогатые - хутора и в Примиусье. Только на рассмотренной нами ранее в качестве примера территории возникли хутора Кулик, Новомировка, Чёрный и другие.

Очень наглядную картину представляли собой хутора Красный и Чёрный. Они составляли как бы один хутор, но были заметно отличными внешне и внутренне. Красный (дома покрыты красной черепицей - признак состоятельности) был заселён зажиточными крестьянами. Чёрный (почерневшие соломенные крыши) - в среднем менее зажиточными (семьи Грунтовских, Галицких, Мельниченко, Печёрских). Но были и здесь сравнительно состоятельные, вроде Волкодава.

Землю помещика Шаронова площадью 340 десятин выкупили ряженские крестьяне, в частности Несветай, Богданенко, Гордиенко. Кроме того, здесь было два хутора Панченко, располагающих в общей сложности около 100 десятинами земли на 24 человека жителей, а также хутор Подгорний с 12 жителями и сотней десятин земли. В устье балки Литвиновой появился хутор Новомировка. Там построили хаты как старшее поколение - выходцы из Новосёловки - Богомаз Дмитрий, Новак Филипп, Косяченко Лот, Коржов Даниил, Лисовенко, так и молодое поколение Богомазов: Иван и Авксентий Степановичи, Иван и Аким Ивановичи, Владимир Денисович, Иван Никитич. Хутор построился в один год. Возник вопрос, как его назвать? Было предложение назвать хутор "Богомазов", т. к. из 10 дворов 6 принадлежали Богомазам. Это предложение было мгновенно отвергнуто молодёжью, считавшей, что времена названий по фамилиям уже прошли. Новым хуторянам, полным надежд, хотелось чего-нибудь нового: "Новая жизнь", "Новый свет", - перебирали они, сошлись на "Новомировке".

Старые хутора тоже продолжали развиваться. К 1930 году (начало коллективизации) в большинстве из них (исключая совсем мелкие) были организованы центральные усадьбы колхозов, в остальных - отделения колхозов (колхозные бригады). Так или иначе, но вся степь покрылась хуторами. Везде кипела колхозная жизнь, везде были люди, повсюду слышались голоса. Вечерами степные просторы оглашались песнями девушек и женщин, возвращавшихся с работы.

Но не долго просуществовали новые, да подчас и старые хутора. Начинался четвёртый, разрушительный этап хуторизации.

В 1939 - 40 гг. правительство предприняло решительные шаги, направленные на реформирование крестьянского уклада, выразившееся прежде всего в укрупнении посёлков. Хутора, имеющие не более 10 дворов, подлежали ликвидации, а их жители - переселению в другие, более крупные, хутора или слободы. Перед самой Отечественной войной многих хуторов не стало, причём в другие посёлки переселились не все их обитатели, некоторые ушли в города.

Тяжёлая уже послевоенная жизнь подтолкнула и других на уход из сельских местностей. А тут ещё повсеместная мобилизация сельских парней и девушек в школы ФЗО и РУ оставила село без молодёжи. Да и взрослое население стало искать на производстве (т. е. опять же в городах) работу, за которую можно было получать продуктовые карточки.

Удержать крестьян в сёлах, а особенно в хуторах, стало невозможно. Ни отсутствие паспортов, ни запрещение выдачи справок с места жительства - ничто не могло приостановить начавшийся отток людей из села. Сёла редели, хутора исчезали. Пришлось колхозы укрупнять, объединять целые районы. Появился термин "нежизнеспособные поселения, неперспективные".

Уход крестьян в города (так называемая урбанизация) нанёс сельскому хозяйству большой урон. Конечно, правительство понимало, что силой сдержать этот процесс, так опрометчиво начатый предвоенным укрупнением сёл под благовидным лозунгом "создать крупные очаги культуры", невозможно, но мало что делало для сохранения и улучшения исторически сложившегося быта тружеников. Старшее поколение крестьян, знавшее и любившее землю, отживало. На смену приходило новое поколение, вкусившее плоды урбанизации и не проявляющее к земле заметного интереса.

Надо, конечно, признать, что стремление молодёжи к более культурному образу жизни, который видели сельские парни, послужившие в армии и поездившие по свету, есть само по себе начало прогрессивное. Трудно ожидать, что в отдалённых хуторах скоро появятся современные "очаги культуры". Ведь для этого необходимо создать сеть хороших дорог, снабдить хутора электроэнергией, подвести газ, обеспечить условия приёма телевещания, построить современные школы и клубы, наладить медицинское обслуживание, внедрить новые технологии сельхозработ, позволяющие применять индустриальные методы труда. Всё это сделать очень-очень трудно, ой, как трудно! Но тем более надо прилагать максимум усилий, чтобы двигаться в этом направлении.

Как же сейчас выглядит некогда богатая, густонаселённая хуторская степь?

Хуторов почти не осталось. Если посмотреть на ту же - взятую нами для примера - территорию междуречья Миуса и Сарматской, то увидим унылую картину. На месте многих бывших богатых хуторов остались чахлые кустарники (следы усадеб), кое-где заброшенные колодцы. Нет теперь ни хутора Добрицы, ни Чёрного, ни Шаронова, ни Возыки, ни Гармаша, ни Новомировки, да и многих других. Да что там говорить, если даже такой хутор как Соколов, славившийся своими процветавшими хозяевами, доживает свой век. Кругом бурьян, запустение.

Жаль, конечно, бывшей хуторской жизни: жалко, что многие люди вынуждены говорить о своей малой родине в прошедшем времени. На вопрос, "где ты родился?" им приходится отвечать: "Был такой-то хутор". Хутора исчезают, многие сёла сильно редеют. Почти в каждом селе Примиусья, как, впрочем, и в других местах, в настоящее время немало пустых заброшенных хат.

Молодые разъехались, старики вымерли. Новые поселенцы из других регионов не спешат ехать в деревню, а украшают городские заборы и столбы объявлениями о желании купить жильё в городе. Очевидно, этот процесс - необратим. Что же дальше?

На мой непрофессиональный взгляд, будущее села, в том числе и в Примиусье, очевидно за крупными фермерскими хозяйствами, о которых мечтал ещё Столыпин. Только крепкому фермеру, имеющему много земли и достаточно техники для её обработки, располагающему транспортом для перевозок на большие расстояния, под силу будет создание в отдалённой степи каких-то благоустроенных посёлков. Но это уже вопрос другого специального анализа и исследования.

Специалисты сельского хозяйства лучше меня разбираются в этом, им и освещать поднятую проблему. Мы же на примере Примиусской степи ограничились рассмотрением истории возникновения, развития, расцвета и упадка таких специфических населённых пунктов, как хутор.

Интересным выглядит сопоставление числа жителей в сёлах в 1912 и в 1999 годах:

Как видно из таблицы, сильнее росло население в сёлах близ железной дороги, слабее или даже уменьшалось в более отдалённых.